Дрош не умеет врать

— Не надо бояться, — донеслось со стороны.

Трое обернулись на голос.

Из темноты затаившегося леса выплыла мешковатая фигура Дроша. Он достал из-под плаща фонарь, освещая себя, до чёртиков испуганного ссорой друзей.

— И давно ты здесь? — сквозь зубы спросил Тигиль, уже по инерции направляя меч на того, к кому обращался.

— Да.. это.. минут десять. — Лицо Дроша было бледным. Его пухлые щеки точно бы сдулись и сникли, а ошалевший взгляд замер на близком острие бастарда. — Не надо бояться, — повторил он, хотя было заметно, что именно Дрош боится сейчас сильнее прочих. — Они все дохлые.

— Кто? — Тигиль посмотрел на Дроша с удивлением. — Кто дохлый?

— Да все. Кто имел отношение... к этой истории... — слегка запинаясь, заговорил Дрош. — Простите, что не сказал. Я тогда ... не додумал... не проанализировал последствия. Если бы я понял, я бы предупредил. Но я не понял и пошёл спать. Все пьяные были, ты же помнишь...

— Что я должен помнить? — Тигиль подозрительно сощурился, и Дрош тотчас вздохнул с облегчением. В отличие от Тигиля Талески, Дрош Левич помнил все, в особенности тот космический момент, когда он все прекрасно понял... Отлично понял. Кристально и завораживающе. Не так много было в его жизни подобных откровений. Не каждому везет до такого дочитаться. Гильдия эта, вот прямо так, с большой буквы, не морская, и не торговая, работала как разведка, и все, что с ней было связано, ковровая зачистка, таинственная Фратрия и полное забвение — пугало до мурашек и, вероятно, продолжало оставаться опасным и по сей день. Вот только никому из друзей и, уж тем более вспыльчивому, мнительному Талески ни в коем случае нельзя было знать такую правду. По крайней мере сейчас, когда у Тигиля крыша после лесоповала поехала, и он тычет в друзей настоящим огромным ножиком...

Врать следовало складно, так, чтобы комар носа не подточил. Иначе следующим, кому Талески упрет в грудь свой меч, будет он. Дрош вспотел от этой мысли.

— Я помню, — сквозь хаос перепуганных версий вранья, услышал Тигиля Дрош. — Старый хрен сказал, Фалерса повесили за эту татуху...

— Да не за татуху его повесили. С чего ты взял? — Дрош опустил фонарь на скалу. — Просто так совпало. Это же Имир Фалерс. Как будто его повесить по тем временам было не за что!

— Вот и мне интересно, за что... — капризно поддакнул Тигиль, не опуская клинок. — Ему памятник на университетской площади стоит! Его имя в каждом учебнике светится. Что должно было произойти?

— При чем тут памятник? Его когда установили? При Грегори. Да и то уже в оттепель. А при Улиссусе время было не для Фалерсов. Для исполнительных, чтущих закон, безгласных ... Все строго. А этот творил черт знает что... на рожон лез. Ты что, не читал биографию? Там, конечно, не все написано... но... есть же самиздат. Я тебе удивляюсь.

— Не надо мне удивляться! Ври дальше!

— Фалерс со своей философией очень вольно жил. Пил и гулял. Ему девки давали за одни только ладные речи, а уж когда его стали печатать... то и вовсе... «Сарай и воробей» как раз об этом. Это сейчас все «воробья» знают, а тогда Фалерсу за эту поэму пришлось прятаться от врагов, чтоб на улице не прибили. А потом по-крупному вляпался — испортил дочку члена королевского совета. Дело, конечно, огласке не предали. Все-таки его имя уже в учебники внесли на тот момент. Но если покопать, историки намекают достаточно в лоб — «доигрался хрен на скрипке...»

Дрош как бы невзначай глянул на Эрика. Тот уже убрал в ножны поднятый со скалы кортелас и теперь переминался с ноги на ногу, неприкаянно сунув скрещенные ладони за пазуху.

Тигиль тоже посмотрел на Эрика и ухмыльнулся:

— Хочешь сказать, ему даже слава не помогла?

— Да благодаря этой славе он вообще так долго продержался. А, может, от славы и оборзел. Однажды в таверне за кружку эля написал эпиграмму на короля Улиссуса, да такую, что его тут же сдали стражникам и закрыли на неделю... и не в Арочке, её тогда ещё не было, а в Бикфордовом монастыре на Кивидском тракте, в подвале без окон!

Тигиль присвистнул.

— Красиво..., — процедил он пространно, будто и не про Фалерса вовсе, а вообще про всю эту иную, веселую и опасную жизнь известных личностей.

— Но вишенкой на торте, конечно, стала эта девица, — продолжил Дрош, чувствуя, что несмотря на явное недоверие, Тигилю стало любопытно послушать пикантные подробности жизни великого философа, не то, чтобы придуманные, но приукрашенные Дрошем весьма художественно. — Дочка члена королевского совета. Невинная крошка, любительница восхищаться великими. Внезапно оказалась им обесчещена и брошена в печали на грудь влиятельного папаши. Такое, знаешь, любую славу перечеркнет... Будь ты хоть трижды народный любимец. Тут уже неважно, кто его в петлю сунул. Это всё равно бы случилось... Есть подозрение, что его повесили по наводке того папаши безутешной девы. Но, возможно, просто у Улиссуса терпение закончилось...

— За девицу? А не многовато? — Тигиль нахмурился так многозначительно, словно собирался впредь невзлюбить Дроша. Не настолько, чтобы гоняться за ним с мечом по коридорам, но настолько, чтобы скупо кивать при встрече, не вспоминая общих знакомых.

— Не за девицу, — терпеливо и даже слегка по-отечески пояснил Дрош. — А за скандал в королевском совете... это знаешь...

— Допустим... допустим я поверю, что великого философа повесили за скандал. Но татуха все-равно была. Старик сказал, нашли татуху, взяли поэта и повесили за шею... Правильно?

— Ну-у-у..., — протянул Дрош, собирая воздух под связки, чтобы разразиться новой тирадой, но Тигиль уже гневно его перебил:

— Секунду! Следи за логикой. Этот... — он точно указкой ткнул мечом в сторону Эрика. — Выпендрежник гребаный... влепил эту звезду всем парням на шеи! И когда комендант татухи увидел его просто поплавило. В лоскуты порвало. Так?

Дрош издал нечленораздельный горловой звук, и лицо Талески торжествующе скривилось. Он развернул бастард на Дроша и упер острием тому в живот.

— Так что же ты мне тут лепишь, умник? Что же ты мне лапшу мотаешь про памфлеты и девок? Татуха была! Это главное!

Эмиль и Эрик, не сговариваясь, шагнули ближе к Тигилю, готовясь его схватить и обезоружить, хоть даже и с риском порезаться. Все могло случиться.

— Что ты мне тут врешь, как сивый мерин? — гневно шипел Тигиль. — Чертов аристократ! Да ты и в хрен не свистнешь, когда меня будут вешать за эту проклятую звёздочку. Ты у папаши отсидишься, на поруках, под домашним арестом, со своими книжками.

Упоминание об отце немедленно отразилось на лице Дроша гневной гримасой, но он стоял бледный, губы его не шевелились.

— Заканчивай, Тиг... — Эмиль не решился взять разгневанного друга за плечо, но вмешался мирным рассудительным баритоном, надеясь хоть немного его вразумить. — Хватит. Ну ты уже совсем с катушек слетел. Ещё поранишь кого-нибудь... К чему это?

Тигиль отступил на шаг. Чувствовать за плечами вооруженных братьев Травинских было неприятно. Пусть они и плохо владеют оружием, но... ведь просто заломают как ребенка. Эти каланчи... Тот гвардейский капитан, который не взял Тигиля в дружину, так и сказал: «Извини, парень, ты ловкий, но, если что серьезное тебя соплей перешибешь». Вот да! Соплей. И не только соплей перешибешь, но и лапши на уши навешаешь.

Он выставил бастард перед собой и чувствовал, что уже готов разреветься от злости и обиды.

— Ну кончай, Талески, — произнес Эрик. — Я уже извинился. Чего еще ты хочешь?

— Правды! — губы Тигиля дрогнули. — Я сразу сказал, что хочу правды. Комендант говорил... запрещенная организация... «Гильдия». Я помню, она так называлась.

*продолжение в свежей главе, сегодня выложила две