Картины, художники в книгах...
Автор: Белова Юлия РудольфовнаНаткнулась на интересный флешмоб — картины в книгах — и обрадовалась. Вот уж чего у меня много! Не удивительно, ведь и главные герои художники у меня тоже есть. И все это происходит в разных странах (как реальных, так и вымышленных), в разные века и тысячелетия. Есть даже вымышленные научные труды, а что вы хотите от историка?
Представлять подобные фрагменты я могу долго — материала-то много. Начну сегодня, продолжу завтра.
Сначала отрывок из вымышленного научного труда — иконография исторического персонажа VI века. Научный труд написан в XXI веке, вот только мир этот параллельный.
....В середине 1220-х годов Псы Господни начали замену статуй святой. Хотя Покровительница была немолодой вдовой, имевшей двух взрослых сыновей, резчикам было приказано изображать красивую молодую женщину с молитвенно сложенными руками, голова которой была украшена тремя венками из роз: белым, желтым и красным в знак ее чистоты, благородства и мученичества. Стремясь как можно крепче привязать прихожан к новому культу, Псы Господни растянули празднества в честь святой с одного дня на целую неделю и стали проводить их с невиданной ранее пышностью. Последним шагом в «святом» подлоге стало появление исправленных Псами Господними «Житий Арелатских святых». Усилиями ордена эти «Жития» получили такое распространение, что до нас дошли 19 их списков, сделанных в конце 30-х годов XIII века, в том числе и роскошное иллюминированное издание, содержащее около 300 великолепных миниатюр. Впрочем, если эти миниатюры не могут не вызывать восхищение, то текст «Житий» напоминает сироп, в который неумелый повар положил слишком много сахара.
Несмотря на старания, Псам Господним не удалось полностью вытеснить старый культ Святой Покровительницы, но, возможно, они и не ставили перед собой подобных целей. Замена статуй была произведена во всех городах графства Арелат, однако в деревенских церквушках, в часовнях, находящихся в малонаселенных местностях, в церквях монастырей, не имеющих отношения к ордену Псов Господних, и в графствах Лугдун и Толоса по-прежнему стояли старые статуи святой. То же самое можно сказать и о «Житиях». Хотя монахи ордена Братьев Благословения старательно переписывали исправленные «Жития», они с не меньшим старанием хранили в монастырских библиотеках и старые «Жития» и хроники.
Даже граф Тибальд I Благочестивый, во всем остальном послушный воле Псов Господних, сохранил старую веру — тем более что о ней ему постоянно напоминал собственный герб, — которую передал наследникам (в историческом труде внука Тибальда I Гидеона «Деяния Арелатского дома» излагается подлинная история святой). Можно с уверенностью сказать, что в XIII века в Арелате сосуществовали два совершенно разных культа госпожи Покровительницы. Новый культ, насаждаемый орденом Псов Господних, получил наибольшее распространение среди городского простонародья и вассалов графов Арелата франкского происхождения, старый же культ сохранялся Арелатским домом, его вассалами из древних арелатских родов, а также городской верхушкой и крестьянством.
<...>
К началу XV века госпожа Покровительница превратилась в заурядную местную святую, ничем не отличающуюся от множества иных святых, принявших мученичество. И все же имеется доказательство, что история святой воительницы не была забыта окончательно. Таким доказательством является картина Жана из Битерриса, незаконнорожденного сына графа Раймонда II Арелатского, созданная в 1487 году. Картина изображает величественную женщину с рыцарским мечом, в доспехах и короне. Надпись с обратной стороны картины неопровержимо свидетельствует, что это Святая Покровительница Южного Арелата. Впрочем, часть исследователей, ссылаясь на некоторые детали картины, утверждает, что Жан из Битерриса изобразил не свою прародительницу, а святую Бригитту, бриттскую героиню и первую святую Альбионской Церкви, чья судьба удивительно напоминает судьбу арелатской святой. По мнению этих исследователей картина является скрытым упреком тем графам Арелата, что в нарушении воли святой взялись за меч не для защиты родной земли, а для завоевания чужой. Конечно, это только гипотеза, но достоверно известно, что знаменитый граф Арелата Жиль II был убежден, что разорение Арелатского дома было наказанием святой за нарушение ее воли.
XVI век вновь преподносит нам огромное количество изображений вооруженной святой, но это не имеет ничего общего с древним культом, о котором художники и не подозревали. В соответствии с трехсотлетней традицией они изображали красивых молодых женщин, увенчанных тремя венками из роз. Новым был подчеркнуто светский характер этих картин. Художники Галлии и Италии пишут нарядных красавиц, одетых по последней моде, непринужденно расположившихся среди цветов на солнечных лужайках, а тяжелый рыцарский меч, который они кокетливо поддерживают двумя пальчиками, явно нужен художникам лишь для того, чтобы подчеркнуть изящество моделей.
Совершенно иначе изображают арелатскую святую художники Аллемании, что нашло наиболее яркое отражение в творчестве Лукаса Альбрехта-старшего и Лукаса Альбрехта-младшего, деда и внука. Если художники Галлии и Италии стремились изобразить на своих полотнах красоту и изящество беззаботных женщин, то обоих Альбрехтов больше привлекали исследования мрачных сторон жизни. В бесчисленных портретах вооруженных женщин, созданных Лукасом Альбрехтом-старшим, поражает утонченная жестокость этих красавиц и полная невозможность отличить святых от преступниц. Во всяком случае, портрет арелатской святой с мечом ничем не отличается от портрета одной из придворных дам, казненной за зверские убийства мужа и деверя. В отличие от деда Лукас Альбрехт-младший видел источник зла не в женщине, а в мужчине, что нашло выражение в 70 (!) его картинах, изображающих мученичества святых женщин. Известно, что он трижды писал мученичество Святой Покровительницы Арелата (естественно, от меча), но до нас дошли только две картины, а третья была уничтожена женой художника за «жестокость».
А вот творчество художников XIII века. В том же альтернативном мире:
... в прежние времена Дом Старшин поражал гостей блеском позолоты, барельефами с изображением святых, легендарных судей и ремесленников, драгоценной мозаикой гербов, среди которых выделялся огромный герб Арелатского дома, цветным мрамором фигурных плит, выложивших пол — и кто знает, не была ли эта роскошь чрезмерно вызывающа, и не она ли подвигла Псов Господних на переворот?
Ободранные стены и пол, разбитые барельефы (впрочем, часть из них вместе с мраморными плитами и колоннами Псы Господни в целости и сохранности отправили на украшение двух новых церквей в Южном Арелате, откуда взять их не представлялось ни малейшей возможности без того, чтобы не быть обвиненными в святотатстве), переломанные скамьи и кресла, и горы, целые горы мусора, встретившие старшин в возвращенном ими Доме, вызывали самые тягостные чувства, однако же и надоумили власти на решение, признанное всеми бесспорно мудрым.
К чему пышной роскошью дразнить алчных врагов? Да и зачем вообще нужны лишние расходы, когда Арелат только-только набирается сил?
Руководствуясь этими правилами, старшины все же озаботились создать истинно великолепную обитель для закона. Яркие краски орнаментов и гербов сияли ничуть не хуже драгоценных камней, золота и серебра, и притом сделаны были почти что из ничего, точнее, из материала столь дешевого, что ни один, даже самый жадный северянин и не подумал бы позариться на него. Ну кому нужен обыкновенный стукк — жалкая смесь из алебастра и глины? К тому же, создавая столь совершенное и вместе с тем недорогое творение, мастера преследовали не только выгоду от сэкономленных средств, но и естественное желание прославить свое умение перед чужеземными купцами, ибо без славы не бывает ни ремесла, ни торговли. Тем же желанием прославить своих мастеров и купечество руководствовались и художники. Старшины не пожелали восстанавливать сияющие мозаики, отказались и от скульптур с барельефами, но все огромное пространство стен зала, лишь в самом верху занятое орнаментами, было покрыто картинами жизни Южного Арелата и сцен суда.
Строго говоря, самих фресок на стенах еще не было, год ремонта — срок не слишком большой, однако белые стены уже были размечены рисунками, и уже сейчас грандиозный замысел художников не мог не вызывать восхищение и изумление.
Весь Южный Арелат, все его ремесла были представлены на одной из стен зала. Сам Дом Городских Старшин был изображен во всей своей строгости и величии. К небу тянулись городские башни и колокольни церквей. Через нарядные ворота графа Бева в город входил большой торговый караван из далеких стран. Мир, труд и покой царили на этих картинах, и любой приезжий купец, клирик, мастер или подмастерье должен был преисполниться почтения перед прекрасной столицей графства Арелат и ее Добрым Правлением.
Совсем иные картины являла противоположная стена судебного зала. Ее фигуры были даже еще величественней (или, во всяком случае, крупнее), однако словно по контрасту с радостью и спокойствием, властвующими в изображениях Южного Арелата, сцены легендарных судов поражали скрытым напряжением и страстью. Доблестный герцог Тезей даровал благородным Афинам законы. Суровый Ликург выносил приговор мятежному крепостному. Мудрый Соломон простирал свой жезл к двум коленопреклоненным женщинам, между которыми лежал младенец.
Те, кто пригляделись бы к древнему королю повнимательнее, заметили бы, что черты Соломона чем-то напоминают черты графа Арнута. Это было ново. Это было смело. Даже дерзко, но опьяненные свободой художники готовы были штурмовать небеса. И, в конце концов, что плохого в том, чтобы сравнивать благородного правителя с древним мудрецом?
Впрочем картины этой стены изображали не только героев для подражания. Тут же, невдалеке был нарисован и подлый судья-вымогатель, ради мзды искажающий законы. А затем тот же судия перед благородным Киром, что повелел содрать с него живого кожу, дабы натянуть ее на тамбурин, и даже сама суровая, но заслуженная казнь. Справедливости ради, надо сказать, что светские власти Арелата никогда не выносили столь свирепых приговоров, однако старшины полагали, что напоминание всем окружающим, до чего способно довести взяточничество, вреда не принесет. В общем, сцены были весьма поучительными, и зрителям оставалось лишь гадать, какой вид они приобретут лет через пять, когда все картины засияют яркими красками.
А теперь фрагмент из истории XVI века уже нашего мира. Или похожего на него.
...Именно это довольство собой и жизнью заставило принца Релинген вспомнить еще об одной мечте — давнему желанию научиться писать красками.
К удивлению шевалье, осуществить последнее желание оказалось гораздо труднее, чем получить буллу его святейшества. Хотя в Риме его высочество обнаружил Академию святого Луки, принятые там художники не спешили обучать принца искусству живописи, в один голос уверяя, будто занятие это крайне неблагородное и грязное. Особо отвратительное впечатление у Жоржа-Мишеля осталось от разговора с критянином Домиником, носившим столь непроизносимую фамилию, что окружавшие предпочитали именовать его просто «Тем греком». Начавшийся довольно мирно разговор завершился грандиозным скандалом, а прослышавший о нем Григорий Тринадцатый счел необходимым мягко пожурить крестника, уверяя, что его стараниями в Риме скоро не останется художников, ибо все они сбегут к королю Филиппу.
Потеряв надежду договориться с местными художниками, шевалье Жорж-Мишель решил выписать в Рим знакомого ему по Венеции Веронезе, однако великий маэстро, полагавший, будто его высочество желает сделать ему большой заказ, был немало обескуражен прихотью принца, вознамерившегося стать художником. Лишь вмешательство его святейшества, забавлявшегося выходками крестника, и в еще большей степени рисунки взбалмошного принца, убедили мастера махнуть на здравый смысл рукой и заняться вельможным рисовальщиком. И все-таки маэстро не мог решить, что делать со странным учеником. Править его рисунки, великий веронец правил, но как приступать к главной мечте ученика — не представлял. Вельможам достаточно свинцового или серебряного карандаша, — говорил весь опыт маэстро, — писать же красками, не умея их изготовлять, было невозможно, но вручить принцу и крестнику папы каменную ступку было и вовсе немыслимо, как немыслимо было вручить ему грязную тряпку для чистки кистей.
После пары дней раздумий и сомнений маэстро в очередной раз махнул рукой на здравый смысл и подарил ученику толкового подмастерья. Его высочество возликовал и пожелал начать обучение немедленно, а Веронезе с нехорошим чувством догадался, что еще не раз будет плевать на собственный опыт и принятые в живописи правила, ибо принц Релинген никаких правил не признавал. Слава Богу, утешал себя маэстро, что его взбалмошное высочество и правда был талантлив. О том, что от скуки шевалье Жорж-Мишель бывает даже трудолюбив, великий веронец пока не подозревал.
<...>
Уроки живописи у Веронезе также подошли к концу. Великий мастер был счастлив, что отныне избавлен от капризов вельможного подмастерья. И все же, наблюдая за трудами ученика, Веронезе не мог не сетовать на несправедливость судьбы, которая столь щедро одарила взбалмошного молодого человека. Принц, крестник папы, родственник королей — Веронезе не мог понять, зачем Господь наградил этого баловня судьбы еще и талантом художника. Временами великий мастер размышлял, что принц не дает себе труд даже задуматься о том, что пишет, и уж вовсе не понимает, как много нового внес в искусство живописи. Дело было даже не в легкости письма его высочества, а в иллюзорности всего, что он изображал. Веронезе уже давно понял, что к розыгрышам молодой человек готов всегда и везде, и все же каждый раз попадался на живописные проделки принца. Готовые рухнуть на голову несуществующие балконы, фальшивые окна и двери, ложные отражения в зеркалах — веронец долго не верил, что у принца хватит терпения расписать целую комнату, но представить, что он обладает столь буйной фантазией, художник и вовсе не мог, и теперь горько сожалел, что его сыновья не обладают хотя бы каплей таланта его высочества.
Завтра продолжу))