Герои на расслабоне

Когда последняя фигура встала на свою клетку, вил, не глядя на хайда, двинул пешку вперёд, начиная новую игру. Ашират усмехнулся – его хараб однозначно ждал, что он отыграется. Был соблазн не пойти на поводу такой наглости, но желание узнать ближе благородных этой земли перебороло его. И он сделал ответный ход. 

- Мой хараб - хороший игрок, - заметил он. 

Вил прыгнул конём через головы низкорослых пешек, стремительно занимая центральное поле, и безразлично отозвался:

- Нет, мой хайд. С людьми других домов я сталкивался за игрой редко, а в нашем доме я всегда проигрывал братьям и дяде Олю. Да и с остальными нечасто в ничью сводил. В играх я совсем не силён…

Ашират задумчиво оглядел равнодушного вила. Передвинул пешку, не торопя выводить тяжёлые фигуры, и покачал головой, проявляя вежливое удивление:

- Ты, видно, силён в оружном бою?

- Нет, мой хайд. Я в этом не преуспел. Мой уровень едва дотягивает до нужного для самостоятельной работы, для того, чтобы быть вилом, а не вилином. 

Глядя на него, Ашират с удивлением вдруг понял – всё так и есть! Вил не пытается, как делал бы справный меккерянин, показательным самоуничижением добиться его расположения, нет – он действительно считает и, судя по всему, не без обоснований, себя дурным воином. И, видимо, не раз и не два проходил какие-то их, виловские, экзамены или иные испытания формы, позволяющие определить уровень владения техникой.  

- Безоружный бой? Конная езда? Стратегия? Стрельба из лука? Рисунок? Стихосложение? В чём-то ином, что свойственно твоему благому роду? – спросил Ашират.

- Нет, мой хайд, - спокойно отозвался он. – В иерархии рода моё место в любом деле оказывалось последним.  

- Так не бывает, - раздражённо махнул рукой Ашират. – Всегда есть что-то, в чём один лучше прочих! Это закон Свара! Род – единая мощь, но в ней у каждого своя доля! В чем твоя сила для рода?

Хараб глянул исподлобья внимательно, словно сомневаясь, что хайд и верно хочет узнать это. Но Ашират был само внимание. 

Вил опустил глаза, задумчиво переставил ладью, то ли с умыслом, то ли невольно отдавая её под бой, и отозвался, уже не глядя на своего господина воды:

- Я умел в травах, мой хайд. И со мной хорошо спится. 

Ашират поджал губы, невольно ощущая растущее раздражение. Вот как! Он-то, начитавшись дневников отца, думал о вилов как о людях, отрицающих такое телесное развлечение, и этот вил играл в недотрогу, а сам… 

Иль-Нар, как почуял его мысли, резко выпрямился:

- Мой хайд мог неверно понять меня, - вежливо, но с нажимом, сказал он. – В роду меня призывают к немощным, раненным и больным, к утомлённым и обезвоженным, к старым и малым. Когда я рядом на страже – наступает живительный сон. Такой, в котором нет места боли и из которого выходят, пропотев и обессилив, но отступив от края смертной засухи в живую степь жизни. 

Ашират уставился на доску, лишь бы не смотреть на вила. И верно – сколь же его душа оказалась грузна, если подумал дурное на столь благой дар! Впредь урок! А ныне стыд. 

- Дар целителя, - пробормотал он, угрюмо передвигая коня и оставляя ладью вила нетронутой. – Редкий дар… для благого воина. В моей стране владеющие им выбирают себе путь хвороборца. 

Вил кивнул, что увидел его ход, и задумался. Ашират понял - верно, что не стал трогать ладью – это была обманка. 

- В нашей стране обычно не рождаются люди с этим даром в благих родах, - задумчиво отозвался Иль-Нар и шагнул пешкой, угрожая королеве. 

-У нас тоже, - согласно кивнул Ашират. – Но как так получилось? 

Вил пожал плечами, не отвлекаясь от происходящего на доске:

- Мне неизвестно. Да и называть это даром несколько преувеличение. Резун я посредственный, да и травник средний. Но вот правкой души занимаюсь с усердием, которое оценил даже Вил-И-Он Тон-Тал. 

- Правка души? – Ашират, поднявший ладью, задержал руку. 

- Мы так называем ручное разминание, месение мяса и костей, дающее помощь при душевных страданиях, отзывающихся в теле, – ответил вил, и, заметив, что понятнее не стало, продолжил: - У нас издавна полагают, что душа и тело связаны единой картой эфирных струн. Они проходят скрученным жгутом через хребет, пробегают нитями через сухожилия и в нутре человека бегут по соединяющим всё жильным перевязкам. Когда человек страдает душевной хворью, в его теле тоже возникает немощь. И по тому, что болит, можно определить и душевное ненастье. А можно наоборот – исправить телесную немощь и тем дать душе возможность расправиться с её недугом. Это мы и называем правкой душ. 

Ашират слушал, покачивая меж пальцев ладью, а мыслями был в воспоминании. В письмах отец нечасто писал что-то, связанное с местными традициями, но в дневнике встречалось многое. В одном месте отец высказывался и об удивительном исцелении, которое ему подарил его хайд. В день, когда его поясницу скрутило прострелом, он был вне себя от горя и стыда – собирался провести для юного Тала тренировку на столбах, но даже ходить самостоятельно не мог! Он, конечно, выпил снадобье и распарил себе спину пчелиным ядом, но результат был посредственным. Тогда-то хайд пришёл к нему, стыдливо прячущемуся в своём доме, и приказал разоблачиться. Отец безропотно подчинился и познал впервые правку душ, названную им волшебным, чудодейственным массажем. После того он почувствовал, что скинул с плеч ношу десятка лет и тягостных мыслей и тут же смог вернуться к своим обязанностям…

- Интересно, - подытожил Ашират и поставил, наконец, фигуру на выбранную клетку. – Будет прострел – позову. 

Вил пожал плечами и передвинул в ответ слона. 

- Это помогает не только при прострелах, мой хайд, - флегматично сообщил он. – Денир подтвердит мои слова. 

Ашират удивлённо вскинул брови. Хайбит, как раз подходящий к столику с подносом, уставленным блюдами, кивнул и коротко отозвался:

- У меня саднил локоть. Вил поправил. 

Это было нечто невероятное! Локоть Дениру вывернули несколько лет назад. Непокорному анту, попавшему в плен, враги жестоко заломили руки за спину, стремясь пыткой и унижением приструнить гордый нрав. В то время Ашират нашёл его, спас и позволил стать своим пленником воды. Больше месяца за новым харабом тщательно ухаживал купленный на время один из лучших хвороборцев Меккере. Всё восстановилось, и Денир спустя всего полгода снова подтвердил своё звание лучшего столичного мастера длинного лука, принеся хайду почётную награду. Но на смену погоды и после нагрузки локоть у анта болел. Достойный хайбит никогда не жаловался, но скрыть такое от Аширата было невозможно. Потому, заботясь о своём человеке, асиант неоднократно обращался к разным лечителям, надеясь поправить руку анту. Тщетно. Всё больше его убеждали мастера исцелений, что рана слишком стара и, наверняка, сдобрена каким-нибудь красным дурным проклятьем. А тут… Какой-то вил, и не хвороборец даже, а посредственный воин, и вдруг – справился? Верилось с трудом.  

— Вот как, - проворчал Ашират и задумчиво передвинул коня, угрожая белой армии жестокой «вилкой». 

Вил мельком глянув на доску, отвёл глаза и, решительно стиснув кулак на столешнице, в привычной своей холодной манере произнёс:

- Мой хайд… У тебя старая рана под коленом. Это был удар секирой или секущим копьём. Тебе хорошо зашили ногу, и рубец в движении не мешает. Но колено твоё часто ломит и саднит, не давая тебе спокойствия по ночам. В движении оно расходится и наступает облегчение. Но холод и покой мучают тебя кольём и ломотой. 

Ашират откинулся на подушки и задумчиво оглядел вила. Хараб в глаза не смотрел, но говорил убеждённо. Мог и вызнать, конечно, от хайбитов. Или подслушать его разговор с Хальгой. Но мог и сам присмотреться и понять – особого дара или ремесленного мастерства тут и не нужно, достаточно самому иметь схожий опыт. 

Вил глянул исподлобья, как будто уловив его нелестные мысли, и продолжил:

- Ты полагаешь, мой хайд, что колено болит из-за раны. И, возможно, тому есть причина и эти боли появились после неё… Так бывает. Но я скажу тебе – рана тут ни при чём. Я вижу, как ты ходишь. Твой шаг, когда болит колено, сковывается не теми мышцами, что были посечены. Твой шаг меняют иные жилы, и их нити силы тянутся к хребту, к твоей внутренней оси души. Что-то грызёт их, мешает им наполняться живой водой и оживать, омолаживаться, восполняясь. Если ты позволишь мне глянуть… 

Он медленно склонился, заглядывая исподлобья. 

Ашират задумчиво повёл плечами – их свело от внезапно распахнувшейся перед ним возможности излечения. Давно уже никто из хвороборцев не брался за его рану! Давно уже никто и не предлагал, и не предполагал что-то исправить! И даже Страт Фатимский, ознакомившись с ней, с прискорбием сообщил, что бессилен и только судьба и благословление Неба Свара может здесь помочь. А этот вил… Он словно издевался, дразня несбыточным! Но… так хотелось верить.

- Мой хайд…

Ашират медленно поднялся и рванул с плеч накинутый от вечерней прохлады хафтан. Дёрнул завязки на штанах, обнажая бёдра. 

- Смотри! – коротко и зло приказал он. 

Но вил потупился и склонился сильнее.

- Спину, мой хайд, - просипел он. 

Ашират оскалился. Что-то было в ситуации и забавное, и злое. Будто Небо Свара смеялось над ним. Вот недавно обнажённым у столба стоял вил, и он, асиант, теша своё чувство прекрасного и стараясь запомнить красивое тело, чтобы достойно описать его в своём путевом дневнике, не прикрыл благого собрата, как должен был, сберегая от срама при своих и чужих людях. А теперь для излечения – да что там! - для тени надежды на выздоровление! – предлагалось ему самому остаться без одежд перед вилом. Чем не насмешка Неба? Чем не искушение самой судьбой? 

Он молча скинул нательную рубаху и выпрямился. Знал, что хорош. Что таких фигур в его роду – по пальцам одной руки! Знал, что привлекателен и дивен. И что в этой негласной борьбе может потягаться с вилом на равных. Только он – тонок и гибок, а вил – тяжёл и росл. Словно верно говорил отец: южные благие подобны ивам, а северные – соснам! Покосился на хайбитов. Так и есть. Взгляды, полные восторга и зависти. Да, это вам не простой благой, а асиант первой степени! Напитанный водой и полдетства проведший в тяжких тренировках, правящих тело до идеальный пропорций! Совершенство, которое и должно вызывать зависть и желание подражать!

Вил, не поднимая взгляда, поднялся и подступил. Подошёл с боку, положил ладонь на хребет и осторожно повёл пальцы вниз. Словно ручеёк пота побежал – с таким противным свербением и лёгкой щекоткой, от которой захотелось извиваться, подобно змею. Он сдержался. Но напрячься пришлось. 

- Ты давно в пути, - тихо заговорил вил. – Очень устал. Тебя терзает чувство вины и чувство невыразимой ответственности. Такой, от которой любой иной человек уже пал бы. Ты держишь её, как Ляд держит небо над Красным Пеклом. Она тебя обезвоживает. Ты слишком многое взял на себя, мой хайд. 

Ашират нервно передёрнул плечами – пальцы вила, бегущие по хребту, заставляли всё тело зудеть, как от пляшущего по телу, но всё не входящего в плоть, клинка!

- Это и я тебе мог сказать, - огрызнулся он. – Для того о колене можно было и не вспоминать!

Вил не ответил. Вместо этого снова поднял руку и вновь побежал пальцами по позвоночнику – сверху вниз, быстро и легковесно, но так, что Асиант зашипел, напрягаясь всем телом. От прикосновения самрита хотелось скрутиться жгутом, хотелось выскользнуть, разорвать эту болезненную связь и, при этом, не получалось даже шевельнуться. 

Вил вёл руку, закрыв глаза, сосредотачиваясь только на ощущениях в пальцах. И видно – нашёл. Вдруг остановился, замер, прислушиваясь. А Ашират только выдохнул – как раз вил провалился своим пальцем в какую-то ямку, где боль отступила. Но передышка была недолгой. Вил вдруг нажал и… 

В глазах разлился белый свет. 

Втягивая сквозь зубы воздух, Ашират почуял, что ноги больше не держат. И только одна мысль стрельнула – гнида неблагодарная! Как он мог?! Но уже спустя миг, видя в тумане, как приближается земля, с тоской подумал - как бы не опозориться, свалившись в обморок в непотребном виде.  

Беспамятство было недолгим. Он понял это по тому, как резво суетились рядом хайбиты. Денир нащупывал пульс, Гордей обмахивал полотенцем. А вил? Вила он не увидел, а почувствовал. Никуда он не делся, не сбежал, не стал отбиваться от разъярённых хайбитов. Впрочем, и те не торопились его обвинять в измене и брать на ножи. И Ашират не стал и сам спешить с решениями. Вил торопливо гулял своими костяными пальцами по его хребту. То снова появлялся жестокий зуд, то попросту стреляло болью, но всё чаще наступало расслабление. В какой-то миг вил перестал тыкать и начал растирать мышцы, будто тесто. Равномерно и мощно собирал ладонями мясо и будто превращал в отбивную, переминая меж ладонями и костьми. Становилось тепло, уютно, наступало такое сытое и безмятежное блаженство, которого асиант давно не знал. 

 Когда вил отступил, сев рядом, Ашират сложил под подбородок руки и решил не подниматься. Так хорошо было, так спокойно и легко, будто всё тело вдруг превратилось в облачко. Он не находил слов для описания своего состояния, чтобы вечером занести в дневник, но почему-то это его не сильно волновало и мысли текли вяло и сонно. Денир прикрыл мягким одеялом, а Гордей убрал мешающийся столик. 

- Хорошо, - протянул Ашират, довольно щурясь на Иль-Нара. – Ты радуешь моё сердце, вил. Столь дивен и чудесен твой дар! Столь безбрежен океан твоего мастерства!

Он не лукавил. Воистину получить в плен воды такого хараба – это была невероятная удача! И с трудом сейчас представлялось, что ещё совсем недавно он не видел проку в таком харабе и даже мыслил его продать или отпустить. О, нет! Теперь он видел сам, что заполучил в руки бесценное сокровище! И Небо Свара не зря привело его к нему и так строго распорядилось! Это был перст судьбы – взять столь драгоценного хараба! И Ашират уже представлял себе, как приедет с ним в Меккере, как вернётся ко двору и, как положено, человеку степенному, начнёт устраивать праздничные вечери для благих высших родов. Как будет цениться фатика в его доме, когда такой искусный мастер будет разминать гостей! Да не будет и края очереди желающих погостевать, порадовав хозяина дорогими подарками! И тем он сможет привлечь к своим родам все потоки благ этого мира – ценные связи, нужные знания, новости вовремя – всё придёт во след такой простому, казалось бы, приобретению! О, Неба Свара не ошиблось, послав его в тот день к пограничному столбу Самры!   

Вил угрюмо рассматривал свои руки. 

- Ты зря расточаешь похвалы, мой хайд, - отозвался он. – Я не смог убрать твоё недомогание. Нашёл его источник, но справится с ним мне не под силу. 

- Вот как, - задумчиво отозвался Ашират. – Видимо, правы были те, кто посчитал боль моего колена происками злых сил и красной ворожбой! Что скажешь, хараб? Сможешь найти того, кто наложил на меня это проклятье? Его смерть на моём мече избавила бы меня от этой надоедливой боли… 

Иль-Нар пожал плечами:

- У нас не принято полагать ворожением беды, упавшие нам на плечи и оказавшиеся нам не под силу из-за слабости или малодушия. Всё что приходит, мы считаем даром Неба. Либо для урока, либо для помощи, либо для возвышения души, – угрюмо сказал он. - А красные проклятья – дело редкое и не всякому под силу, а только тем, кто бытует под красными богами. А таковые обычно весьма сдержаны, зная, что всегда под присмотром белых. 

Ашират кивнул – в словах самрита была истина. В Меккере любили считать непосильные беды то порчей, то колдунством, то и вовсе проклятьем, полученным в прошлых жизнях. Но сам Ашират давно знал за этим лукавство и самообман, недостойные благородного асиля, и потому оправдывал красными помыслами только чужую слабость, как давая поблажку и выказывая благосклонность. Себе таких поблажек не позволял. 

- Твоя рана, мой хайд, - продолжил Иль-Нар. – Не чьё-то дурное пожелание. Она – судьба. Тянется из прошлых воплощений твоей души.

Ашират поморщился. 

- Скажешь, что в другой жизни мне наколдовали боль в колене? – проворчал он. 

Вил пожал плечами: 

- Наколдовали – вряд ли. Скорее рана была важной. Такой, что память тела и память души на ней сошлись, как на острие. 

- Колено? Важная рана? – фыркнул Ашират. Это было даже забавно. Даже если в прошлой жизни ему пришлось потерять часть ноги – не стоила эта забота того, чтобы проходить через посмертия и оставаться с ним! 

Вил задумчиво встряхнул руками, расслабляя утомлённые кисти, и отозвался:

- В наших обычаях, мой хайд, сохранилась право на самоказнь в степи. Старая традиция… По ней воин, уйдя в пустынное место, режет себе жилы, чтобы не суметь сопротивляться, когда его найдут и будут рвать стервятники. И первыми подрезают жилы под коленями. 

Ашират прикусил губу. 

- Если бы я не видел твоих ран, мой хайд, - решительно закончил вил, - то по твоему утомлённому шагу сказал бы, что однажды ты не довершил начатое и исцелился живичкой или благодатью. Но я видел. То место, от которого шаг становится таким ущербным, у тебя чисто телесно, но с червоточиной в душе. 

Ашират прикрыл глаза и замер. Блаженство телесного отдохновения словно порывом холодного ветра сдуло. Такой ледяной опасностью потянуло от рассказанного вилом. В Меккере тоже были самоказни. Но такие – когда уходили в степь и там измучивали себя множеством ран и после терзались в зубах и когтях зверья – давно уже были избыты. Теперь благородные могли себе позволить казнить себя в условиях добродетельных, благоприятных, выпив напиток, дающий избавление от боли, и после коротко перерезав себе горло или вспоров живот – как прикажет сара или властитель рода… И было о чём Аширату задуматься. Если вил прав, то прошлый раз он видел благо жизни настолько давно, что не удивительно, почему в записях рода не нашлось ни одной зацепки, способной указать его прошлое перерождение…