О рыбаках и Золотой Рыбке

Есть совершенно потрясающие песни.

Матушка, ма-тушка,

надвор гости е-дут,

сударынямА-тушка,

на двор гости е-дут...

Обожаю ее, а современным женщинам эта песня почему-то не нравится. Ну, может не всем... Но если её петь низким хриплым муд(ж)ским голосом...

Дитятко ми-и-ило-е,

небойсь, непужа-Ай-зя...

У самого мороз по коже ползет, как диверсант-разведчик. И хочется пугаться до мокрых подштаников. Хорошая песня.

Обычная жизнь обычных людей на события не богата. По крайней мере, внешних событий, вносящих серьезные изменения в судьбу человека, в его привычную жизнь. Можно поменять все на свете и ничего у человека не изменится. События так и не случится. Изменения останутся чисто внешними. То, что человек проживает внутри себя, не выплеснешь наружу, а если и выплеснешь, получится, что выплескиваешь не столько проживаемое, сколько помои.

Вот, к примеру, песни Вероники Долиной: оттопыренная нижняя губа, всегда немного провисающая во время исполнения, как у дебила, характерная "поза" и "манера". Я сколько угодно могу соглашаться с тем, что и поет хорошо, и песни у нее такие как надо, и даже с тем, что это "настоящая" бардовская песня могу согласиться. Но раздражает эта исполнительница меня чем-то глубинным, нервным, склочным, как мой характер. Пробуждает во мне бешеного ненавистника женского вкрадчивого пения.

Ах, какой ты славный,

лапки, ушки, хвостик...

Или, вот это:

А хочешь, я выучись шить,

а может быть и вышивать...

При этом собственно к стихам у меня вопросов нет, хорошие стихи, и именно что стихи. 

Непонятно к чему я это все. Может и ни к чему. Или к чему-то хорошему. Ну, пусть теперь будет стишок. Петь его не надо.

А потом пошел дождь

и размыло асфальт,

все рисунки и надписи - смыло.

А сирены - ревут, и стрекочет сверчок,

и скользит, вылетая из рук,

славно прыгая зайкой-змеёй,

туалетное скользкое мыло.

Что-то валится всё,

бороденку скребет

и стучит в барабан до рассвета.

И живой паучок, как любой паучок,

как качок на скачок,

и стероидный бог на смолу и бочок,

в этих старых, рабацких сетях

на крючок ловят глупое лето.

В волнах бьются в истерике

рыбы и свет,

серебро чешуи в теплых каплях дождя

шелестит и, руками раздвинув камыш,

в отраженной воде плавниками скользя,

как ондатра плывет одинокая мышь.

Это туча ползет

дождевая...

Слушайте, вы же все равно какое-то время здесь побудете? Присмотрите за мальчиком? Ладно? Я быстро. Одна нога здесь, другая, где-то рядом. Ну, очень нужно. Хорошо?

Да, какой же он дикий? Совсем нет, не такой он. Да, нет, не припадочный. Не беспокойтесь. Спит всегда, как младенец. Нет, нет, очень хороший мальчик. Спокойный. Не проблемный. Приглядите? Что? Колдун? Вы чего, колдунов никогда не видели? Похоже? С чего вы взяли? С особенностями мальчик, это – да. Так это же, самое, что ни на есть, обычное дело. Честное слово, я быстро, приглядите, пожалуйста. Вы даже с-скучиться не успеете. Вам и делать ничего не нужно будет. Все, все. Уже ушел.

… Дик лежал в полной темноте «караульного шалаша» не шевелясь. Караульные отдыхали в этом шалаше днем,  а ночью шалаш оставался свободным и никем не занятым. Дик лежал, зарывшись головой в большую кучу сена. А сено за день просохло так, что звенело, просохло до звенящего хруста и хрустело на каждое осторожное и едва заметное движение. От реки же тянуло холодком и сыростью. Ночи стояли все еще прохладные и к утру сено, да и сам шалаш, сделанный из камышовых снопов, отсыревали и грели плохо. А пока в шалаше было все-таки тепло.

Дик лежал, зажимая ладони между ног, в положении червячка на крючке и, так же, как червячок между пальцами, крутился. Лежал с открытыми глазами и плакал. Со стороны казалось, что его потряхивает от лихорадки, так мелко все у него внутри дрожало и тряслось. В шалаше пахло горьковатой полынью и терпкой, растертой пижмой, по традиции, развешенной на верхней жерди. Само сено отдавало дымом и сырой рыбой. Хорошо просушенная трава своим запахом делится  не сразу. Для этого траве нужны и тепло, и влага. Человеческое тело в избытке обладает и тем, и другим. Стоит полежать немного неподвижно и каждая травинка из кипы отдаст свое воспоминание, а вместе, они дадут «тот самый запах», от которого кружится голова и «хорошо».

А Дику было плохо. Он сидел в домике. Домик мягко покачивался из стороны в сторону и скрипел. Напротив него сидели мужчина и женщина, а с правой стороны, девчонка в нарядном платье. Девчонка смотрела в небольшое окошечко, мужчина дремал, свесив голову на грудь, а женщина спала, откинув голову на мягкий валик, спала, приоткрыв рот и широко распахнув «белые» глаза, с закатившимися под брови зрачками.

На девчонку Дик не обращал внимания. Так, изредка, посматривал, сдвигая брови к переносице и поджимая при этом губы в куриную гузку. Тот Дик, что сидел в домике, был «в ссоре» с этой нарядной «фифочкой». Другой Дик в «ссоре» не был и очень хотел дотянуться до нее, поговорить  с ней, увидеть ее лицо, запомнить его и, может, может быть, быть может, что и погладить и это лицо, и саму девочку. Вообще, лица были видны Дику очень плохо, в домике было темновато, поэтому, вместо лиц, Дик видел размытые, светлые и покачивающиеся из стороны в сторону пятна. Иногда пятна прыгали, вместе с ними подпрыгивал и Дик, громко клацая зубами. В руках у него была «та самая» монета, которую Дик и вертел в руках, и внимательно рассматривал, в то время, как Дик, что лежал в шалаше, напрягая все силы тела и души, тянулся и кричал, кричал и плакал от беспомощности.

Сено, лежащее под головой у этого мальчика, волна за волной, источало из себя запах луга. Домик раскачивался. Взрослые спали. Девочка смотрела в окно, не обращая внимания на «этого недомерка». Дик, что в домике, рассматривал монету, а другой, что лежал в сене, наколотый на соломинки, как червячок, извивающийся на крючке, плакал.

Такое «снилось» Дику не часто, не так часто, как хотелось бы. И снилось всегда одинаково. И заканчивалось всегда одинаково. Домик куда-то улетал, и все, кто в нем, тоже куда-то улетали. И все вокруг трещало и кричало на разные голоса. Потом Дика хватали и вытаскивали из домика, и с силой кидали в сторону солнца, и Дик снова летел. А потом приходила темнота и вязкая, как глина после дождя, тишина. Иногда, все повторялось, и Дик снова сидел в домике,  а напротив него снова спали, а рядом сидела и смотрела в окно девочка.

На этот раз все было иначе. Дик выплыл из темноты под звезды. Звезды мигали и раскачались, срывались в хороводы и дикие, непонятные танцы. Голова болела, вся ее правая сторона. За ухом, удивленный Дик нащупал «здоровую» шишку. Шишка была большой и закрывала ухо и переползала на висок и темя. Правый глаз затек и открывался плохо. Дик с трудом перевернулся на живот, и его сразу же вырвало полупереваренным и кислым. Потом вырвало еще раз. А потом Дик пополз. И полз он долго, дольше, чем сидел в домике, до того момента, когда домик полетел.

Дик полз, часто останавливаясь и отдыхая. Всю ночь. А потом уснул и не заметил, как побелело небо на востоке. Уснул и Дик в своем шалаше. Крепко. Практически без перехода, на полувдохе. Тело его сразу расслабилось и вытянулось. Дыхание стало спокойным и размеренным.

Ну, как вы тут? Все в порядке? А я вам минералочки принес. Крепкая, настоящая.

Да вы что? Плакал, да? Ну, вы понимаете, так бывает. Ничего страшного. Дети и должны плакать. Иначе их может разорвать от чувств. Да?

Ну и что, что кричал? У вас что, детей нет? Че-его? Да, ничего он не колдовал, просто приснилось что-то, вот и все. С открытыми глазами? Ну, значит, не приснилось. Может, животик болел. У детей, знаете, бывает, то животик, то зубки, то ручки, то ножки, то голова. Да ничего я не придумываю. Бывает. Нет, говорю, ничего он не колдовал! Что за суеверие?! Ну, хотите, плюньте три раза.

Женщина, вы совсем ополоумели? Куда вы плюете? Да, я сам сказал. Но плюют же, не в того, кто сказал. А в левую сторону, да через плечо. Всего оплевали, а я еще минералку нес. Старался.

Все, подвиньтесь, сам на него посмотрю. Ну, спит же? Спит. Чего придумывать и плевать куда попало? Ну-ка, что там с температурой? Мужчина, температуру у ребенка измеряют губами,  а не руками. Так. Нормальная. Вот.

А то ходят, присматривают, панику разводят, плюются, что верблюды. Нормально все. Спит мальчик. Растет.