Заклепочный флэшмоб

Доброго времени суток!

Предлагаю поделиться теми отрывками, где вроде как проработана матчасть (ох, как сейчас запотирают руки завзятые критики-заклепочники... Что ж, пусть это будет их звездный час!)

Продолжателям предлагаю (опционально) оставлять ссылки на свои посты здесь в комментах. А я сейчас выложу свое.

Итак. Всё -- из цикла "Камбрийский апокриф", где действие происходит в мире, заимствованном из "Камбрии" В. Коваленко.

1. Минералогия

Из Этайн, дочери Хранительницы.

Опомнился Паули от шума и ругани. Какой-то длиннобородый горбун в странной, явно иноземной, красной длиннющей тунике, заляпанной бурыми пятнами, с висящей через плечо большой, явно тяжелой серой торбой, просачивался через толпу. Он шел нетвердым шагом, пошатываясь, и при этом отчаянно работал локтями, расталкивая окружавших его людей. Поравнявшись с Паули, горбун сильно качнулся, блаженно улыбнулся слюнявым ртом, обвел старика мутным бессмысленным взглядом и дохнул на него густым винным перегаром. А потом, пробормотав что-то непонятное, двинулся дальше — и тут же налетел на пожилую бриттку, закутанную в сине-белый клетчатый плед, какие носят в северном королевстве Алт Клуит. Женщина пошатнулась, испуганно вскрикнула, взмахнула руками.

—Эй, полегче! — черноволосый парень в таком же сине-белом пледе двинулся на горбуна. — Что матушку мою толкаешь, пьянь?

—А-а, так я тебя оби-и-идел? — протянул, почти пропел горбун с каким-то совсем неведомым выговором и вновь блаженно разулыбался. — Ну-у, дава-а-й я тебе виру заплачу-у! Я ны-ынче бога-а-атый... — и полез в свою огромную торбу.

Парень настороженно отшатнулся, даже схватился за рукоятку висящего на поясе ножа. Но горбун и правда извлек из торбы полную горсть желтых металлически блестящих крупинок.

—Во! Вида-ал! Держи — я сегодня ще-е-едрый! Золото чисте-ейшее, боге-е-емское... — всё так же певуче объявил он во весь голос, протягивая молодому бритту наполненную желтыми блестками ладонь, — и вдруг пошатнулся, судорожно взмахнул руками, хватаясь за воздух, и рухнул лицом вниз в дорожную грязь. А из раскрытой торбы его на землю потоком хлынуло содержимое — та самая блестящая желтым металлом крупа.

—Золото! Золото рассы́пали! — понеслось по толпе.

И толпа, только что спокойно, даже равнодушно, наблюдавшая за тем, как стражники уводили хозяина заезжего дома, вмиг оживилась. Первой кинулась к рассыпанному богатству та самая бриттка в алтклуитовском клетчатом пледе. Однако не успела она даже дотронуться до золотистых крупинок, как на золото черным коршуном налетел монах-ирландец: отпихнул женщину, присел, принялся загребать блестящие зернышки огромными ладонями в подол рясы. Но и монаха тут же оттолкнули.

Делить рассыпанное золото бросилась не вся толпа — всего-навсего человек шесть-семь. Но и их хватило: шум, крики, звуки оплеух, истошный женский визг... А потом в свалку ворвались стражники — все, что были возле заезжего дома. Зазвучала отрывистая саксонская брань, перемежающаяся ирландскими проклятьями и визгливыми женскими стенаниями. А почти пустая, легкая торба взметнулась над дерущимися и, пролетев с полдюжины шагов, шлепнулась прямо перед стоявшим поодаль Паули.

Вот так почтенному рудознатцу тоже перепала щепотка крупинок. И первое, что он сделал с ними, — рассыпал по ладони, внимательно рассмотрел и осторожно понюхал. А понюхав, поморщился и ухмыльнулся. Острые грани кристалликов, легкий запах серы — как же всё это было ему знакомо!.. И когда к старому Паули подошел высокий стражник-англ и потребовал отдать чужое золото представителю власти, тот без колебаний пересыпал ему в ладонь все крупинки.

Едва лишь довольный стражник скрылся из виду, двое бриттов — худощавый старик с висячими седыми усами и заметно прихрамывающий мужчина чуть помоложе, с алтклуитским бело-синим пледом на плечах и с большим шрамом на подбородке, явно воин-ветеран, — отделились от толпы и направились прямиком к Паули. Тот, что был постарше, почтительно поклонился.

—Уважаемый Паули ап Танги, я не ошибаюсь? — заговорил он с родным думнонским выговором.

—К вашим услугам, — важно кивнул тот в ответ.

Худощавый думнонец помялся некоторое время, попереминался с ноги на ногу, поотводил глаза — и, наконец, все-таки решился. Сначала представился:

—Я Эрван ап Бреок ап Маррек, Вилис-Румон из Кер-Тамара, — а потом смущенно продолжил: — Помню, как вы возле нашего города медную руду искали... А скажите, почтеннейший, почему вы это золото так легко стражнику отдали?

Усмехнулся рудознатец:

—Зачем мне чужое добро? Да и мне ли, старому, с воином драться? А вообще, зря и он на это золото позарился, и те, что свару промеж друг друга учинили! Не золото это вовсе никакое. По-правильному камешки такие пиритом зовутся, а по-простому — золотом дураков. Огонь они высекать годятся, серу из них получить можно, даже железо выплавить — но настоящего золота из «дурацкого» не добудешь. Ох, и насмотрелся я на пирит в свое время! Есть в Керниу одно местечко, зовется Волдырем Мэйрион, так вот там...

Договорить Паули не успел: тут же его перебил хромоногий бритт-северянин:

—Мэйрион, говоришь, почтенный? А ведь где Мэйрион поминают, там и Робин наш Славный является! Да уже не он ли, подлец эдакий, золото фэйри нам нарочно разбросал, чтобы мы тут дрались да его тешили? Эй, никто пьянчужку этого иноземного не видал?

Кинулись искать — какое там! Того и след простыл давным-давно — одна лишь изорванная красная туника валялась в придорожных кустах.

2. Энтомология

Из впроцессника:

 Не раздумывая, Танька кивнула. Лиах осторожно, явно стараясь не шуметь, отправился в сторону моря.

А Танька встала на колени и, повернувшись к дереву лицом, принялась внимательно осматривать его ствол. Раз уж «певца» она упустила, стоило попытаться поймать хотя бы то чудище с клешнями-крюками.

Как ни удивительно,«чудище»отыскалось довольно быстро.Переместившись на пару пядей вверх по стволу,оно уцепилось за неровности коры и теперь тяжело дышало, ритмично подергивая головой. Странное чувство овладело вдруг Танькой: она впервые в жизни видела подобное существо, и все-таки в происходившем с ним упорно чудилось что-то очень знакомое.

Вскоре спинка у «чудища» сильно вздулась. Спустя еще немного времени она разошлась посередине, и в образовавшейся трещине показалось бледно-зеленое тело. Тут-то наконец всё и встало на свои места. «Чудище» линяло – сбрасывало старую шкурку, подобно бабочке, вылупляющейся из куколки.

Как завороженная смотрела Танька на долгий и явно мучительный процесс превращения. Из уродливой шкурки, так и сохранившей форму прежнего «чудища», медленно выбиралось совсем другое существо – зеленовато-серое, с широким лбом, с выпуклыми черными глазами. Окончательно покинув старую оболочку, существо устроилось рядом с ней и стало медленно расправлять пронизанные редкими светло-зелеными жилками крылья. Вскоре Танька с удивлением узнала в этом существе «певца», очень похожего на спугнутого Лиахом, но совсем бледного.

С замершим сердцем Танька наблюдала, как крылья «певца», сначала совсем крошечные и мутные, становились всё длиннее, всё прозрачнее. И даже когда «певец» окончательно принял взрослый облик, она долго не решалась потревожить его – боялась повредить наверняка не совсем еще затвердевший панцирь.

Наконец Танька решилась. Медленно протянув руку, она аккуратно столкнула «певца» в подставленную ладонь, затем стремительно накрыла его другой – и лишь тогда облегченно перевела дух.

3. Орнитология

Из того же впроцессника:

Между тем подгоняемая попутным ветром «Дон» уверенно направлялась к берегу. И чем ближе тот делался, чем у́же становилась полоса воды, отделявшая его от корабля, тем проще оказывалось Таньке прятать глаза от солнечных зайчиков. Теперь она уже могла не только слушать птичьи голоса, но и без мучений разглядывать самих многочисленных пернатых – и величественно паривших над водой, и разгуливавших по прибрежным пляжам, и толпившихся в расселинах скал. У Таньки глаза разбегались от разнообразия птиц:среди них были и легко узнаваемые после экскурсий мэтра Финна Мак-Килху, и виданные прежде только на рисунках, и даже совершенно незнакомые. Здешние крупные чайки отличались от британских не только низкими голосами, но и ярко-желтыми, а не розовато-бурыми, как полагалось, ногами. Однако нрав у них оказался тем же самым – отчаянным, разбойничьим.

Вот одиноко парившая олуша – вопреки Танькиным ожиданиям, вовсе не белая, а темно-бурая в светлую пестринку – видимо, совсем молодая, еще не успевшая обзавестись «взрослым» оперением, – покружив над волнами, внезапно сложила крылья и стремительно бросилась в воду. Вскоре она вновь показалась на поверхности. Захлопав крыльями, олуша понеслась по воде, затем взмыла вверх. А еще через мгновение вдогонку ей бросилась нахальная разбойница-чайка. Быстро нагнав олушу, чайка вцепилась ярко-желтым клювом в кончик ее крыла. Та изогнулась, судорожно дернула головой, и из ее раскрывшегося клюва вдруг вывалилась небольшая серебристая рыбка. До воды рыбина долететь не успела: чайка поймала ее в воздухе и, тотчас же круто развернувшись, понеслась к берегу.

Ошеломленная Танька смотрела на печально летевшую вдоль берега олушу, осмысливая только что разыгравшуюся перед глазами маленькую драму. Сострадание к ограбленной птице удивительным образом мешалось в ее голове с азартом натуралиста. Вообще-то о подобных выходках чаек мэтр Финн когда-то рассказывал, но, как известно, одно дело – услышать о чем-то примечательном из чужих уст, и совсем другое – увидеть это собственными глазами.

4. Палеоантропология, история и не только

Из Фрау залигэ:

И молодой человек начинает рассказывать – сначала совсем робко, запинаясь и повторяясь, потом все увереннее и увереннее – сперва о племенах франков и алеманнов, обосновавшихся на берегах Рейна в VII веке от основания Рима, потом об их предшественниках-кельтах. При упоминании кельтов глаза Ллойда прямо-таки вспыхивают, да и фрау Этайн заметно оживляется. Увы, радость камбрийских сидов тут же исчезает: Петер добросовестно описывает страшную находку, сделанную четыре года назад мэтром Марком возле Гейдельберга, – несколько шахт с останками людей, некогда принесенных в жертву друидами.

– Как же это так?.. – растерянно произносит побледневшая залигэ.

– Мама, а ты вспомни рассказы про Аннон и его жрецов! – немедленно откликается Ллойд. Даже Петер, при всей своей житейской неопытности, замечает, как взволнован молодой сид, как неестественна его напускная бодрость.

– Да я о таких вещах не раз слышала – а кое-что и своими глазами видела, – немедленно откликается фрау Этайн. – Но все равно… Как представишь это! Брр!.. – залигэ передергивает плечами, прикрывает глаза ладонью, вздрагивает и надолго замолкает.

Петер смотрит на фрау Этайн и ее сына с некоторым недоумением: они же, вроде бы, сиды, а не какие-то там бритты или ирландцы и уж тем более не галлы, – но тогда отчего же их так взволновал этот рассказ?

– Послушай-ка, Петроний, – прерывает напряженное молчание Ллойд, – а вот тот древний человек, про кости которого писали в прошлом году у нас в «Гвизониайзе», – он же ведь как раз откуда-то из-под Гейдельберга? Так это, выходит, один из тех кельтов – интересно, сам друид, его жертва или кто-то еще?

– Глупости! – восклицает увлекшийся своим рассказом Петер. – Шахты эти – они в самом Гейдельберге находятся, на Святом холме. А кости, о которых ты говоришь, если я правильно понял, – это те, что под Мауэром раскопали. Между прочим, от Мауэра до города целых полторы мили по прямой! Да и сами кости эти… Ты бы видел челюсть из-под Мауэра – она совсем не похожа на челюсти современных людей! Мэтр Марк вообще говорит, что так называемый «гейдельбергский человек» – скорее всего, промежуточное звено между обезьяной и человеком.

– А здешняя новая находка – это останки таких же гейдельбергских людей? – спрашивает Ллойд, обращаясь не то к Петеру, не то к фрау Этайн.

– Наверняка! – решительно соглашается с сидом Петер. – От Дюсселя до Гейдельберга, конечно, неблизко, но ведь и там, и там рядом Рейн. Древние люди часто расселялись как раз вдоль рек: так и германцы делали, и другие группы племен – славяне, например…

– И все-таки не спешите с выводами, Петерле, – мягко останавливает юношу фрау залигэ. – Вы сейчас повторяете одну из любимейших ошибок ученых классической Греции – делаете выводы, опираясь на одни лишь рассуждения. Так же нельзя! Их же фактами проверять надо! Жизнь иногда подбрасывает такие неожиданные находки! Представляете, когда из Новой Камбрии к нам впервые привезли шкуру утконоса, странного зверька с утиным клювом и перепончатыми лапами, мои коллеги – да что греха таить, и я сама тоже – в общем, все мы решили, что это подделка, что ее сшил какой-то шутник или обманщик из кусочков шкур разных зверей и птиц. А уж когда привезший нам это чудо моряк стал рассказывать, что сам видел построенные в норах гнезда утконосов с отложенными яйцами… В общем, его чуть не выставили из Университета с позором!

– Но ведь не выставили же! – догадывается Петер.

– Не выставили, – подтверждает залигэ. – Потому что нам очень повезло. По счастью, нашелся на кафедре зоологии один умный мерсиец, мэтр Георг Шоу. Он взял, да и поискал на чучеле швы. А швов-то и не оказалось! Вот так и с костями с этими надо: сначала их осмотреть, описать, сравнить с другими находками и только потом искать объяснения.

Петер задумчиво смотрит на фрау Этайн, беззвучно шевелит губами. То, что находка в долине Дюсселя – наверняка то же самое, что и древний человек из Гейдельберга, – это ведь не собственная догадка студента, а мнение, высказанное самим мэтром Агриколой! Кажется, впервые за все время пребывания в гостях у залигэ Петера посещает чувство раздражения и досады, направленное не на себя, а на ученую даму. Какая бы она замечательная ни была, но вот так покушаться на точку зрения великого археолога и антрополога! Как же хочется убедительно возразить ей, защитить своего учителя! Только вот возразить-то, кажется, нечем…

5. Биогеография и не только

Из "Маминого дня рождения":

Свеча толстая, восковая, вкусно пахнущая, горит ровным пламенем в ажурном фонарике, вырезанном из сухой тыквы-горлянки. И не отойдешь от него: еще загорится, чего доброго! Вот и сидят из года в год, сменяя друг друга, камбрийские детишки возле этих светильников каждый Калан Гаэф, сторожат огонь. Не от пожара: фонарик ставится в посудину с водой, так что если и зазеваешься — беды не случится, разве что попадет от родителей за испорченную игрушку. Но вот если огонь погаснет до рассвета... Хоть и новый это обычай, а успел уже обрасти всяческими поверьями: кто-то верит, что не будет тогда удачи до самого лета, до самого Калан Мая, а кто-то боится и еще худшего: болезней, смертей...

А виной всему давняя ошибка маминого Учителя: во время последней своей болезни попросил он мэтрессу Нион, тогда еще совсем юную, «сделать на Самайн тыкву с глазами». Ох, и долго разыскивали по Кер-Мирддину южный овощ: вышло точь-в-точь как в ирландской сказке про курочку и орех. Нион попросила тыкву у Гвен, будущей Танькиной тетушки, та — у госпожи Элейн, будущей Танькиной бабушки, а уж та выпросила у своего мужа, мэтра Амвросия, будущего Танькиного дедушки Эмриса, редкий плод из его сада. С тех пор и повелось в Диведе, а потом и в Глентуи: каждую осень взрослые и дети вырезают из горлянок фонарики один другого причудливее — и непременно делают им большие страшные глаза. Только вот горлянки эти все привозные, с рынка, — а значит, сухие и твердые: резать их трудно, зато ненароком свечкой подпалить — проще простого. Это потом уже выяснилось, что Учитель имел в виду совсем другую тыкву, большую и сочную, каких в Камбрии отродясь не бывало. Должно быть, растут они пока еще только где-то далеко за океаном, как и знакомый Таньке только по маминым рассказам подсолнечник с огромным цветком, похожим на солнце, как и неведомые овощи картофель и помидор...

Танька вспоминает эту историю — и воображение уносит ее в далекую загадочную страну, где живут странные люди, никогда не видывавшие ни коров, ни лошадей, ни пшеницы, ни овса, не знающие колеса́, но все равно создавшие свои королевства и даже построившие пирамиды, почти такие же, как в Египте. Вот бы оказаться там на самом деле, посмотреть, как жители тех краев обходятся без таких привычных и знакомых вещей! А еще — узнать, какие в заокеанских землях растут деревья и травы, какие звери бродят по тамошним лесам!.. Увы, сначала надо вырасти, а потом еще и дождаться, пока в Камбрии научатся строить такие корабли, на которых можно будет пуститься в плавание через весь океан. Вот и остается Таньке лишь мечтать о путешествиях — и рисовать то, что она никогда не видела наяву... Нет, огонь она, конечно же, не упустит: не так это уж и трудно. Ну, устроится она рядом с фонариком, ну, положит рядом с пером и чернильницей еще и запасные свечки и щипцы для снятия нагара... Пожалуй, сначала она нарисует бредущего по пустоши угрюмого бизона, похожего на косматого быка, потом — огромного величественного кондора, парящего над снежными вершинами гор, потом — стройную гибкую пуму, бегущую по песчаной пустыне между странных, похожих на колючие огурцы, растений, а потом...

6. История Средних веков 

Из рассказа Чтобы больше не выбирать:

Странные места, где зеленые леса, богатые дичью и прорезанные многочисленными быстрыми реками с чистой и прозрачной водой, за день пути могут смениться бесплодной каменистой пустыней. Странная армия, где бок о бок сражаются с общим врагом и христианские народы Восточного Рима, и тюрки, среди которых почти нет христиан, зато множество поклонников Кувак-Тангры, небесного бога степняков. Странный военный лагерь, где в общем гомоне перемешаны мелодичный греческий язык, гортанный армянский и изобилующее шипящими звуками наречие хазар. И странная пара в тюркской походной юрте. Он — немолодой, круглолицый, с большими черными глазами навыкате, с короткой клочковатой темной с проседью бородкой. Она, удивительно похожая на него чертами лица, — на самом деле, средних лет, но на первый, небрежный, взгляд легко может показаться совсем юной. Ираклий, император Восточного Рима, и императрица Мартина Августа, его супруга и одновременно племянница. Презревшие ради своей любви и древние обычаи, и церковные установления. Обвенчанные самим Патриархом, но осужденные молвой. И, видимо, проклятые Богом за запретный брак: уже двое сыновей родились у них калеками.

Опершись на локоть, императрица полулежит на расстеленной на войлочном полу пушистой пятнистой шкуре. Ей явно неможется: правильное округлое лицо посерело, на высоком лбу испарина. Нездоровый климат, непривычная пища, дурная вода — да мало ли источников болезней в военном походе для слабой здоровьем, пусть и сильной духом, женщины? А может быть, всё гораздо проще: Мартина плохо переносит духоту, а сегодня с утра стоит как раз такая погода: жара, безветрие — да к тому же еще и зажжен в юрте коптящий и дурно пахнущий сальный светильник. Оттого и порывается встревоженный Ираклий раздвинуть полог юрты — но только Мартина упорно противится этому, жалуется на чересчур яркий свет снаружи. Пару раз он даже поднимается на ноги, но, повинуясь умоляющему взгляду огромных глаз жены, тотчас же возвращается, наклоняется к ней, шепчет на ухо что-то очень ласковое на родном для них обоих армянском языке.

Ладно, хватит. Надо же и другим слово дать.