Отрывок из 23ей главы. Пиво и песни

На четвертой пинте, перепев с новыми друзьями почти все студенческие песни, Эрик подхватил кружку и приобнял самого веселого из них. Эрик не помнил его имени, но чувствовал в нем родственную душу. Они посмеялись, уткнувшись друг другу в лбы. 

— Еще по одной! — выкрикнул парень, который был одет богаче всех.

— Тогда я играю стоя! — Эрик поднялся, поставил ногу на скамейку, устроил на колене лютню, тронул струны и запел высоким чистым баритоном:

«Какая нынче ночь

По счету будет наша?» –

Спросил я у МарИчки

И попросил воды.

Нахмурилась МарИчка

И молвит: «Мой папаша

Приедет в эту ночь

И даст тебе... хм... люлей!»

Весь стол взорвался хохотом и несколько соседних столов тоже. Друзья-студенты счастливо захрюкали, и Эрик почувствовал укол профессиональной гордости. Дурь дурью, но ничего из написанного для души он этим олухам не споет. Просто не поймут.

Кто-то рядом с ним громко фыркнул и произнес:

— Можно тебя на минутку, Эр?!

Эрик оглянулся на знакомый голос. Перед совершенно мужским, абсолютно неприличным столом, заставленным пустыми кружками, залитым пивом и засыпанным табаком, стояла Ричка.

На ней было нарядное зеленое платье с глубоким вырезом на груди. Распущенные рыжие волосы горели, словно корона.

Новые друзья Эрика заулюлюкали и загоготали, увидев красавицу.

— Ну, теперь тебе не миновать взбучки! — воскликнул кто-то.

— Кто я таков, чтобы противиться неизбежному? — громко произнес Эрик, глядя на Ричку так, словно она была лишь хорошим поводом для театральной реплики. — Достойно ли бегать от неизбежности? Нет, други! Недостойно и низко! Даже просто струсить и сбежать перед ее лицом не так позорно, как беречься ее и пытаться от нее уклониться, юлить и заметать следы. Неизбежность догонит каждого из нас... — закончил он мрачно и, улыбнувшись с прежним задором, предложил: — Не выпить ли нам за это?!?

Ответом ему были восторженные возгласы всех присутствующих.

— Садись! — Он убрал со скамейки ногу, освобождая Ричке место.

— Нам нужно поговорить. — Ричка и не думала садиться. Она была разгневана, словно фурия. Прекрасная рыжая фурия, готовая всех тут стереть в порошок.

— Но я… ик… сейчас не могу, — беспечно развел руками Эрик и поднял поданную ему кем-то полную кружку. — Я занят. Видишь?

— Ты обещал сегодня погулять со мной, – прошипела Ричка. – А не с этими. У меня выходной.

— Ах да. Прости. Совсем забыл... — Эрик сдул пену и протянул девушке кружку. — Будешь?

— Забыл?! Ах ты забыл! Или, может, ты забыл потому, что ночевал сегодня в борделе?!

Бам! Эрик враз протрезвел. Он сел и уставился на Ричку, рот его сам собой раскрылся в немом бессилии.

— Да-да. Именно так! Вряд ли же это Эмиль приехал в столицу и посетил ТриОлли. И вряд ли Эмиль вдруг решил поменять флейту на лютню и вздумал горланить куплеты на пороге борделя. — Ричка говорила вполголоса, но Эрик был так ошарашен, что не успел почувствовать благодарность за то, что избежал публичного скандала. — Кера тебя видела. Как ты выходил оттуда сегодня утром.

— Парни! Покорно прошу меня извинить. — Эрик встал и, слегка шатаясь, раскланялся перед публикой. — Срочные личные дела. Кхе-кхе. Дама требует аудиенции. Я не в силах этому воспротивиться!

— Скотина... — прошипела Ричка так, что ее услышал только Эрик.

Он зачехлил лютню и вышел на улицу. Жизнь по-прежнему была прекрасна. Благодаря пиву, солнцу и музыке. Мешал только странный, противный, прежде не испытанный стыд.

Они пошли прочь с площади Солнца, по аллее Роз, оба пунцовые, одна — злющая и несчастная, а другой — молча крутящийся, точно вошь на гребешке.

— Бордель — это отвратительно, Эрик Травинский, — теперь Ричка говорила громко. — Ты же нищий студент! Откуда у тебя деньги на шлюх? И зачем? Зачем?!

— Пойдем в «Сестру Куки», а? — невпопад предложил Эрик. — Куплю тебе клубничный коктейль... — Сообразив, что «клубничный» в разрезе ситуации звучит пошло и даже с издевкой, Эрик тяжело вздохнул и с отчаянием добавил: — Чего ты начинаешь? Так было хорошо все!

— Все хорошо? Ну еще бы! Сколько тебе вообще нужно? А, бывший девственник? Сколько тебе нужно раз в день, я спрашиваю!

— Дело не в «раз»... — Эрик грустно бросил взгляд вдаль, а потом, зацепившись им за какую-то юбку, непроизвольно повернул голову вслед проходящей девушке. — Дело в меню. Вот представь: есть одну и ту же кашу шесть раз в день или выбирать по прейскуранту то одно, то другое, но трижды.

— Так я теперь каша! — Ричка аж остановилась от возмущения.

— Да ты что?! — Эрик воздел руки к небу. — Нет, конечно! Ты — любимое блюдо! — Он попытался обнять девушку за талию, но она больно шлепнула его по руке.

— Ага! Утренняя яичница или вечерний пудинг. Как повезет...

– Ты самый прекрасный пудинг в мире! Ты так мне нравишься, что я готов заняться любовью с тобой прямо сейчас, здесь, у памятника королю Грегори. На виду у всех. Чтобы все видели...

— Эрик! Ты! Ты! — Она негодующе взглянула на него и не договорила. 

Он дернул ее за руку, повлек к себе и обнял, чуть-чуть применив силу.

— Ричка. Я сдаюсь. У меня не получается ничего объяснить. Я пьян. Я тебя люблю очень. Но я такой, какой есть.

— Да уж. Ты — Эрик Травинский... — сердито вздохнула Ричка. — Этого у тебя не отнять!

Его объятия подействовали на нее как смирительная рубашка. Вроде бы хотелось вырываться и биться, лупить его по голым плечам, но зачем, когда стало так хорошо и спокойно. А если вырваться, то он может и уйти. Насовсем...

— Ну вот видишь, — просиял Эрик, радуясь, что ему наконец-то удалось найти подходящие слова и, возможно, эта пытка ревностью кончится. — Какая ты умница! Сама все понимаешь. Пойдем, куплю тебе коктейль. А ты мне пива.

— Хватит тебе пива... — Поджав губы, она придирчиво оглядела его, словно он был ее непослушной собственностью, которой попользовались другие, и теперь она оценивала, хорошо ли за ним присматривали. — Ты что, потерял рубашку?

— Не, — беспечно ответил Эрик. — Оставил кое-где. Постирать.

Ричка стиснула зубы и не разрешила себе заплакать. Его глупая искренность очаровывала ее и разбивала ей сердце. Он такой, какой есть. Да. Сама виновата. Нельзя было в него влюбляться.

Они вышли на набережную, где у пристани стояли лодки, а перед парапетом высился памятник королю Грегори.

— Ну, хочешь! — Эрик развернулся и стал идти задом наперед, размахивая руками. — Хочешь, я спою тебе песню?

— Ты уже спел. В кабаке.

— Нет, эту ты не слышала. Эта песня посвящается тебе... Она... из особой тетради. Пою?

Он вскочил на пьедестал памятника, забрался повыше, так, что оказался у самых ног каменного короля, расчехлил лютню и выкинул чехол. Потом залихватски махнул прилично отросшим за два месяца чубом и положил руку на струны. Без всякого сомнения, лютня была его любимой подругой, которая видела его насквозь и не просила верности. Поэтому он оставался ей верен.

Что ты, милая, грустна?

Или жизнью смущена?

Гнев нахмуренных бровей

Не к лицу красе твоей.

Не любовью ты больна,

Нет, ты сердцем холодна.

Ведь любовь — печаль в слезах,

Смех, иль ямки на щеках,

Или склон ресницы томной —

Ей противен холод темный.

Будь же светлой, как была,

Всем по-прежнему мила.

Хочешь верности покорной —

Улыбайся, хоть притворно.

Суждено ль и в грустный час

Прятать прелесть этих глаз?

Что ни скажешь — все напрасно,

Их лучей игра прекрасна.

Губы нежные таят

Не одной насмешки яд.

Так, в советах беспристрастных

Утешений нет опасных.

Песнь моя к тебе проста,

Лесть не просится в уста.

Я, как брат, учить обязан,

Сердцем я с другими связан.

Обману ли я тебя,

Сразу дюжину любя?

Так прости! Прими без гнева

Мой совет немилый, дева!

А чтоб не был мне в упрек

Мой докучливый урок,

Опишу тебе черты

Властной женской красоты.

Как ни сладостна для нас

Алость губ, лазурность глаз,

Как бы локон завитой

Ни прельщал нас красотой,

Все же это плен мгновенный –

Как нас свяжет неизменно

Легкий очерк красоты?

Нет в нем строгой полноты.

Но открыть ли, что нас свяжет,

Что пажам вас чтить прикажет

Королевами всего?

Сердце — больше ничего.

Вокруг памятника собралась толпа гуляющих. Все стали хлопать, кто-то выкрикнул: «Пастушка!» И Эрик приложил руку ко лбу: мол, да, имею такое звание. Допев, он спрыгнул с пьедестала, снял жилет и, светя перед честным народом голым, поджарым торсом, обошел толпу с жилетом, используя его вместо шляпы.

Несколько монет упали туда. Эрик ссыпал их из жилета в карман брюк и похлопал по ним для забавы, так что монеты зазвенели.

— Люблю тебя, столица! — возгласил он, картинно припав перед Ричкой на одно колено, словно именно она олицетворяла столицу. Затем предложил Ричке взять его под руку, и она взяла.

«Что и требовалось доказать, — подумал Эрик. — Маричка не поняла и половины. А может, совсем ничего...»

Вслух же он весело сказал:

— Ну вот, милая. Теперь у нас есть на что выпить и закусить. А ты спрашиваешь, откуда у меня деньги. Оттуда! — Он похлопал по корпусу лютни. — И оттуда! — Он приложил руку к сердцу.

Дальше они шли молча, не считая того, что Эрик весело насвистывал мелодию недавно спетой песни.

Совесть его успокоилась. Видит Солнце, все это вздор. Два свободных человека, которые нравятся друг другу. Как можно ждать от него верности? Он только начал жить. Только вкусил радостей плоти. Ну уж дудки! От него можно ждать только праздника. И немногие от такого праздника откажутся.