Кровожадный флешмоб или Чёрное бедствие.

...шэнми чертили печати, используя язык Бездны, древний, почти забытый и проклятый. Они могли бы колдовать сильнее, если бы говорили, а не писали, но каждое слово, сказанное вслух, отражалось на людях, вгрызаясь в слабое тело и грозя уничтожить. Проговорить вслух заклинание было сродни самоубийству. И всё же каждый, кто хранил почти утраченные знания шэнми, знал, как звучит проклятая Небом речь.

Ему потребовалось всего два слова, две руны Бездны, чтобы начать захлёбываться кровью. Два слова, от которых горло каждого стража будто вспороло лезвием. Они даже не успели ничего крикнуть и просто упали на пол. Откашлявшись, Амань подполз к копью, кое-как разрезая верёвки на руках, но пальцы его не слушались. Времени не было, и он рыкнул третью руну, растворяясь в тенях и навсегда теряя голос.

Тень проложила ему путь, но хохотала за спиной, разрывая голосовые связки когтями, оставляя после себя лишь хрип.

...Но силы покидали Аманя. Он вывалился очень неудачно. Если бы не Канрё, от которого он так и не отошёл, если бы не отравление, он смог бы уйти дальше. Цинь сцепил зубы, поняв, что всё ещё в черте Лояна, и бросился вперёд. Он бы провалился в тени ещё раз, но Бездна отобрала у него голос; ещё одно слово, и он умрёт. Люди шарахались от шэнми в перепачканной кровью одежде, и в какой-то момент дорогу Циню преградила стража. А за спиной его окрикнули.

– Именем Императора, стой!

На него направили луки.

– Цинь Амань, вы обвиняетесь в государственной измене, – чеканил стражник. – Ещё одно движение, и вас пристрелят без суда.

Это было… унизительно. Он? Цинь Амань, что мог уничтожать армии, вот так и сдохнет здесь, как какой-то вор, или предстанет перед судом, как несчастный чиновник, что слишком много воровал? Эти шавки Императора – не то, с чем он собирался мириться, даже если годы колдовства брали своё. Он уже не мальчишка, как сын; он сдал, но не настолько, чтобы ползать на коленях перед кем бы то ни было. И если Император хочет его убить…

Кан выживет. Мальчик умный. Лин за ним присмотрит, не бросит же.

Амань криво усмехнулся, и, прежде чем первая стрела попала в его глаз, он успел прохрипеть всего одно слово на проклятом языке. Его голос, изрезанный Тенью, звучал как скрежет стали.

Если он и собирался умирать, то только на своих условиях.

Слово проклятого языка означало 

“Р а з л о м”.

***

Солнце исчезло. Тело шэнми в одно мгновение охватил чёрный огонь, выжигая плоть и душу Цинь Аманя, прокладывая дорогу меж Цияном и Бездной. Окружившая колдуна стража не успела даже сделать шаг назад: их смела и обглодала многоглазая, цепкая живая волна чего-то, чему не было места в этом мире. Из ихора вырезались когти и клыки, впиваясь в мясо и разрывая на части всё, что дышало, стремясь дальше по кварталу Лояна. Чёрное бедствие не знало замков и запертых дверей, растекаясь через щели в дома, пожирая каждого, кто обратил свой взор на рой. Это были последние десять ударов сердца Цинь Аманя, и с каждым Бездна рвалась всё дальше по этому миру, оскалив своё истинное безумное лицо, забыв про формы и маски и оставляя при себе лишь вечный, пожирающий её голод. Воздух дрожал от хруста костей и звериного воя вперемешку со сводящим с ума чавканьем. От бедствия не было спасения, как и не осталось путей у Циня. Он бы хохотал, если бы мог, но с последним ударом сердца душа шэнми растаяла в вечном огне Бездны, закрывая разлом.

А те, кто прошёл за эти мгновения в Циян, остались.