Свадьба в космосе (нет. В далекой-далекой Галактике, на далекой - далекой планете)

— Когда? Да хоть вчера!

Пути назад нет. Да и не желает она отворачивать. Решение принято, теперь только вперед. И пусть неизвестность закончится раньше, чем позже. Лишь одно воспоминание о незавершенном дергает зубной болью – она так и не побывала на пристани Несбывшихся надежд. Только о том и просит Хаттами – чтобы отпустил, дал сопровождение. Да, сейчас, да, сегодня. Ночь на улице? А какая разница – ночь или день?

Подношение – венок из пронзительно-оранжевых, пламенеющих роз, она плетет в считанные минуты, вплетая в него несколько прядей волос, срезанных у висков, укрепляет по центру защищенный от ветра фонарь, чтобы его свет  служил маяком в туманной мгле. 

Странно, почему-то именно сейчас оказаться на причале ей кажется особенно важным. Словно этот визит может отогнать предчувствия и успокоить.

Собирается она быстро, стремительно спускается по ступеням, и, удивляясь смотрит, что среди охраны – старый, грузный, ее ждет и сам Хаттами.

И вспоминается как когда-то она вошла в этот дом. Тогда ее тоже встречал сам Хаттами. Вспомнилось, как неформально, совсем по простому он тогда вел себя с Да-Деганом. Как сказал ей об предке, несмотря на явное неудовольствие ее воспитателя. И сейчас вот тоже –решил ехать с ней, несмотря на поздний час и дела. 

Он, рядом с ней идет по скрипучим деревянным мосткам, ловя порывы ледяного ветра в лицо, помогает ей зажечь фонарь.  Она опускается на колени, чтобы опустить венок на воду, надеясь, что тот не канет сразу на дно – и прикоснувшись к воде, что на ощупь холоднее льда, подталкивает вдаль свое подношение. 

«Дай покоя его душе, - шепчет, глядя на тяжелые, черно свинцовые волны, чувствуя, как от холода и пронзительного ветра обжигают щеки, скатившиеся из глаз, слезы. – Дай его душе тишины и покоя».

Странным теплым ветром вдруг отзывается мир – ароматом цветущих трав, внезапным, не по сезону треском цикадок. Низкое, черное, холодное небо словно проваливается глубоко-глубоко – оно как бездонный колодец, на дне которого плещутся звезды, мерцая синевой, играя и что-то тихонечко ей шепча.

Лишь мгновение длится наваждение. Один краткий миг мир словно поставлен на паузу, а потом снова и ледяной ветер и касание воды с плавающей в ней ледяной шугой.  И венок, неторопливо, переваливаясь с волны на волну, отплывает от пристани.

Она смотрит на венок, упрямо, сама не зная зачем, повторяя беззвучно «дай покоя его душе. Тишины и покоя». Она стоит на мостках, пока огонек не скрывается из виду, и уже непонятно почему не виден свет фонаря – так далеко уплыл ее венок, или все же ушел на дно. 

Резко, в один миг ее начинает знобить. Хочется спать – так, хоть ложись на деревянные доски настила. Она идет назад рядом с Хаттами Элхасом, слегка пошатываясь от усталости.  Она засыпает во флаере и не чувствует и не понимает, как оказывается в отведенных ей комнатах – в жарко натопленных комнатах, на широкой постели. Смутно, очень смутно чувствуется, как тормошат и теребят ее женушки Хаттами Элхаса – раздевая, одевая, растирая руки и ноги, как вливают в нее с ложечки взвар с резким пряным ароматом. 

Она спит. Сон переносит ее куда-то невероятно далеко – она помнит, тут она бежала за кем-то в своих снах, теряя родного ей человека в мареве густого белого тумана. Она  и сейчас по-прежнему бежит за ним, но только в этот раз она успевает. Догнав, цепляется в плечи, в холодные руки, заставляя повернуться к ней, посмотреть ей в глаза.  Странно, она не видит лица -  но ощущает теплый и добрый взгляд. И чужие тонкие пальцы гладят ее виски, перебираякороткие волосы там, где она отхватила длинные рыжие пряди, чтобы вплести их в свой венок. 

«Не уходи, - шепчет она сквозь сон. – Не уходи. Не бросай меня. Ты нужен мне».

Просыпается она  резко – словно уйдя под воду. Или словно вынырнув из-под воды?  А за окном ни следа от вчерашних низких туч. Небо по-весеннему высоко и чисто. Замерзший сад под окнами не ропщет – тянет голые ветви к небу, словно молится о весне. 

Стоит ей проснуться – вспугнутой птичкой выпархивает из комнаты одна из младших жен и через несколько минут степенно, неспешно к ней вплывает  Ахмияр анха Адтоди. А за ней – сонм прислужниц, наложниц и младших жен. И не давая ей окончательно прийти в себя, вся эта разномастная женская толпа  на разные голоса берется причитать, выть и плакать, осыпая ее лепестками цветов – душистого жасмина, белых роз и  хрупких ландышей. 

И вновь сладко, приторно, пахнет благовониями, хотя ей бы хотелось вдохнуть запах свежей сырости, растаявшего снега, или запах дождя или запах зимы. Сладковатые благовония приводят ее к какому-то странному, благостному отупению, позволяя как во сне или со стороны смотреть на странный ритуал, которому ее  подвергают – сначала омовение розовой водой, и снова благовония – их втирают в волосы, в кожу, и, благодарение судьбе, что не заставляют их пить. Потом несут тонкие, полупрозрачные ирнуальские шелка -  двенадцать слоев тончайших нижних юбок – алых, рубиновых, оранжевых, золотистых, шафранных… каждая с тонкой вышивкой нитью цвета юбки лежащей под ней. Ее укутывают в пяток тонких полупрозрачных рыжих, охристых, золотых и карминных платьев с разрезами, в которые видны роскошные нижние юбки.  И руки и ступни расписывают волнистым узором сияющей ультрамарином краски. Несут украшения – ожерелья, венец, вплетаемые в косы бубенчики. 

Ей и шага не сделать, не разбудив при этом весь дом. Стоит шевельнуться – и украшения пришептывают, вздыхают, шелестят как летний сад под ласками ветра. 

Ей не дают и шагу ступить – до самого выхода с женской половины ее несут на руках. 

У дверей стоит Хаттами, а рядом с ним Олай Атом и множество других именитых торговцев – кого-то ей представляли раньше, кого-то она знает только в лицо, кто-то и вовсе ей незнаком. 

— Ты точно решила, девочка? – тихо спрашивает у нее Олай Атом. – Если передумала – только скажи. Еще можно все изменить. После того, как ты вложишь свою ладонь в руку владельца Иллнуанари – назад пути уже не будет.

— Я согласна быть его женой, - повторяет она. – Это мое решение.  

Кивок, и прислуга несет к выходу ларцы, проходя мимо нее, опускаясь на колени и открывая каждый из них перед нею, чтобы она оценила их содержимое – вот золотые самородки и россыпь алмазов, прямоугольные слитки платины, аквамарины, опалы, янтарь, бирюза. Мимо на поводке проводят редких, высоких, черных как смоль собак с раззявленными пастями, белоснежными зубами и алыми языками. Вот так же, на поводке проводят рыжих в пятнышках гепардов и пантеру – альбиноса, белую, как ее будущий муж. Несут сундуки полные утвари, несут драгоценные ткани…

Она бы смеялась, если бы не было так тяжело – дышать, стоять, держать голову прямо. Вес украшений давит, гнет к земле, от усилий, приложенных, чтобы держатся прямо, испарина выступает на висках, а еще этот сладкий, приторный дух благовоний…

Последней аккуратно и бережно несут ее аволу. 

Олай Атом неверяще качает головой. 

— Твердо ли ты решила, девочка? Выйдешь из дома, пути назад не будет.

— Да, я твердо решила, - повторяет она. 

И кажется ей и мнится, в уголке глаз Олая Атома прячется слеза. 

«Ничего дурного со мной не будет, - мысленно повторяет она. – Ничего дурного не сбудется». Она идет рядом с Олаем Атомом и Хаттами, спускается по лестнице вниз, где ее ждет паланкин. 

Как во сне – путешествие по улицам зимнего города, едва видимым через рыжую тончайшую занавесь. Впереди идут музыканты – и звук барабанов и низкий рокочущий звук ритуальных труб тревожит зимний застывший город. 

Ее несут к зданию совета Гильдий. Свадебная процессия тянется, как гигантская потревоженная змея. Перезвон, треск и вой сопровождает ее на протяжении нескольких часов, что длится это безумие. 

Паланкин опускается на землю перед зданием Совета Гильдий. И снова Атом спрашивает ее согласия, недовольно хмурится, услышав уже привычное «да» и отступает в сторону.

 И вновь ее несут на руках, ставят на огромный ковер, в ворсе которого ступни тонут, словно в траве. И снова рядом Олай и Хаттами – ведут ее к тощему человеку в ставших привычными белых шелках, и накинутой поверх них белой меховой пелерине. Шаг. Второй. Третий. Он стоит улыбаясь – такой привычный, родной. Словно не было разлук и не было его заключения. Словно прошедшие со дня начала рэанского бунта  почти пять лет им обоим просто привиделись. 

Последние три шага она проходит одна и смело вкладывает ладонь в его руку. Улыбается, не зная чему. Чувствует, как в горле растет ком, мешая хоть что-то сказать, а перед глазами марево слез. 

Ярко- рыжее покрывало опускается на голову, таки заставив Лию ее склонить. А Да-Деган легко подхватывает ее на руки и несет – как носил когда-то в детстве. Она доверчиво прижимается к нему.  Ей все равно куда он ее несет – главное, рядом с ним она чувствует себя в безопасности.