Про любовь
Автор: Александр ГлушковЯ похож на сову,
я лечу, я пол-ночи лечу,
Прячусь в черной листве
Выше света фонарных столбов и прихода холодного солнца.
В чистом поле рассвет
он цветет, он с утра,
А я сплю и молчу,
и лечу в темноту, потому что не выспался просто.
Я похож на сову.
Я ору в темноту.
Прячусь в черной листве
И ору, что есть сил,
только делаю это я, молча.
Потому что все спят,
Потому, что все ждут
Ярких снов и надежд,
Сладких грез не внапряг.
И прихода
холодного
солнца.
Оно тихо, по краю, над полем в снегу, поднимается вызревшим утром.
И весь день надо мной, словно кто-то его
надо мною приклеил зачем-то.
А я тупо – сова,
закрываю глаза,
чтобы будто бы ночь наступила, и будто,
Прячусь в черной листве и гуляю весь день,
и летаю весь день.
Мимо утра с утра и холодного солнца, что мутно.
***
И смерть нам покажется зыбкой, ненастоящей,
искусственной, как елка под новый год,
как бумажные цветы, парящие у края неба,
как что-то синее, что крутится возле ног.
И багровое, испитое, как лицо заката
с парой лишних рюмок на Рождество,
когда фиолетовое зерно граната
накрывает блюдечко и не видно дно.
***
Нет во мне прошлого, и умерло ненастоящее настоящее, и осталась целая жизнь. На что она осталась? На что она? Зачем? Пес ее знает. Ее пес. Он – знает. А я – думаю. Наверное, по привычке я все, все время, думаю про что-то. Это «прочтото» такое разное всегда и такое всегда одинаковое. И лето кончилось. Прошло прошлогоднее лето. Давно уже прошло. И давно кончилось.
Снег идет. Теплый, сухой. Как кашель. Слышны шаги. У нас всегда так строят, чтобы слышать любой шаг. Чтобы любой шепот можно было услышать и запомнить. Или забыть.
Забывать страшно. И страшно помнить. Поэтому мы живем то забывая, то вспоминая, то без памяти. И нет в этом ничего особенного.
Есть и особенное.
А снег все падает и падает, и кашляет в ночи на простуженные почки деревьев. И Луна. Большая, новогодняя Луна, с которой осыпается краска и позолота и остается стекло.
Кусочками.
И вот-вот наступит...
Придет.
Куда он денется.
У человека – две ноги, две руки и четыре глаза.
На все стороны света и сквозь затылок.
А между бровей – пузырек воздуха.
Не с лекарством. С газом.
В хорошо обжитых домах часто встречаются такие пузырьки. С воздухом. С истекшим сроком годности и непонятным, мутным, темным содержимым, смешанным с желанием жить.
А любые вещи живут недолго. Это человек живет дольше своих вещей. И дело не в том, что вещи портятся или ломаются. Просто, любая вещь – это такой же пузырек, какие мы видим ежедневно, а любой пузырек со временем становится пузырьком с воздухом. Заполняется запахом и остается в доме последним напоминанием о прошедшем.
Остается тем воздухом, которым мы дышали, жили, страдали и любили. Бесцветным газом. Прозрачным как слеза и мутным как настоящая жизнь.
В лицо дует ветер, как водитель - в трубочку.
Когда придет последняя любовь,
соленая, присыпанная перцем,
как женщина, роняющая кровь
собственноручно вырванного сердца.
Пока не встретишь девушку с косой
в цветном белье и рассыпных веснушках,
ты можешь что-то чувствовать к любой,
жалеть, любить и целовать за ушком.
Все эти женщины, едва подставив грудь
под воровской закон и поцелуи,
возьмут своё. Последняя любовь
отнимет все. Она такое любит.