Домного

Ходишь по городу и щупаешь тела деревьев,

а те - кудахчут,

просто деревья - и маленькие, и большие.

помнишь? стоял и тебе не давали сдачу

ни ржавой копейкой, ни кровью... а глаза у нее - большие.

вообще, не...

Думаешь, а кстати, можно начать что-нибудь, как-нибудь, но

чтоб все сначала.

без слез, без соплей, нигде ничего даже даром,

так, чтоб ни одна женщина не орала и не кричала,

не страдала, не мучилась, не мешала.

чтоб совсем...

А тут, по коре проведешь узловатым пальцем,

послушаешь, как трещит та кора на морозе.

И понимаешь, что как был, так и остался... принцем,

белым снегом рассыпанным по стихам и прозе,

и вообще, везде, куда только рука достала.

***

Когда меня - не в шутку, а всерьез - 

бессмысленно, но зло и беспощадно 

забьют ногами насмерть от того, 

что вечер - был и что - то делать - нужно, 

я - может быть - очнувшись от тоски 

и холода земли, что подо мною - 

увижу, как погаснут в вышине 

стремительные искры и завою, 

но как нибуть - без слов, слогов и букв, 

без завитков пропитанных бумагой, 

одной надеждой, что успею я 

простить, проститься, помолчать, 

увидеть Свет, 

успеть за Радугой.

***

С утра, да пораньше, от слив - пломбир 

кажется смерзся с рукой-губой, 

кажется сливы ушли в ваниль, 

вкус, вроде тот же, но - не такой! 

кажется, вроде вчера в детсад, 

только, уже, у тебя малыш 

бреется к осени в листопад 

смотрит на девочек - сыр на мышь. 

где - то, примерных, минут назад, 

тоже малыш, но совсем другой, 

в школу ушел и унес портфель, 

ты же, остался самим собой, 

то есть как будто б тебе пять лет 

или чуть больше, ну, скажем, семь 

мама, а бубен какой валет? 

мама, а люди они зачем?

***

Вороны то дерутся, то раздергивают пакет,

Сверху, свисают, смеются

И каждые сто лет

Моделируют форму звука

В рычание, клекот, стеб,

Отпихивая друг друга

От расклеванных до кости минут.

И жирно звучащей тучей,

Все носятся по полям,

А в полях отцветают маки

И мы ходим по лепесткам,

И шурша высохшими цветами

Хохот с визгом уносит дым,

И возвращается голосами

К нам –

Оставшимся, старым,

едва живым.

***

Срывает с листьев тишину и влагу.

Весь вечер дождь.

Весь вечер мелкий дождь

лениво имитирует атаку,

сползает с туч и медленно ползет.

Февраль промок. Набух слезой и сыром

Случайный миг.

Потертый силуэт

мелькнет в окне и обернется знаком,

понятным всем и непонятным мне.

Свет фонарей по черному асфальту,

блестя глазами, чтобы не дышать,

посеребрит в цвет веток сыр и влагу

дрожащих капель света и дождя.

И я пойду под грохот барабанов,

чтоб подмешать какао в молоко,

пойду сквозь ночь, 

прислушиваясь к странной

капели с неустойчивым стихом.

Пойду один, в чужую жизнь и морось,

Под шум дождя, пытаясь повторить:

манеру, тембр, звучание, весь голос,

которым можно все соединить.

***

Когда фаер горит на хаере,

А на харе пылает румянец,

Когда летишь в эту синь на флаере,

Как, прости господи, итальянец

На красной феррари: с голубыми подфарниками,

С мастерским букетом полыхающих хризантем,

С бутылкой шипучего полуигристого,

С конфетами, с отшлифованными аметистами,

Пьяный в ж8пу, но не совсем…

А только как честный фраер на влажном глазу,

Как солнце, подыхающее за облаками,

Как куски льда, плавающие в тазу,

Как твердый оплывший камень,

Вырезанный в профиль или стоймя,

Вроде символа, но из нескольких горячих букв,

Как дыхание, вытекающее из порванного как труба дня

И хрипа вылетающего из губ.

Как Кровавая Мэри с порхающим мотыльком,

Как расписанный в хлам по густой эмали,

 Как последний живущий затертым днем

С густой щетиной на помятой харе,

И не важно зачем, поминающий всех чертей,

Словно начертанный из кривых и прозрачных линий,

Вдруг выпадаешь как молочный зуб из литых теней

И ползешь как последний мудак на брюхе.