Рабочее

Работаю с материалом ко второму тому "Двинулись земли низы". Собираюсь писать про жизнь моих героев в тридцатые.

Очень тяжело. Большой Террор вообще стал, может быть, самой большой психологической травмой для них, ровестников века и романтиков революции. И, самое сложное для меня - я не могу свести концы с концами, не могу сложить пазл. Мне, чтобы писать, надо понимать героев, если не угадать, то хотя бы сложить логически непротиворечивую схему - что же у них внутри происходило.

А я не могу. Не сходится.

Очень много несовпадений, очень  много странностей.

К примеру - все историки, занимающиеся довоенным периодом, знают, что война ни для кого из современников не была неожиданностью. О ней знали, к ней готовились, ее - в определенном смысле - ждали.

Но вот что для меня было неожиданным - с террором было ровно то же самое. Очень многие понимали, что он будет, и - самое странное и страшное - внутренне как бы соглашались с этим. Нет, они не жаждали крови, напротив, но понимали, что через это придется пройти. Покорялись неизбежному. Как будто знали - без этого не обойдется.

Очень сложно объяснить. Давайте я вам просто стихотворение одного из героев второго тома, поэта Владимира Луговского прочитаю.

Оно называется "Дорога" и написано в 1926 году - задолго до всех политических процессов и врагов народа. Вот в нем, как в капле воды - ожидание плах и топоров, ледяной ужас понимания и внутреннее согласие с неизбежным.

Дорога

Дорога идет от широких мечей,
От сечи и плена Игорева,
От белых ночей, Малютиных палачей,
От этой тоски невыговоренной;
От белых поповен в поповском саду,
От смертного духа морозного,
От синих чертей, шевелящих в аду
Царя Иоанна Грозного;
От башен, запоров, и рвов, и кремлей,
От лика рублевской троицы.
И нет еще стран на зеленой земле,
Где мог бы я сыном пристроиться.
И глухо стучащее сердце мое
С рожденья в рабы ей продано.
Мне страшно назвать даже имя ее —
Свирепое имя родины.

1926 г.