Художественная литература в книгах

Художественная литература в книгах, говорите? Да, есть у меня. Ещё бы ей не быть, когда действие всех книг цикла "Божественный мир" происходит среди людей, воспитанных на классической литературе - египетской, греческой, римской (и не только). Она составляет основу их культуры, и ею пронизано всё их мышление. 

Ниже отрывок из 55 главы "Наследников Рима", трудный разговор главной героини, недавней правительницы империи, с её дядей, действующим правителем, готовым обрушить страшные кары на головы непокорных. Пытаясь остановить его, героиня обращается к литературе.

— Дядя, припомните историю царя Креона.

— Царя беотийских Фив?

— Да, его. Вы повторяете Креона. Он жаждал самоутвердиться перед подданными и в собственных глазах. Вспомните, что говорил Креон своему сыну Гемону: «Ты должен, сын мой, во всём уступать воле отца; враги отца твоего должны быть и тебе врагами, друзья его друзьями и тебе. Не теряй же ума из-за женщины; с презрением оттолкни от себя преступницу, которая всенародно презирает мою волю. Я не буду лжецом перед городом и, клянусь Зевсом, предам её смерти. Если я потерплю непокорность в своём семействе, мне скоро не станут повиноваться и вне моего дома. Нет, не женщине лишить меня власти».

— Зачем вы это говорите? Какое отношение ко мне имеют эти слова Софокла? Вы сравниваете Антигону с Варгом, а мою дочь — с Гомоном?

— Я сравниваю их любовь! Ещё я сравниваю двух царей, схожих друг с другом безумным упованием на силу власти: Креона и Корнелия. Ответьте откровенно, дядя, мне: вы разве не стращали Дору, как Креон — своего сына и Тиресия, пророка? Могу поспорить, теми же словами! «Ты, видно, позабыл, что я правитель?.. Знай, ты моих решений не изменишь», — так было, дядя, да?.. Вы так велики и умом, и вашим местом в мире! Неужели вам мало власти, и вы готовы рискнуть дочерью, её жизнью, чтобы только навязать свою волю? Вы человек, не бог, не Фатум — как можете вы быть уверены, что самое судьба будет покорна вашей воле? Отважьтесь быть разумным, дядя! Вспомните стихи Горация Флакка, вашего любимого поэта; он написал:

«Коль разум чужд ей, сила гнетёт себя,

С умом же силу боги возносят ввысь;

Они же ненавидят сильных,

В сердце к делам беззаконным склонных».

Дядя молчал. У меня возродилась надежда, я уже собралась укрепить её, напомнив о горестной судьбе Эдипа и его потомства, а также о Креоне и всех его злосчастных детях, — как Корнелий воздел руку и сказал:

— Всё будет хорошо. Я не Креон, Дора не Гемон, Варг не Антигона и вы, конечно, не пророк Тиресий. Ваша аллюзия забавна, но и только. Я делаю, что полагаю нужным делать. Гораций был поэт, а я, подобно Августу, правитель; в делах правления правителям не должно следовать советам стихотворцев! Вы всё увидите, София. Вам не стоит волноваться. Вам вредно волноваться, дражайшая племянница: вы носите ребёнка!

Я проиграла. Мне некого винить, кроме себя. Если бы я стала первым министром, если бы не отказалась от доверенной мне власти, ничего этого бы не было. Ничего!

Своим отказом принять власть я предала Дору и Варга, презрела их любовь. Я устранилась, убежала. К Марсу. Но напрасно... Я не смогла бы так страдать за Марса, как Дора страдает за Варга. Так стоило ли убегать?

Поздно судить об этом. Я убежала. И отдала два благородных сердца на растерзание могучему и оскорблённому орлу.

Этот орёл усмехнулся и прибавил:

— Я буду действовать разумно. Кровь не прольётся, нет. Слуги Асклепия излечат Дору, а Лимос-голод одолеет Варга. Сегодня утром я приказал Генеральному штабу приступить к блокаде Эгейского архипелага. Туда направлены крейсеры «Мафдет», «Серкет», «Хатхор» и «Нехбет», с кораблями сопровождения. «Мафдет» встанет в Миртойском море, «Хатхор» будет патрулировать Критское, «Нехбет» — Родосское, а «Серкет» блокирует выход на север, в Пропонтиду и далее, к Эвксинскому Понту. И если после этого пираты осмелятся поставить Варгу хотя бы ржавое копье или проросшее зерно пшеницы... вы понимаете меня, дражайшая племянница?

Мой взгляд коснулся Доры. Она сидела в том же кресле, где чуть её не снял фотограф, сидела отрешённо, вжавшись в свой мир страдания-любви, не видя никого и ничего вокруг себя, губы её подрагивали, словно шептали молитву. Она закрылась от жестокого отца. И от меня, которая ей обещала помочь — и помочь не сумела. Она застыла в своём кресле, такая маленькая и такая жалкая, в день своего двадцатилетия, — а рядом её отец готовился перевернуть полмира, пугая всех и вся всесокрушающей имперской мощью, единственно затем, чтобы добиться от неё покорности. Так кто из них сильнее: он, с лукавыми врачами и грозными крейсерами, или она, с отчаянной своей любовью?..

Мне ли не знать ответ? Я ли не жгла галльскую землю огнём крейсеров и не по моей ли воле топтали эту землю сапоги легионеров?

«Historia magistra vitae», — какой глупец сказал такое? Марк Туллий Цицерон! За одно это он достоин презрения. Неудивительно, что этот сильный горлом человек и кончил, как глупец, как неразумное крикливое дитя.

— О чём вы думаете, дорогая? — осведомился дядя. — Наверное, о том, что было бы неплохо перекрыть также Галльский и Мессинский проливы. Ну что ж, я так и сделаю, если потребует необходимость!

Он упивался своей властью. Я могла его понять, я знаю, что такое власть. Это невозможно передать словами. Это сидящее внутри тебя чувство, что любой безвестный туземец на другом краю мира зависит от твоих желаний; тебе достаточно всего лишь подписать декрет, и он умрёт или возвысится, вместе с другими, вместе с тысячами, миллионами подобными ему: вся жизнь этих людей в твоих руках! Это больше, чем оргазм. Это власть. Высшая власть!

Конечно же, обидно, что власть над целым миром не означает власти изнутри, власти над чувствами. Родная дочь, воспитанная им в слепой покорности отцу, — и как ему смириться с мыслью, что уже и не его? Сколько жизней нужно сломать, чтобы он это понял? И не поздно ли будет, когда он поймёт?..

Дора сжимала на груди подаренную Варгом диадему, смотрела не на нас, а вглубь, в центр ясного смарагдового камня. Кого она там видела? Варга, свою злосчастную любовь? Покинутую Галлию, землю мятежной воли? Или финал этой любви, подобный погребальному костру Элиссы, царицы Карфагена, которую жестокие боги разлучили с её возлюбленным Энеем?..

С тех пор не изменилось ничего! И нас, великих аморийцев, не изменили наши новые боги: мы в плену своих страстей, подобные Элиссе и Энею. А может, и аватары, наши новые боги, ничем не отличаются от прежних олимпийцев?

Пустые мысли. Опасные. Ересь, и только!

Мне отчаянно хотелось плакать, не бороться, а плакать, подобно слабой женщине... но я лишь прошептала дяде:

— Я чувствую себя Кассандрой, которая отвергла любовь Феба, и он в отместку сделал так, чтобы никто не верил предсказаниям злосчастной дочери Приама. Потребовалась гибель Трои, чтобы Кассандре поверил весь мир! Не верил, когда ещё был шанс сохранить цветущую Трою, а её развалинам — поверил! Так вот, дядя: я не хочу увидеть вашу Трою. Нет, не хочу!