Отрывок из 22ой главы. Оглобля Мэри

...

Пару недель назад, когда Эрик давал деру из элитной «Клотильды», у него в кармане звенело только два полтинника. Оставшиеся от стипендии деньги он потратил на новую рубашку, и теперь, нарядный, но бедный, жил по принципу «что заработаешь, то и полопаешь». Такая жизнь его устраивала более чем. К тому же он всегда мог перекусить у Рички. И не только перекусить, разумеется.

Но в тот вечер ему страсть как хотелось выпить. После скачки по закоулкам от полицейских другого желания ждать от юноши и не приходилось. И Эрик разумно направил свои пыльные ботинки в сторону «Трубочиста».

«Трубочист» был тесен и грязен, полностью оправдывая свое название. Народу набилось в него, как селедок в бочке, и дым от дешевой махорки разъедал глаза. Это было заведение самого низкого пошиба, и полицаи, а уж тем более гвардейцы предусмотрительно обходили его стороной.

Серого Носа прозвали так потому, что он отморозил свой внушительный шнобель во время Лютой зимы — он поведал об этом Эрику в первый же грандиозный заход мальчишки в притон. Серый Нос позвал юного музыканта за стол и стребовал с него выпивку за старый должок. Никакого долга Эрик не припоминал. Память у него была светлая, если не сказать феноменальная, и за последние недели своего пьянства и гулянства он ее растерять еще не успел.

Но спорить с Серым Носом было глупо даже по его, Эриковым, меркам. Так что Эрик купил пинту пива себе и Носу, и остался при одном последнем полтиннике.

Словом, вечер не задался сразу. Эрик еще и на картофельной кожуре поскользнулся, так, что чуть пиво не расплескал.

— Пускают детей в заведение! Потом ложки пропадают! — фыркнула Оглобля Мэри.

Она сегодня работала на раздаче, и это тоже для Эрика удачей назвать было нельзя.

— Осмеяла тебя невестушка. Пора бы привыкнуть... — осклаблился Серый Нос. — Не обижайся на нее. Она баба неплохая. Одинокая только. Потому и злая.

— Злая баба — плохая баба! — пьяно хохотнул кто-то рядом.

Оглобля Мэри была одинокая по совершенно пикантной причине. Росту в ней было столько, что когда Эрик ее увидел, то открыл рот и в душе, очень глубоко, но однозначно, сделал стойку. Этакая тощая, резкая девица, два метра с кепкой. На полголовы выше Эрика, ну или на треть.

Необычно и привлекательно. Эрик уже привык, что на всем белом свете выше него только дед, да и то это вопрос времени. А тут на тебе.

Когда Эрик пришел в «Трубочист» в первый раз, Оглобля Мэри работала в зале, и, подойдя к пацанчику, сказала, уперев руки в бока:

— Шел бы ты отсюда, ребенок. Мамочка волноваться будет.

И Эрик впервые не нашелся с ответом. И даже покраснел. За что страшно на себя разозлился и включил «пастушку» по полной.

Отыграл в зале час бесплатно. Все веселые свои куплеты да памфлеты, да с таким азартом выложился, что хозяин поставил парню пива, а бродяги, утирающие веселые слезы, приняли мальчика за своего, посадили за стол и с ним поручкались. Оно и понятно. Где еще, как не у забулдыг, памфлеты про короля разольются по сердцам долгожданным бальзамом?

Дамы, а у забулдыг тоже водились дамы, пощупали Эричка за щеки и пообещали пощупать еще, где захочет, за пару монет, разумеется. Ну, или за выпивку.

От дам Эрик деликатно отшутился. Его интерес дефилировал мимо столов и триумф юного поэта игнорировал вместе с самим поэтом.

Тогда Эрик предпринял привычное. Стал демонстративно клеиться к хорошенькой официантке. Тем более она была и впрямь ничего. С большими сиськами, пощупать которые парню было совсем не в тягость.

Женщин Эрик любил всех. Но по-разному. В каждой из них что-то было. Особенное, привлекательное. Надо только уметь увидеть. Эрик умел. У Лозины, кроме сисек, имелись ямочки на щечках. И хотя сами щечки были весьма упитанными, а личико рябым, Эрик западал именно на щечки.

Впрочем, флирт с Лозиной ничем не закончился. У нее оказался в наличии жених, так что Эрик и успел разве что слегка помять ее во время танца. Такие танцы, как в «Трубочисте», танцами и назвать было нельзя. Лихие пляски пьяных дикарей. Без стеснения и прочих условностей. С задиранием прилюдно юбок и блевотиной под ботинками. Эрик был рад, что Эмиль его не видит. Он отдыхал от брата, с пониманием, что это ненадолго. От силы две недели, потом три, потом еще одну. Ему нравилась эта изнанка жизни. В которой все было на инстинктах, на удали, на прожигании времени.

Именно это, граничащее с отвратительным, подчеркивало в нем поэта, смотрящего на все со стороны и выискивающего бриллианты в свином помете.

Оглобля Мэри как раз и была таким бриллиантом.

Сильная, высокомерная, кожа да кости, шрам на лице, не уродливый, но говорящий, что у нее есть история жизни, которой ведьмы с две она с кем поделится. И рост. Рост был внушительный для любого обладателя штанов и всего, что к штанам прилагается.

Поэтому Эрик был готов расстаться со вторым полтинником, лишь бы только улучить момент, чтобы подойти к стойке и глянуть Оглобле в пустое, совершенно пустое декольте. Авось чего разглядит.

— Ну что, ребенок? — Она не улыбнулась ему, а только по обыкновению воткнула руки в боки и выпятила плоскую грудь. — Всем сиськи пообгрызал? Мои не хочешь попробовать?

В этом «пообгрызал» Эрик услышал такое дикое, такое первородное возбуждение, что аж скулы свело. Вызов ее, шуточный, наглый, унизительный, выбил из него последние правила приличия, как удар кулаком под дых. Когда заходишься воздухом и не можешь вздохнуть. Раз, два, три.

На счет три Эрик выпрямил спину и ухмыльнулся.

— Что смотришь? — Презрительная улыбка скользнула по узкому, угрюмому лицу. — Слабо тебе?

Это был нокаут. Тот, который Мэри давно для него готовила, подтрунивая над ним целый месяц, игнорируя его игру, его танцы, его выступления, просто игнорируя, уходя на кухню, гремя посудой, размахивая шваброй спиной к нему, так, что поэт видел только ее плоский, но вполне широкий зад.

Нокаут был приготовлен. Отрепетирован. Презрение к его таланту, только потому, что он юн. И очень высок. Почти с нее ростом.

Кровь хлынула Эрику в лицо, и тотчас устремилась вниз, куда и положено.

Он встрепенулся, как зверь при виде дразнящей его самки, мгновенно обогнул стойку и прямо у всех на глазах схватил Оглоблю за подбородок и поцеловал. Губы у нее были тонкие, но нежные, мягкие и на вкус отдавали сладкой мятной настойкой.

Мэри дернула длинными руками, но не ударила. Не вырвалась. Она приняла поцелуй, никак не сопротивляясь, ничего не предпринимая, ни хорошего, ни дурного. «Трубочист» аплодировал и улюлюкал. Слышались возгласы одобрения, хлопки.

Эрик отпустил Мэри, вернулся на свое место у стойки и, выложив последний полтинник, сказал, демонстративно утирая губы:

— Две пинты пива, госпожа.

— Сучий сын, — прошипела Оглобля Мэри и начала разливать пиво из бочки в кружки. Эрик заметил, что ее тонкие пальцы слегка дрожат.

Он просидел в «Трубочисте» до последнего посетителя. Дождался, пока пьяного бедолагу Зарека выгонят взашей. Сидел и ждал. Она смотрела на него только боковым зрением, не иначе. 

Когда кабак опустел и хозяин отправился к себе, велев Эрику выметаться, а Мэри — домыть все и закрыть двери, Оглобля ушла на кухню, словно Эрика и не было тут вовсе. Пустое место. Сучий сын. Ну-ну. А пальцы-то дрожали.

Эрик дождался, когда Мэри перестанет греметь тазом с горячей водой, в котором она мыла посуду, встал и направился на кухню. 

Они не сказали друг другу ни слова. Она сделала вид, что против и даже схватила нож. Эрик мягко забрал его у нее из рук. Обнял за талию. Ее лицо находилось выше привычного, плечи выше привычного. Все было иначе. От этого обстоятельства Эрик возбудился уже не просто как зверь, а как молодой волк, ухвативший крупную добычу. Три застежки. Он спустил ее платье с плеч. И маленькие, твердые соски, почти без груди, лишь намек на окружности, предстали перед ним.

Таких он никогда не видел. Да и много ли он видел? Юные груди Итты, круглые булочки Рички и шикарные мягкие дыни Мадам. Ну, а остальное вскользь, по мелочи. Ему нравились груди побольше, их можно было гладить, мять, играть ими как самыми чудесными мячами в мире. Эти можно было только грызть.

Что он и сделал. Вгрызся в них грубо, почувствовал на языке твердый шарик соска. Мэри выгнулась навстречу. Запрокинула голову. Она не обнимала, не трогала Эрика, но и не мешала ему.

И от этого он завелся еще яростнее. По полной почувствовал свободу, грубо перевернул на живот Оглоблю Мэри, уложил на стол. Тогда она дернулась. Махнула руками, но только один раз. Ложки, вилки, поварешки полетели на пол. Разбилась тарелка. Вторая. 

Он задрал Мэри юбку и спустил с ее плоского зада панталоны...

Потом он шел по городу, потрясенный, смурной. Злой на себя, на совершенное бесчинство. Посидел на набережной Ааги, смыл кровь с рук и штанов. А потом полез на крышу самой высокой башни, той, что была подальше и от больницы, и от борделя, и от «Трубочиста». На Башню алъерьских королей. Ночь была теплая, звездная, благостная июльская ночь. Он сидел и думал. О девственнице Оглобле, очень высокой девушке, на которую не позарился ни один мужчина, кроме него. И о себе, заигравшемся придурке, который, как ни крути, отличный ловелас и вообще ведьмов сукин сын.

....