К флэшмобу о воде

Ох и много сейчас флэшмобов. Но тут грех уклониться. Много у меня моря, ох много. :) И, да, вода -- оно куда приятнее, чем кровь.

Итак, в рамках флэшмоба от Елены Станиславовой "о воде (Н2О) в природе" выбираю те фрагменты из своих текстов, где у меня присутствуют именно описания природы.

Сначала -- из "Этайн, дочери Хранительницы".

1. Путешествие моих героев по Северну

— Этнин, а Этнин! — Орли неслышно подобралась к Таньке, теребит ее за плечо. — Нам долго еще плыть-то?

Танька пожимает плечами, с недоумением смотрит на подругу. Да откуда же сиде, никогда не бывавшей в этих краях, знать, когда они доплывут до этого самого Уэстбери? Здесь ведь карта не подскажет: надо еще знать, с какой скоростью они плывут, будут ли останавливаться по пути... Уж лучше было бы Орли о таком у кого-нибудь из моряков спрашивать — да хоть бы и у того, с которым они болтали о своем Корки! Но сейчас его уже, пожалуй, не сто́ит отвлекать: матрос при деле — быстро крутит рукоятку большой лебедки, от которой тянется к парусу длинная веревка. Должно быть, так меняют положение па́руса: то ли чтобы удачнее ловить ветер, то ли еще для чего-то... Эх, расспросить бы моряков об управлении куррахом — интересно же! Но это, конечно же, потом: сейчас-то им явно не до того!

— Я же тут сама в первый раз, Орли, — принимается объяснять Танька. — Но вроде бы не так уж и далеко нам плыть. Давай уж потерпим немножко!

И вдруг понимает: Орли-то не из простого любопытства спрашивает: глаза у нее широко раскрыты, брови приподняты, а щеки, несмотря на загар и на веснушки, заметно побледнели. Явно чем-то встревожена, а то и испугана!

— Да что случилось, мунстерская?

— Тут говорят, какие-то страшные волны бывают... — немного помявшись, отвечает Орли. И, окончательно смутившись, добавляет: — И вообще, а вдруг она за нами явится?

— Кто «она»? — Танька удивленно смотрит на подругу.

— Да принцесса же — та, которую здесь утопили!.. Мне Дахи — ну, морячок из Корки — рассказал, откуда у реки такое имя, — мне теперь и не по себе как-то...

Вот ведь как бывает: Орли, когда-то переплывшая вместе с женихом и родителями пролив Святого Шора на маленьком куррахе, должно быть, совсем не таком надежном и обустроенном, как «Чайка», боится каких-то речных волн и старых легенд! Сама-то Танька, хоть и впервые оказалась в этих местах, давно знакома с историей о несчастной судьбе юной принцессы Хабрен, когда-то в стародавние времена погубленной злою мачехой, думнонской королевой Гвендолин. В старинных песнях камбрийских бардов поется, будто бы Хабрен не погибла тогда на дне реки, а обернулась речной фэйри. И до сих пор жители приречных ферм и деревенек Гвента и Поуиса верят, что добрая Хабрен хранит их мир и благополучие, что лечит их скот от ведьминской порчи целебными травами на заливных лугах, что защищает невинных девушек от притеснителей — и что горе тому, кто явится к ней с дурными помыслами! Говорят, что от гвентцев это поверье переняли теперь и мерсийцы, что они тоже дарят славной речной фэйри цветочные венки в ее праздник...

— Что ты, Орли! Леди Хабрен — она же добрая, да и мы ведь ничего плохого не сделали ни ей, ни ее реке! — Танька сразу же находит нужные слова, на которые «цензору» и возразить-то нечего. Полная правда ведь: образ Хабрен в местных легендах как раз такой и есть!

— А как же волна эта? — не успокаивается Орли. — Дахи вот говорит, что она совсем скоро нас нагонит. А еще — что однажды она на его глазах большой куррах утопила, вместе с людьми!

Танька лишь пожимает плечами в ответ — а что тут скажешь? Говорят же, что моряки — они такие: любят приврать да прихвастнуть... Правда, за Дайре и Градли из «единички» она ничего похожего не замечала — ну, так они же все-таки, как-никак, студенты Университета!

— Эй! — раздается вдруг крик матроса — нового приятеля Орли. — Берегись волны́, подружка! Вон она, к нам бежит!

Крик вовсе не испуганный — наоборот, веселый. А потому и Танька остается спокойной, и даже Орли робко улыбается. А волна нагоняет «Чайку», с разгону бьет ее в корму, обдает брызгами, подкидывает вверх, потом бросает вниз, так что у Таньки захватывает дух, а сердце ее замирает от восторга. За первой волной налетает вторая, потом третья... Брызги долетают до Таньки, падают ей на лицо — соленые, почти как на море! А под ногами плещется теперь лужица воды — и в ней трепещет крохотная рыбешка. Сиде даже не надо наклоняться, чтобы узнать ее: ну да, самая обычная колюшка: большущие глаза, серебристое брюшко, темная спинка с тремя колючими шипами... Вроде бы сорная она, бесполезная, на еду не годится: мелкая, костлявая, да еще и колючая. Но какие роскошные гнезда строят ее самцы по весне из кусочков водяных растений, как заботятся об отложенной туда самочками-подружками икре, а потом и о мальках, как охраняют их от хищников! В прошлом году вся Танькина группа больше двух недель наблюдала за таким гнездом, пока мальки наконец не подросли и не разбежались кто куда...

Осторожно, чтобы не уколоться, Танька подхватывает рыбку, чуточку, совсем недолго, любуется ею, потом решительно бросает за борт. И задумывается. Ну как еще бы и не задуматься: тогда-то они вели свои наблюдения в совершенно пресной Туи, а тут точно такая же колюшка плавает в соленой воде... Но так же не должно быть! Есть рыбы морские и есть пресноводные: всякий знает, что треску и сардину никогда не встретишь в реке, а щуку и леща — в море. Правда, лосось-то приходит ведь из моря в реки на нерест — так может, и колюшка делает так же? Но нет: Танька видывала стайки колюшек в Туи и весной, и летом, и осенью. Непонятно, странно! Надо будет потом поделиться этой загадкой в Университете — а пока записать наблюдение в свой дневник...

2. Кусочек путешествия других моих героев вдоль северного побережья Корнуолла. Тут, правда, больше берегов, чем воды, но не могу удержаться. Да и запустившей этой флэшмоб Елене Станиславовой, может быть, будет приятно: как-никак, а здесь появляется скандинав, вспоминающий о своих родных местах.

И снова лежали в ладонях Сигге отполированные рукоятки весел, снова сжималась и разжималась в такт гребкам дубленая бычья кожа под ногами, а едва поднявшееся над горизонтом солнце светило ему, сидевшему лицом к корме, прямо в глаза, заставляя щуриться. Исподволь Сигге любовался, как под рассветными лучами отсвечивали красной медью заплетенные в толстые косы волосы Нуалы.

По правую руку от него тянулась бесконечная полоса берега. Песчаные дюны сменялись бурыми пологими склонами, те — суровыми темными скалами, хотя и уступавшими в высоте крутым берегам скандинавских фьордов, но все равно пробуждавшими в памяти Сигге полузабытые картины из детства. Как наяву стояли сейчас перед его глазами темно-зеленые остроконечные кроны елей. Здесь, на Придайне, это дерево не встретилось Сигге еще ни разу — а ведь когда университетские мэтры составляли реестр корабельных рощ, он объездил едва ли не половину острова. За один год Сигге успел побывать и на берегах горных озер Эрари, и в заповедной пуще Энис-и-Ллуда близ древнего храма, и даже на дальней северной границе Алт Клуита, возле самого Антонинова вала, за которым лежали таинственные земли пиктов. И всюду, где были леса, ему попадались на глаза сосны, ясени, дубы, тисы — но только не ели! А на его родине, в далеком северном краю, густые еловые леса покрывали высокие берега извилистого Гэйрангерфьорда сплошным мохнатым, как медвежья шкура, покровом. И хотя сучковатая древесина елей совсем не ценилась корабельными мастерами, Сигге временами тосковал по терпкому, не похожему ни на какой другой, запаху их колючей хвои.

А потом скалы оставались позади — и наваждение быстро отступало: очень уж непохожими на родные места каждый раз оказывались открывавшиеся виды. Пряча разочарование, Сигге всматривался в низкие буро-зеленые холмы и по своему обыкновению силился отыскать на их склонах корабельные рощи — но здешние места были на удивление безлесны. Зато сплошь и рядом он замечал приметы человеческого присутствия: то над прибрежным утесом возвышался резной каменный крест, то в привычные, уже почти не ощущавшиеся морские запахи внезапно врывалась легкая горечь торфяного дымка, то за высоким скалистым мысом вдруг открывался вид на рыбацкую деревню. Однажды им навстречу прошел под парусами большой двухмачтовый куррах, потом Сигге разглядел вдалеке знакомый силуэт сторожевой яхты.

Сигге и Лэри гребли теперь попеременно, сменяя друг друга. Куррах продвигался медленнее, но зато не приходилось останавливаться на отдых. Нуала, похоже, тоже порывалась взяться за весла — во всяком случае, она то и дело показывала на свободную банку и что-то горячо втолковывала отцу. Увы, в ее гаэльской скороговорке Сигге опять не мог разобрать ни слова.

Между тем Лэри все чаще поглядывал на медленно, но верно затягивавшееся тучами небо. А когда куррах поравнялся с очередным песчаным пляжем, он вдруг буркнул сидевшему на веслах Сигге:

— Давай-ка к берегу, парень, пока не поздно, — а потом снисходительно пояснил: — А то волны поднимутся — будешь рыб кормить!

Снова пришлось высаживаться на сушу. В довершение всего как раз начинался прилив, так что оставаться на прибрежном пляже нечего было и думать. По влажному желтовато-бурому песку они втроем — Лэри впереди, Сигге и Нуала сзади — доволокли куррах до покрытого пожухлой травой склона прибрежного холма. Поднатужиться им, конечно, пришлось — и все-таки легкости ирландской лодки оставалось только удивляться. Сигге и удивлялся — в который уже раз. Но молчал. Признавать, что у такой бестолковой, хлипкой конструкции есть несомненные достоинства, ему не хотелось совершенно.

Лэри всю дорогу тоже помалкивал, лишь тихонько фыркал в пышные усы. Но когда пляж наконец остался позади, ирландец все-таки не утерпел — бросил на Сигге хитрый взгляд.

— Ну что, парень! Хотел бы ты вот так вместо гаэльского курраха тащить гленское деревянное корыто? — и, не дождавшись ответа, довольно ухмыльнулся: — То-то же! 

3. И еще немножко корнуольского побережья. Опять, правда, суши больше, чем воды. Но зато есть зарисовки из живой природы.

Из Ланнуста дорога выбралась на унылую пустошь, покрытую низкими пологими холмами. Вскоре господин Лэри увел путников на узкую, едва приметную среди редкого вереска тропинку. Идти по ней пришлось довольно долго. Вокруг расстилался сплошной буро-зелено-розовый ковер вереска, нигде не было видно ни одного деревца. Кусты тоже исчезли, и белый пес господина Лэри, должно быть, окончательно потеряв надежду поживиться каким-нибудь мелким зверьком, больше не рыскал по окрестностям. Теперь пес снова бежал по тропинке впереди путников, время от времени останавливаясь и дожидаясь их приближения. Во время бега его длинный хвост вытягивался назад и колыхался из стороны в сторону, словно кавалерийский штандарт-дракон на древке.

Потом тропинка устремилась вниз по крутому склону в узкую долину. Там, обернувшись россыпью крупных камней, она несколько раз пересекла окаймленный густыми папоротниковыми зарослями ручеек и наконец вновь влилась в наезженную дорогу. Начался долгий пологий спуск. Впереди, перебивая журчание ручья, всё отчетливее слышался шум близкого моря. На смену вересковым склонам холмов пришли темно-серые, испещренные многочисленными темными трещинами и покрытые ярко-зелеными пятнами мха скалы. Местность вокруг принимала всё более угрюмый, даже зловещий вид. И, словно откликаясь на эти перемены, приподнятое настроение у Таньки стремительно таяло, а ему на смену возвращалась тревога.

А потом долина осталась позади. Выбежав на полого спускавшуюся к прибрежному обрыву равнину, дорога тут же распалась на несколько едва приметных колей. Открылся вид на странную почти прямоугольную бухту, зажатую между двумя скалистыми мысами. Шедший первым господин Лэри ускорил шаг, направляясь в сторону моря. Дойдя почти до края обрыва, он остановился, слегка наклонил голову – и вдруг удивленно присвистнул.

– Э, Нуала... А куррах-то наш где? – воскликнул он, обернувшись.

Нуала тоже подошла к краю обрыва, заглянула вниз и ойкнула. А когда подоспели остальные, она уже стояла перед разъяренным господином Лэри – опустив голову, с испугом на лице. А тот грозно смотрел на нее, яростно шевелил щетинистыми усами – и молчал.

Мгновение Танька пыталась осмыслить происходившее. Всему этому находилось только одно объяснение – но оно напрочь не укладывалось у нее в голове.

В следующий миг господин Лэри вновь обрел дар речи – ох, лучше бы он этого не делал! Потому что на несчастную Нуалу, и без того перепуганную, совсем втянувшую голову в плечи, из его уст обрушилась отборнейшая гаэльская брань, какую Танька никогда и не слыхивала. Да что там Танька: даже, казалось бы, привычная ко всему Орли – и та тихо охнула и перекрестилась.

А еще через миг Танька встала между Нуалой и господином Лэри.

– Прекратите же! – воскликнула она, тоже перейдя на гаэльский. – И спокойно объясните, что случилось! Может быть, она и не виновата вовсе?

Господин Лэри как-то странно посмотрел на нее и ничего не ответил – однако ругаться тоже перестал. Запнувшись, он закусил губу и, отвернувшись,устремил мрачный взгляд в морскую даль. Лицо его пылало багровым огнем.

Зато откликнулся мастер Сигге. То ли разобрав гаэльские слова, то ли и так догадавшись, он-то Танькину просьбу и выполнил – объяснил случившееся. И сразу подтвердил все ее догадки – кроме, может быть, самой главной и самой страшной.

– Мы сюда на куррахе добрались, великолепная, – растерянно пролепетал он. – А госпожа Мэйрион, похоже, на нем уплыла.

– А Робин?!. – выдохнула Танька.

Тут уже и Сигге не ответил, лишь хмуро пожал плечами. Зато откликнулась сама природа: с моря прилетел вдруг порыв стылого осеннего ветра, поднял с земли и бросил Таньке в лицо мелкий травяной сор.

– Холодно-то как! – тихо прошептала Орли и поежилась.

И тут Танька ахнула. Робин – он же с пневмонией, едва живой, оказался на холоде, под пронизывающим ветром! А она, в жизни своей ни разу не простужавшаяся, по-сидовски устойчивая ко многим человеческим болезням, только сейчас поняла, какой опасности он подвергался!

–Ты что, Этнин? – послышался рядом громкий шепот. Повернувшись, Танька встретилась взглядом с Орли: та, непривычно бледная, с темными тенями под глазами, смотрела на нее с недоумением и тревогой. На побледневших щеках Орли ярко проступали крупные веснушки, а на подбородке отчетливо виднелся желтый след синяка,оставленного еще шерифом Куддой.

–Я о Робине подумала, – почему-то тоже шепотом отозвалась Танька. В ответ Орли хмуро кивнула.

Рядом с Орли стояли остальные – такие же хмурые. Угрюмо замер на краю обрыва господин Лэри. Робко смотрела на него снизу вверх только что получившая выволочку Нуала. Понуро опустил голову мастер Сигге, вид у него тоже был виноватый и несчастный.

А вокруг, вопреки всему, продолжалась жизнь. За Танькиной спиной как ни в чем не бывало журчал ручей, внизу среди россыпи камней ярко-красным клювом деловито долбил ракушку большой черно-белый кулик, с нависавшего над берегом утеса доносились голоса увлеченно переругивавшихся друг с другом чаек. Потом неподалеку вдруг хрипло закричала белоголовка – странная почти бескрылая птица, по словам мамы, совсем исчезнувшая на родной планете Учителя. И этот крик белоголовки, даже не думавшей здесь вымирать, вдруг разбудил в сердце Таньки робкую надежду. А вдруг Мэйрион передумала, вдруг она уплыла за лекарем одна, оставив Робина на берегу? Как утопающий за соломинку, Танька ухватилась за эту мысль изо всех сил – хотя в глубине души сама в нее не поверила. И огляделась по сторонам в отчаянной попытке найти хотя бы какой-нибудь след присутствия Робина.

Почти сразу же Танька увидела хорошо знакомого белого пса: тот неподвижно сидел у подножья скалы спиной к морю и, насторожив вислые уши, пристально смотрел в сторону долины. Потом в некотором отдалении отыскался нераспряженный фургон. Обе лошади – и гнедая, и серая – показались Таньке встревоженными: они вытягивали морды, раздували ноздри, прядали ушами. Так и не поняв причины их возбуждения, Танька скользнула взглядом дальше – и вдруг разглядела скрадывавшийся на фоне гранитной скалы темный силуэт сидящей женщины. В следующий миг сердце у нее забилось в волнении.

Понуро опустив голову, на обломке скалы сидела Гвен.

Раздумывать Танька не стала – рванулась к ней бегом. И в считанные мгновения оказалась рядом.

– Госпожа Гвен!

Вздрогнув, та медленно повернула голову.

–Это вы, леди? – тихим бесцветным голосом спросила она, пряча глаза.

– Робин... – начала было Танька.

– Они уплыли, леди, – вон туда, к Эннору – и Мэйрион, и Робин... – Гвен запнулась, махнула рукой в сторону моря и торопливо, глотая слова, продолжила:

– Тут двое были – Мэйрион им рассказывала, будто бы там какой-то святой человек объявился, молитвами исцеляет... Так красиво говорила, что даже я, старая лицедейка, – и то купилась! А ведь слышала же, как Мэйрион с Робином говорили про Авалон... Даже и не знаю, что́ нашло на меня, леди... Надо было хотя бы хозяина дождаться...

Дальше Танька ее уже не слушала – сорвавшись с места, стремглав понеслась к берегу. В считанные мгновения она очутилась на краю обрыва – и сразу же устремила взгляд в морскую даль.

Некоторое время она всматривалась в серую рябь волн, ища глазами одинокую лодку. И в какой-то миг увидела ее вдалеке – маленькую,темно-бурую, с бесполезно торчавшей вверх тоненькой мачтой без паруса. Сидя к Таньке лицом,в лодке усердно работала веслами седая женщина с распущенными волосами. А перед нею неподвижно, скрючившись, сидел человек, укрытый пледом с такой знакомой расцветкой...

Танька вздрогнула. Перед ее глазами ожило видение из недавнего сна – одинокий корабль, уносивший Робина в закатную сторону, откуда не было возврата.

Спотыкаясь, чудом удерживая равновесие,испуганной серной летела она по узкой тропке вниз, туда,где струился, скатываясь в море и теряясь среди темных влажных камней, вытекавший из долины ручей. Выбежав на камни, Танька на мгновение замерла, еще раз глянула вдаль, ища глазами далекую лодку,– а потом очертя голову шагнула прямо в бежавшую навстречу шумную волну прибоя.

Танька зашла в воду уже почти по колено, когда сзади на нее внезапно упала тень. Обернуться она не успела. Сильные руки обхватили ее за поясницу,приподняли над водой.А потом раздался такой знакомый и такой неожиданный здесь, на краю земли, голос леди Эмлин:

– Не делайте глупостей, великолепная!

А теперь -- из впроцессника.

1. Возле острова Ланди в Бристольском заливе:

Привалившись к стене жилой надстройки и печально свесив голову, Танька битый час сосредоточенно рассматривала желтовато-белые доски палубы. Отрешиться от случившегося никак не удавалось. Нелепая стычка с Серен произвела на нее тяжелое, гнетущее впечатление. К тому же, несмотря на зарытые в волосах и намертво прижатые к голове уши, Танька отчетливо различала доносившееся из-за стенки сдавленное рыдание. Получалось, что Серен не притворялась, что она и в самом деле видела во всех происходивших с ней неприятностях козни недоброжелателей.

– Брось, Танни! Не сто́ит она того, – в сознание вдруг прорвался участливый голос Олафа. – И вообще, не оглядывайся назад, смотри лучше вперед!

Танька отрешенно кивнула, но от палубы взгляда не оторвала.Да и не поняла она толком, что́ именно имел в виду Олаф, о каком «вперед» говорил. Может, он просто предлагал помечтать о будущем?

– А ты правда посмотри, – не унимался тем временем Олаф. – Там, между прочим, скоро уже Думнония покажется.

Вздохнув, Танька медленно подняла голову. Скользнула равнодушным взглядом по колышущимся вокруг «Дон» волнам.

И вдруг, внезапно оживившись, воскликнула:

– Земля!

– Где? – похоже, Олаф был изрядно удивлен.

– Вон там, – Танька показала рукой вперед, чуть левее мачты. Там вдалеке, возле самого горизонта, возвышалось что-то плоское, похожее на брошенный в воду исполинский ломоть хлеба. Нижняя часть «ломтя» терялась в ды́мке, и казалось, что он пари́т в воздухе над поверхностью моря. Вглядевшись пристальнее, Таньке удалось разглядеть и покрытый изумрудной зеленью обрывистый берег, и малахитовое облачко рощи, и белую россыпь крошечных, словно игрушечных, домиков, и стоявшие чуть в стороне от них столь же белую церквушку с острым шпилем и высокую темную башню маяка.

– Рано вроде бы, – подумав, откликнулся Олаф. – Но что-то в той стороне и правда виднеется. Может, это Инис-Вайр?

– Инис-Вайр? – задумчиво повторила Танька, а затем кивнула. – Да, похоже.

– Вроде бы там был дом кого-то из твоих родичей? – спросил вдруг Олаф.

– Да, – помявшись, неохотно подтвердила Танька. – Говорят, там какое-то время жил Гвидион... не по своей воле.

И поспешно добавила: – А еще рассказывают, что там ту́пиков видимо-невидимо.

Олаф кивнул, улыбнулся, потом кашлянул... Кажется, он собрался рассказать ей что-то интересное об этих странных, приковывающих к себе внимание морских птицах. А Танька тем временем хмурилась и прятала глаза: очень уж ей было неловко перед славным и верным другом. Не хватало еще ей, в придачу к тому недоразумению с Серен, морочить голову Олафу! Хотя от мучительного внутреннего запрета на ложь Танька в свое время сумела избавиться, говорить неправду она по-прежнему не любила. Но и честно признаться в том, что она вовсе не родня древним богам бриттов и ирландцев, не было никакой возможности. Известно же: Танькина мать, Хранительница Британии, – та самая Неметона, дочь Дон, сестра Гвидиона... Кажется, мама и сама давно уже в это верила – или, по крайней мере, старалась верить.

– Что до тупиков – похоже на правду, – важно произнес наконец Олаф. – Ну так это и немудрено. Там ведь их люди почти не тревожат. У монахов заботы другие, да и охотиться им устав вроде бы не дозволяет. А больше на острове из людей никто и не живет.

А потом он действительно начал долгий рассказ, сразу и обстоятельный, и очень увлеченный, – о том, как замечательно тупики летают и плавают, как они роют в береговом грунте глубокие норы для своих гнезд, как носят в клювах птенцам сразу по много мелких рыбешек... Танька слушала его и невольно улыбалась. Вот из кого, наверное, получился бы со временем замечательный университетский мэтр! Вроде ведь ничего нового Олаф не сказал: всё это они вместе смотрели и слушали на экскурсиях еще три года назад. Но до чего же хотелось теперь опять увидеть наяву, как тупики, собравшись в большие стаи, кругами носятся над водой, как, неуклюже разбегаясь прямо по воде, поднимаются в воздух...

Увы, как ни всматривалась Танька в скалистые берега острова, отыскать тупиков ей так и не удалось. Зато спустя некоторое время ее взгляд выхватил среди серых морских волн что-то темное. Вглядевшись пристальнее, Танька опознала вытянутые очертания ирландской лодки-курраха – совсем небольшой, без паруса и без мачты. Временами лодка совсем скрывалась за водяными валами, но потом всякий раз вновь появлялась – и медленно, но верно приближалась к кораблю. А вскоре Танька рассмотрела в ней согнувшуюся в три погибели человеческую фигуру.

– Олаф, посмотри! Там человек! – удивленно воскликнула она – и тут же сокрушенно вздохнула: – Ох, да ты же не увидишь...

– Может быть, тюлень? – с сомнением отозвался Олаф.

– Нет-нет, – упрямо мотнула головой Танька. – Точно, лодка, и человек в ней!

– Ну рыбак, – хмыкнул Олаф в ответ.

– Нет-нет, – настойчиво повторила Танька, по-прежнему сосредоточенно вглядываясь в морскую даль. – Там что-то не так. Мне не нравится.

Олаф не ответил. Обернувшись, Танька встретила его вопросительный, недоумевающий взгляд.

– Он там сидит скорчившись – точь-в-точь как когда-то Робин, – тихо пояснила она. – И, по-моему, у него нет вёсел.

На мгновение Олаф задумался. Потом кивнул:

– Обожди, я сейчас.

И вразвалку, словно был настоящим моряком, зашагал по палубе.

Вернулся он не один. С удивлением Танька увидела рядом с ним незнакомого седоусого мужчину, укутанного в добротный красно-черно-зеленый клетчатый плащ.

– Я Эвин ап Никлас, старший офицер барка «Дон», – по-военному отсалютовав, представился тот. – Чем могу вам помочь, великолепная?

И тут Таньку вдруг бросило в жар. Нет, конечно же, сэр Эвин обратился к ней правильно – именно так, как полагалось по давнему обычаю. «Магнификами» – «великолепными» – в Восточном Риме именовали самых важных сановников, а в Камбрии это звание как-то само собой перешло на членов императорской семьи. Сколько Танька себя помнила, именно так обращались и к отцу, и к брату, и к ней самой на официальных церемониях. Но какой же неуместной всегда казалась ей эта подобострастность в обычной обстановке, и как же горячо она отстаивала каждый раз свое право быть как все! И вот опять!.. Внезапно Танька ощутила в глубине души что-то вроде симпатии к Серен: та хотя бы в гневе сумела быть откровенной.

Однако поправлять моряка она все-таки не стала и даже вроде бы сумела скрыть раздражение. Да и разве мыслимо было затевать спор сейчас, когда от малейшего промедления могла зависеть человеческая жизнь?

– Не мне, сэр Эвин! – сдержанно, но твердо произнесла Танька. – Вон там одинокая лодка, а в ней человек. Мне кажется, он терпит бедствие. Пожалуйста, окажите ему помощь!

И она повелительным жестом указала вдаль.

Сэр Эвин последовал взглядом за ее рукой. Сначала он недоуменно нахмурился, затем сощурился и, наконец спохватившись, извлек из висевшего на поясе чехла массивную подзорную трубу.

– Ага, – вскоре пробормотал он и, оторвавшись от трубы, обернулся.

– Вы правы, великолепная, – в голосе сэра Эвина Таньке почудились разочарование и досада. – Там человек, и у него, похоже, нет весел.

– Вы ведь спасете его, да? – немедленно воскликнула Танька.

– Ветер крепчает. Некстати всё это, – мрачно отозвался сэр Эвин и поспешно продолжил: – Разумеется, я доложу капитану, великолепная.

И с тщательно скрываемой, но все-таки заметной неохотой он направился к лестнице.

– Почему он так?.. – удивленно пробормотала Танька.

– Волнение усиливается, – откликнулся Олаф. – Для лодок становится опасно. А отправлять в море спасательную шлюпку...

– Но тогда... – перебила Танька и тихо ахнула.

– Ну он же пошел к капитану, – улыбнулся ей Олаф. – Я думаю, уж тебе-то сэр Гарван не откажет.

И от этих его слов Танька сразу и обрадовалась, и огорчилась.

* * *

Олаф не ошибся: вскоре на палубе «Дон» закипела бурная деятельность. Где-то над Танькиной головой раздался зычный голос капитана, к нему тотчас же присоединились зазвучавшие в разных концах корабля пронзительные свистки. С невероятной быстротой десятки людей заполнили собой палубу, так что «Дон» стала напоминать разворошенный муравейник. Одни моряки устремились к закрепленным на палубе лебедкам, другие по веревочным лестницам полезли на мачты. Вскоре громадные четырехугольные паруса двух передних мачт стали съеживаться, уменьшаться в размерах. Потом заскрипел, наматываясь на лебедку, толстенный канат, и верхняя поперечина передней мачты, несущая последний расправленный парус, медленно повернулась. Тем временем зеленый ломоть Инис-Вайра начал уползать вправо: корабль разворачивался к острову носом.

Позабыв и про качку, и про недавнюю неприятность с Серен, Танька во все глаза наблюдала за происходившим, переводя взгляд то на возившихся с канатами людей, то на мачты и паруса, то на видневшийся теперь прямо по курсу корабля остров, – и в итоге даже умудрилась пропустить спуск шлюпки. Спохватилась она, лишь когда та уже преодолела добрую четверть пути. Между тем шестеро мускулистых моряков, слаженно работая веслами, быстро продвигались к черневшему среди увенчанных жгуче-белыми барашками волн злосчастному курраху. Спустя некоторое время шлюпка поравнялась с ним, заслонив собой. За спинами моряков Танька уже не могла толком рассмотреть происходившее, видно было лишь, что человек в куррахе выпрямился и энергично махал руками, а еще – что его волосы ярко отсвечивали красной медью. Потом и шлюпка, и куррах скрылись за высокой волной, а когда та отступила, в куррахе уже никого не было, зато людей в шлюпке стало на одного больше.

Вскоре моряки вновь взялись за весла и принялись разворачивать шлюпку. Пустой куррах так и остался брошенным на произвол волн. А волны между тем и в самом деле становились всё выше, всё сильнее, и каждый раз, когда очередная из них настигала возвращавшуюся шлюпку, сердце у Таньки испуганно замирало. Облегчение наступило, лишь когда шлюпка достигла наконец корабля.

2. И западнее западной оконечности Корнуолла:

После этого песни сменились разговорами, и Танька снова почувствовала себя лишней. Улучив момент, она тихонько вышла из-за стола, выскользнула за дверь и, быстро поднявшись по уже знакомой лестнице, выбралась наружу. И замерла в изумлении. Море вокруг «Дон» светилось.

Солнце уже скрылось за горизонтом, и небо приобрело тот самый серебристый цвет, который различали только Танька и ее мама. Но свечение моря не было отражением небесного серебра. Оно казалось насыщенно-белым, будто какой-то исполин пролил в воду огромный кувшин молока. И пусть это явление было хорошо знакомо из университетских лекций и объяснялось совсем просто – парившими в воде мириадами крошечных фосфоресцирующих существ – все равно зрелище завораживало, казалось поистине волшебным.

Между тем жизнь на корабле шла своим чередом. Оказалось, за вечер моряки успели убрать все паруса, и теперь реи двух передних мачт темнели на фоне серебристого неба перекладинами исполинских восьмиконечных крестов. Из трубы, торчавшей позади средней мачты, лениво поднимался дымок и изредка вылетали яркие искорки. К острому запаху моря примешивался уютный аромат костра.

Даже ночью «Дон» осталась полна звуков: плескалась вода за бортом, скрипели высокие мачты и тянувшиеся от них бесчисленные канаты, а где-то глубоко в недрах корабля, как раз под дымящейся трубой, едва слышно потрескивал огонь. С разных сторон доносилась человеческая речь. На дальнем конце палубы кто-то кого-то отчаянно распекал на странной смеси северного бриттского говора с ломаной латынью. Наверху за спиной у Таньки неведомый моряк, по-уладски проглатывая звуки, напевал ирландскую песню. А внизу по-прежнему звучали смех и веселые голоса: вечерние посиделки у девушек незаметно перешли в ночные. Потом неожиданно заскрипела лестница: кто-то неторопливо, осторожно по ней поднимался. Спустя некоторое время скрип так же внезапно прекратился.

– Танни, ты здесь? – тихо позвал голос Олафа.

Опомнившись, Танька обернулась.

– Здесь, – отозвалась она и, не утерпев, воскликнула. – Ты только посмотри, какая в море красота!

– Красиво, – не раздумывая согласился Олаф. – В Хордаланне, у отца на родине, это называется марельдр – «морской огонь».

Немного помолчав, он вдруг хмыкнул:

– Занятно все-таки вышло: отец полжизни в море провел, а я вот впервые оказался.

Танька рассеянно кивнула. Потом, спохватившись, проговорила:

– Я тоже впервые. Ну почти. Одна ночь на «Модлен» – это ведь не считается. Мы тогда очень усталые были. Посидели чуточку втроем – я, Санни, Орли – и заснули. А проснулись уже у самого Кер-Сиди – вот и всё путешествие.

Танька ничуть не лукавила: весь путь от Тинтагеля до Кер-Сиди пролетел тогда мимо ее сознания. И все-таки многое вокруг казалось сейчас удивительно знакомым, навевало воспоминания. Так же, как в ту далекую осеннюю ночь, устремлялись вверх искры из корабельной трубы, так же серебрилось небо, так же сияли на нем крупные звезды. Правда, в тот раз море не светилось. А еще – тогда «Модлен» стояла совсем недалеко от думнонского берега, а сейчас вокруг «Дон» на многие мили простиралась вода. Море казалось бесконечным, и только слева по борту виднелась темная полоска далекого берега, на фоне которой мерцал теплым оранжевым светом одинокий огонек – загадочный, упрямый и в то же время очень уютный. И хотя было совершенно непонятно, виден ли он, крошечный и даже по сидовским меркам совсем не яркий, человеческому глазу, Танька все-таки не утерпела – протянула руку и воскликнула:

– Вон там вдали огонек на берегу! Олаф, тебе видно?

– Еле-еле, – отозвался тот и тут же уверенно пояснил: – Это, должно быть, маяк на Карн-Брасе. Самый край Придайна, дальше только Эннор.

– Ой! – всплеснула руками Танька. – А как же Тинтагель, как же Ланнуст? Я за этими посиделками самое важное пропустила!

В ответ Олаф сочувственно вздохнул:

– Ну что поделаешь, Танни! Теперь жди обратной дороги.

* * *

Конечно, слова Олафа не утешили Таньку ничуть. Как ни посмотри, а самые памятные, самые дорогие сердцу места в Думнонии она прозевала, не увидела даже краешком глаза. Уверенности, что оплошность удастся исправить на обратном пути, у нее тоже не было. Но не просить же капитана, чтобы он развернул корабль! Так что Танька молча стояла, опершись на привычные уже перила, и грустно смотрела на далекий оранжевый огонек. Снова перед ее глазами вставали лица ставших дорогими людей: мечтательный взгляд господина Эрка, мягкая улыбка Гвен, хитрый прищур Робина Доброго Малого...

– Танни, что с тобой? – вернул ее в реальность встревоженный голос Олафа. – Что-то случилось?

– Нет-нет, всё в порядке, – торопливо мотнула головой Танька и тут же ощутила, как по щеке предательски покатилась слеза.

– Ох, Танни... – Олаф растерянно развел руками.

Бог весть, как бы продолжился их разговор и чем бы он закончился. Но через мгновение позади Таньки где-то наверху раздался странный приглушенный голос:

– Сэр капитан! Мэтр механик говорит, всё готово!

– Давно пора, – донеслось оттуда же недовольное ворчание сэра Гарвана. А в следующий миг тот громко распорядился:

– Машине приготовиться!

И не успела Танька опомниться, как в корабельной утробе что-то зашумело, а поднимавшийся из трубы дым сделался гуще.

Внизу разом смолкли девичьи голоса. А какой-то моряк-ирландец – может быть, тот самый, что спрашивал утром у Таньки, не лекарка ли она, – тихо, но отчетливо пробормотал по-гаэльски:

– Ну с богом, старушка «Дану»!

И тут же раздалась новая команда сэра Гарвана:

– Самый малый вперед!

Еще через мгновение «Дон» вздрогнула всем своим многотонным телом. Из-под палубы один за другим стали доноситься мерные тяжелые удары: забилось могучее паровое сердце корабля. Огонек маяка медленно, но неуклонно пополз влево, норовя скрыться за кормой.

А у Таньки в голове мешались, казалось бы, совсем несовместимые чувства: тоска по так и не увиденной Думнонии и восторг от могущества человека, сумевшего обуздать силу пара, досада на свою безответственную забывчивость и радостное предвкушение будущих открытий, щемящая печаль о Робине Добром Малом и тайная надежда на скорую встречу с дорогими ей людьми... Но вот чего не было точно – так это страха перед паровой машиной. Таньке ли, выросшей в Жилой башне, полной самых разных сидовских чудес, было бояться техники?!

Ну как-то так. Вроде и и море было, и ручей, и река -- а всё как-то больше о берегах и о людях.