Самая странная пара -- в продолжение к флэшмобу

Что ж, присоединюсь и я вот к этому флэшмобу: -- расскажу о самой странной паре в своем, так сказать, литературном наследии.

Вообще-то я пишу не о любви. Ну, вернее, не делаю ее центральной темой. Но жизнь, даже творимая воображением, существует в разных проявлениях, и как же избежать подобного в сюжетах?

Так что пар у меня немного, отношения внутри них если и показываются, то обычно мельком и поверхностно. Но странная пара все-таки найдется. Причем странная в нескольких отношениях.

1) Она состоит из персонажей, заимствованных из другого произведения, причем в первоисточнике они, похоже, и знакомы-то не были. То есть, как говорят в фанфикшне, это "неканонный пэйринг". Вообще-то для фанфикшн дело житейское. Но для меня -- странное (хотя в данном случае и напрашивавшееся).

2) Персонажи на первый взгляд, в силу сходства имен, кажутся хорошо известной в фольклоре (и во вдохновленных фольклором авторских произведениях) парой. Но ею не являются.

3) Пара -- супружеская чета. Но супругов связывают очень странные отношения, построенные на чудовищном сочетании безответной любви и ПТСР. И конечно, никакого счастья там нет и близко. Да и кончается всё трагически.

4) И все-таки в местном фольклоре непременно родится и останется навсегда легенда об их большой всепобеждающей любви. И да будет так.

В общем, это Робин Добрый Малый и Мэйрион-озерная из цикла "Камбрийский апокриф",  точнее -- из книги Этайн, дочь Хранительницы. Оба персонажа заимствовованы из произведений "камбрийского" цикла В.Э. Коваленко ("Кембрийский период", "Камбрия - навсегда", "Камбрийская сноровка", "Последний рыцарь") и представлены так, как их образы были восприняты и истолкованы мою.

Он -- незаконнорожденный сын вольноотпущенницы франкского происхождения, выросший на юго-восточной окраине Уэльса, сперва несостоявшийся монах, потом странствующий актер, потом бродяга-мошенник, потом тайный разведчик бриттов в саксонских землях, а в целом -- прославленный на всю Британию плут и трикстер -- и при этом романтик, свято верящий в то, что его отец -- представитель волшебного народа холмов.

Она -- вышедшая из языческой общины младшая жрица, затем "ведьма" на службе у попаданки-императрицы-сиды Немайн, затем пленница саксов, потом, спасенная бриттским рыцарем Кэррадоком от ритуального сожжения саксами, одна из предводителей корнских бриттов в освободительной войне. А в итоге -- деревенская ведьма, живущая на западной окраине Думнонии, отрекшаяся от той, кому в прошлом верно служила, и от христианского имени (вновь ставшая, как в юности, Ллиувеллой), грезящая о давно умершем Кэррадоке и презирающая безнадежно любящего ее мужа (и, возможно, в конце концов его губящая -- хотя, возможно, ее действия ничего уже не изменили).

 Немножко отрывков.

1. 

Робин уже исполнил всё обещанное леди Хранительнице и собиралcя возвращаться в Глентуи, когда случилась беда. Рассказывали о ней по-разному. Кто-то божился, что сам видел, как во время осады Кареска шальная стрела ударила Проснувшегося в глаз. Другой человек уверял, что случилось это всё ни в каком не в Кареске, а возле маленького деревянного бурга неподалеку, и не стрелой был сражен сэр Кэррадок, а саксонским копьем. Третий и вовсе рассказывал про мост через Уск и про засевшего возле него в засаде пращника. Но все сходились в одном: тяжело раненый в голову рыцарь на третий день скончался. Еще говорили, что до последнего мига своей жизни он повторял и повторял имя Неметоны, что в горячечном бреду принимал за нее сидевшую рядом и рыдавшую Мэйрион...

А еще рассказывали, что на следующий же день после похорон появилась Мэйрион перед повстанцами — с коротко, по-вдовьи, обрезанными волосами, с черными тенями под ввалившимися красными глазами, непривычно бледная и суровая. Появилась — и объявила, что отныне берет на себя всё руководство восстанием. А потом призвала к себе клановых вождей — обсуждать большой поход на восток.

И на смену прежней легенде пришла новая. Раньше в Думнонии больше вспоминали короля Артура, теперь же заговорили о второй королеве Боудикке. А Мэйрион словно бы жила за двоих — за себя и за Проснувшегося. И успевала одна, казалось, столько же, сколько прежде с ним вместе.

А Робин впервые увидел Мэйрион только в Кер-Сиди, вскоре после победы. И получилась их встреча совсем неожиданной и совсем неправильной. Это потом уже узнал он, что́ произошло в тот день на праздничном пиру. Что Неметона спросила тогда у Мэйрион, какую награду она желала бы, а та в ответ потребовала вернуть ей Кэррадока. Что леди Хранительница развела руками и сказала, что не в ее власти возвращать к жизни погибших. Что белая как полотно Мэйрион крикнула Неметоне: «Погубительница!», что швырнула ей в лицо монетку с просверленной дырочкой — давнюю награду за заслуги в войне с Хвикке. Что к Мэйрион-озерной, к героине Думнонии, бросились охранники с обнаженными клинками. Что Неметона, вспыхнувшая лиловым, как вересковый цвет, остановила охрану, не допустила кровопролития, но велела вывести Мэйрион вон из зала...

А тогда Робин увидел лишь странно бледную девушку, с отрешенным лицом шедшую в сторону свинцово-серой, покрытой мелкой рябью волн Туи. Девушка добрела до берега — да так, как была, в нарядном праздничном платье, и ступила прямо в реку, и пошла дальше, забираясь всё глубже и глубже. В какой-то миг платье девушки вздулось пузырем, она неловко взмахнула руками... Тут-то Робин, наконец понявший происходившее, и бросился следом.

Когда он выволок девушку на берег, та была без сознания. А когда пришла в себя — недоуменно, даже разочарованно посмотрела на склонившегося над ней Робина и тут же отвернулась, устремила неподвижный взгляд куда-то вдаль.

А Робин рассматривал ее и удивлялся. Удивлялся и восхищался не виданной прежде красотой. Большие синие глаза, золотистый оттенок коротко остриженных светло-русых волос, чуть заостренные, хоть и человеческие, не как у Неметоны, уши — всё кричало Робину: у девушки в роду, как и у него у самого, был кто-то из волшебного народа! И сердце его сжималось и таяло от вспыхнувшей в нем непривычной нежности к загадочной, но явно очень несчастной незнакомке.

Потом девушка равнодушно соглашалась на всё, что бы Робин ей ни предлагал. Протянул ей удачно нашедшееся в суме яблоко — та покорно съела его, недоуменно повертела оставшийся огрызок в руках, словно впервые увидела — и отдала Робину. Взял за руку, повел в свое временное пристанище — безучастно поплелась за ним следом. И так же равнодушно кивнула, когда Робин, удивляясь себе, вдруг предложил ей стать его женой.

2.

Непривычные к веслам руки давно гудели, а мозоли на них успели не только вскочить, но уже и полопаться. Однако грести Ллиувелла все равно не переставала — несмотря на струящийся по спине пот, на саднящую боль в ладонях.

Время от времени Ллиувелла оборачивалась, но разглядеть острова ей всё никак не удавалось: впереди и по сторонам виднелись лишь сплошные волны, простиравшиеся до самого горизонта. Удерживать правильное направление ей помогали всё еще различимая полоска берега Керниу и тень, отбрасываемая съежившимся на дощатой банке Робином. Тень падала на дно курраха, причудливо изгибалась, просвечивала сквозь рябь в плескавшейся на дне курраха луже. Лужа становилась всё больше и больше — нет, течи вроде бы не было, просто усилился ветер, и теперь волны то и дело перехлестывали через борт.

— Мэйрион... — раздался вдруг слабый голос Робина.

Ллиувелла поморщилась. Муж почти всегда называл ее именно так — ненавистным римским именем, принятым когда-то по глупости.

Пришлось, однако, стерпеть. Слишком дорого могла обойтись ссора с Робином: его, ослабшего от тяжелой болезни, сейчас могло убить даже совсем небольшое беспокойство. А кому будет нужна Ллиувелла на Авалоне, если она не сможет заявить его владыке: «Вот мой муж, я привезла его живым, как ты велел»?

С трудом подавив раздражение, Ллиувелла наклонилась к Робину. Поправила на нем сползший с плеч плед. Спросила с заботой в голосе:

— Как ты, милый? — и, словно мать, успокаивающая ребенка, нежно проворковала: — Скоро уже до Эннора доберемся, а там и до Авалона рукой подать.

Робин чуть улыбнулся — сразу и насмешливо, и ласково:

— Эх, Мэйрион!.. Брось ты эти глупости — послушай лучше, что я тебе скажу. Как я копыта откину — сбрось меня за борт да и возвращайся. И вот что... В Думнонии не задерживайся, отправляйся сразу в Кер-Сиди. А на берегу скажешь, что высадила меня на Авалоне — самой Мелюзине на руки передала. Так лучше всего и будет...

В ответ Ллиувелла лишь возмущенно фыркнула — на сей раз вполне искренне:

— Не выдумывай даже — ты мне еще живой нужен!

Самое нелепое состояло в том, что именно сейчас это была чистейшая правда.

Робин медленно приподнял голову. Посмотрел на Ллиувеллу, вздохнул. Сразу же закашлялся, скорчился. А откашлявшись, вдруг пробормотал что-то совсем уж непонятное:

— Пока на Придайне растут дуб, ясень и терновник... А терновник-то уже цветет вовсю — чуешь запах, Мэйрион? Или это так пахнут яблони Авало...

Робин замолчал на полуслове, покачнулся. Затем он медленно сполз на дно курраха и затих в неподвижности.

Некоторое время Ллиувелла растерянно смотрела на него — а потом вдруг улыбнулась. Конечно же, Робин был жив — разве могло быть иначе? Его голос, ясный и чистый, как в далекой молодости, звучал теперь во всем: в шуме ветра, в плеске волн, в крике кружащей над куррахом чайки...

И она с новой силой налегла на весла.