Точка бифуркации

- Да будет так, - кивнул Артиго, опуская кинжал. Он тяжело, прерывисто вздохнул, как смертельно уставший, опустошенный душевно человек. Очевидно, мальчику тоже нелегко далась эта удивительная сцена. Он подошел к своим новоиспеченным фамильярам, широко развел руки, словно обнимая всех, кто стоял у телеги.

- Друзья мои, - проговорил маленький император, и голос его начал ощутимо ломаться, будто мальчик с трудом сдерживал рыдание. – Мои… друзья…

Промокшие, замерзшие беглецы собрались ближе, окружили монарха.

- Пусть Господь простит наших врагов… - сказал Артиго так тихо, что, кажется, его расслышала только Елена-Хелинда. Услышала и содрогнулась, узнав собственную цитату.

- … потому что мы не простим.

«Как я уже писал тебе, несть числа мнениям - когда и как началось Лихолетье. Но я знаю – не верю, а просто знаю, что Война Хлеба и Гнева стала предопределенной не когда Остров Соли в лице своих нобилей решил, что пришло их время стать явными хозяевами мира. Не в тот час, когда воины графа Шотана Безземельного вошли в здание Желтого дворца, сея погибель и не оставив живым ни одного регента. И даже Ночь Печали в Пайт-Сокхайлхейе я не назову событием, что разделило историю мира на две части.

Нет… Смертный Век начался в тот вечер, на закате, когда Артиго Готдуа впервые назвал себя Императором и одарил нас милостями, хоть и на словах. А мы приняли их, назвав себя его верными… нет, не слугами, но сподвижниками. Увы, самый точный пересказ не в состоянии описать то, что произошло тогда. Нельзя передать словами убожество этой сцены. Дождь, грязь, мальчишка, похожий на мокрого воробья, с трудом удерживавший слишком тяжелый для него клинок. И кучка жалких оборванцев, беглецов, которых нигде не ждут, которым никто не рад. Но в то же время… это было прекрасно. Возвышенно. Благородно.

После мы творили вещи страшные, противные человеческой природе и заветам Божьим. Мы осквернили руки кровью, а душу – грехом. Не было нам оправдания, а потому не раз и не два порывался я уйти, оставить служение. Но… каждый раз оставался. Не из страха, не из жадности, а ведомый памятью о том часе, когда мальчик, чьим уделом было прожигание жизни в тени герба великой семьи, почувствовал себя настоящим Правителем. Господином, который знает цену благородному достоинству и награждает истинную верность как Совершенный Хлебодар. О мгновении, когда простые люди, сведенные вместе волею случая и Божьего промысла, решили, что теперь их удел – служба такому повелителю. Решили - и добровольно приняли на себя тяготы беззаветного служения, хотя могли и должны были выбрать безоглядное бегство.

Именно тогда и ни днем раньше в Ойкумене на самом деле появилось два Императора.

Утром же мы отправились дальше на север, как предлагала Хель. Юный Артиго, которому лишь предстояло обрести прозвище Жестокосердного. И его армия, которая по-прежнему была маленькой, но уже не вызывала смех, ибо шайка странных людей из разных сословий в ту ночь стала Братством. Да… мы шли на север, желая изменить незыблемое, совершить то, чего прежде не случалось. И ад следовал за нами, однако, не злым гонителем, но добрым другом и спутником. Ведь словно демоны из давних времен, несчастье скрывали мы в деснице, смерть же держали в шуйце, и сам дьявол смотрел на мир нашими глазами.

Ибо гремел над Ойкуменой набат судьбы, до поры неслышимый, но возвестивший начало ужасающих бедствий и великой войны, каких не бывало доселе»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Письмо сыну, о том, как все закончилось. И о том, как все началось»