Застолье в книгах
Автор: Екатерина ГайдайЕда. В моих книгах едят нечасто. Не то чтобы мои персонажи были принцессами и в отношении пищи тоже. Еда упоминается, но не описывается. Но есть исключения.
Чаепитие
За Катю балбес Мика, как оказалось, совсем не переживал. Он был полностью уверен, что Катя все сделала верно и осталась с Колей. И при этом ничего, что могло бы задеть ее честь, не произошло. За это Коля и злился на старого друга, и был ему благодарен. Тем более, что Мика явился с пакетом свежих французских булок по три копейки и с полотняным мешочком травяного чая с родины. “Настоящий” чай в Петербурге пить было опасно. Бархатистый напиток любили все. По утрам, по вечерам, за разговорами и без дела. Все пили если не водку, то чай. Заварку использовали по многу раз, пока ее терпковатый вкус не исчезал совсем. А иногда заливали кипятком и после этого, называя чаем уже едва подкрашенную горячую воду. Главное, чтоб сахар для прикуски нашелся. И это было главным даже в самом начале, когда заварку скудной горстью засыпали в пузатый фарфоровый чайник, и огонь да вода в самоваре начинали превращать сухое черное месиво в желанный волшебный напиток.
Настоящего вкуса этого напитка не знал почти никто.
Если в шелковом пакетике с чаем случайно мог заваляться драгоценный чайный листочек, это было удачей из удач.
Если под видом китайского чая в лавке продавали обычный морковный или травяной, это тоже было неплохо, хотя и дороговато.
Подкрашенный глазурью или солями меди, собранный по всем чайным города спитой чай тоже все еще был чаем.
Чаще же всего “чай” делали из смешанной с травой дорожной пыли, конского навоза, глины и свинцовых опилок. И вот тут-то без сахару было не обойтись. Или без мягких французских булок, делавших хорошим даже фальсификат из конского навоза со свинцом.
А уж родной украинский травяной чай, собранный по соловьиным рощам и просушенный под жарким солнцем, а не на чадящей питерской печке, с хрустящими корочкой французскими булками шел совершенно хорошо.
Так что балбеса Мику Коля мгновенно простил. С первой ароматной чашечки перед отъездом.
Жаль, конечно, что горячий чайник даже в ватном чехле в поля не довезти. Коля не раз задумывался о том, что хорошо бы приспособить для этого камеру Вейнхольда, но хрупкая камера была пока доступна лишь в некоторых научных лабораториях, а таскать с собой стеклянный ящик было бы еще более неудобно, чем фарфоровый чайник вместе с самоваром и углем к нему.
Самовар они с собой, конечно, брать не стали. Коля рассудил, что у них достаточно горючих материалов, чтобы в случае нужды разжечь костер. И маленький медный костровой чайник для кипятка у него остался еще со времен студенческих инженерных экспедиций. Он здорово выручал и в вылазках “в народ”. Разве что для многолюдных посиделок не годился. Но чаще всего Коля из него, подвешенного над тазом, умывался. Воду для чайника и тушения возможных пожаров они везли в нескольких бутылях из-под водки, одолженных под залог у дворника.
Кофе
Коля, конечно, слыхал о моде на габеты, но видел этот аппарат вблизи впервые. Несмотря на интерес, люди предпочитали держать дома самовар, а такими диковинами хвастать разве что гостям на приемах, где-то между мазуркой и демонстрацией волшебного фонаря. А затем ставить подальше в буфет, чтобы ни в коем случае не разбить. В том, как женщина несла на подносе габет, не было ни торжественности (а ведь даже самовар хозяйки порой вносят так, будто это чудотворная икона, не меньше), ни лукавого намерения поразить – мол, смотрите-ка, заграничный прибор для заваривания кофе! Нет, габет был внесен и поставлен на небольшой столик так, как обычно приносят обычный фарфоровый чайник, а то и блюдо с баранками. Просто, обыденно, выученными движениями, будто в этом доме кофе по вечерам всегда подают именно так.
– Вот, Фаина, познакомься – Кибальчич Николай Иванович, слушатель нашей Академии, я говорил тебе о нем. Николай Иванович – Фаина, моя воспитанница, – представил Натан Эразмович. Коля поклонился, а Фаина улыбнулась и позволила ему поцеловать ее руку. От нее пахло карамелью и свежемолотым кофе, но задерживать эту тонкую ладонь в своей дольше, чем это прилично, Коля не посмел, а Фаина поспешно занялась габетом. Коле оставалось следить, как она заполняет водой из графина изящный латунный сосуд с гравировкой, плотно завинчивает крышечку и поджигает длинной спичкой спиртовую горелку внизу. Дальше начиналось таинство, за которым Коля следил, затаив дыхание. Хотя казалось бы, для него в этом не было ничего волшебного и загадочного, однако проникновение подобной техники в домашний быт как-то странно согревало его душу, показывало, что вот, прекрасный новый мир наконец вошел и в этот дом, замещая собой старый и привычный. Прогнившие доски и ржавые гвозди сменились клепкой и латунью, машины заменили людей даже у кухонной печи, а люди наконец вздохнули свободно и занялись наукой, искусствами – словом, чем-нибудь прекрасным.
Пар из разогретой латунной емкости плотной струйкой потек по трубке в стеклянную колбу, куда был уже засыпан кофе. Порошок тотчас насытился горячей влагой, вспенился, поднимаясь выше и выше к горловине колбы. Фаина погасила горелку, воздух в латунном сосуде начал остывать, сжиматься, и воду, уже превращенную в заваренный кофе, потихоньку через ту же трубочку всосало обратно. Фаина отвернула краник у дна сосуда и наполнила ароматной черной жидкостью крохотные фарфоровые чашечки.
Натан Эразмович наблюдал за этим, откинувшись в своем кресле. Вот он, понял Коля, приметив его взгляд, следил не за габетом, а за самой Фаиной. И Коля запоздало ощутил сразу и раскаяние, и облегчение. Раскаяние от того, что, увлекшись работой простецкого прибора, упустил жесты, взгляды, движения Фаины. И облегчение от того, что, возможно, для Натана Эразмовича эта особа – гораздо больше, чем воспитанница. И он, не выяснив все получше, не имел права на эти жесты, движения, взгляды. Поэтому Коля сосредоточился на своей чашечке и бисквитах, которые были, признаться, хороши и дразняще пахли ванилью.
Внезапно в дверь, ведущую из гостиной в хозяйские комнаты, что-то яростно заскребло.
– Учуял! – воскликнула Фаина и спешно открыла дверь.
Из-за двери высунулась тускло поблескивающая металлом голова, напоминавшая ящерицу. А затем с тихим шелестом прошло и все туловище.
Коля был готов забыть и о бисквитах, и о Фаине – обо всем на свете. Прямо перед ним, настороженно вращая головой, стояло истинное чудо – механическая игуана. Бока твари не были закрыты ничем, так что можно было видеть и слышать, как при каждом движении внутри ящерицы вращаются шестеренки, работают мельчайшие приводы, щелкают переключатели.
– Герон! Героша! – позвал Натан Эразмович и бросил ящерице бисквит.
С неожиданной для механической игрушки ловкостью и точностью игуана взвилась в воздух, ухватила железной пастью бисквит и мягко опустилась на ковер, хорошо спружинив шарнирами лап.
Еще есть сцена в ресторане, но она кроме еды наполнена шпионскими беседами, так что ее цитировать сложно =)