Ваши книги - говно!

Ваши книги — говно.

Чтобы написать письмо, я открываю небольшой смятый лоскут старой бумаги, по форме своей он смутно напоминает вырванный из блокнота лист.

Слова едва собираются в голове. Что такое литература, и для чего люди пишут?

Вспоминаю, что дается мне как невыносимое телодвижение моего сознания. Хрупкое тело мыслей расклеивается по основанию, и вдоль нее проходят ломкие рассечены. 

Нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырывалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово.

Николай Васильевич Гоголь.

Сублимация чувств и начинки того нелепо скрытого под кожей и пышнотой волос сундучка, где спят мои мозги? Может быть… но что еще?

Если мы будем излагать историю литературы той или иной эпохи, не зная экономической и политической истории этой эпохи, то наше изложение сведется в лучшем случае к водянистым эстетически-филологическим рассуждениям.

Франц Меринг

Попытка вольно спроецировать и объяснить себе "настоящее"? Неплохо, думаю я и начинаю писать:

На какой хрен вы пишите, господин? И какой формы клинок умертвит этого дракона, склонившего свое пылающее чешуйчатое чело, скрытое за рябью хитинового панциря? Кто ковал клинок сей и для чего? Герои ваши оторваны от действительности также болезненно, как и вы — ничего не имеете общего с нею, дорогой писатель-читатель. Я плюю тебе в лицо, крепко харкаю за предательство твое перед литературой и слабость, и что ты про#бал свою войну перед Чеховами и Толстыми, они есть, а тебе нет. Мертв, и я цветов не положу у твоего надгробия. И белосточный конус света обогнет его, чтобы не касаться, как чумного, потому что сколько всего глубокого и необходимого миру в действительности, чтобы касаться этого?

Какой мир еще придумаешь ты и будешь рассказывать для таких-же не требовательных болванов, чтобы… чтобы что? Что твоя литература для тебя, и чем литература является для тебя вообще? Лицо твое морщится и пятится назад, когда ты смотришь в зеркало, рыская носом в пространстве между вами, чтобы дистанцироваться. Охота в раковину головой и утонуть в ней, в холодной, мокрой и тягучей. Проникающей в уши, глаза и сводящей кожу в обжигающей дрожи. И дрожь эта как-бы напоминает тебе, писатель-читатель, что ты живой, дышишь, неизменно существуешь, и даже — пишешь. А нахера? Что нового в твоих мирах и примитивных историях, у которых тысячи собратов с разными именами? Твои книги — говно. И если встанет еще один, рядом с тобой, я тыкну своим воспаленным пальцем в ваши оплывшие от бессмысленности лица и прокричу, раздирая горло: ваши книги — говно! Литература — это большее…

Заканчиваю письмо, сую в конверт, пишу адрес, бросаю в почтовый ящик и иду гулять вдоль Невы. Серое небо близится к земле… и телу душно в белокаменной тесноте, отчего улица выплевывает меня домой. Разувшись, выпрыгнув из пары плотных мокрых кроссовок с умирающими талыми осколками снежной росы, ложусь на кровать и засыпаю.

Меня будит звонок в дверь. Кто? — Спрашиваю я. Почта, — доносится до меня, — вам письмо. 

Читаю, и пишу ответ. У меня столько писем, что ими можно топить весь Петербург. Ты никогда не замерзнешь мой город, помни это. А пока носи мне письмена.