Литература без литературы

Какое странное, казалось бы, -- и многим покажется! -- глупое, безумно глупое утверждение от неизвестной мадамки. Ведь, и множество множеств подтвердят вам, тексты-то вот они! И их миллионы, и люди каждый день, каждый час, каждую минуту и каждую секунду читают, читают и читают... Они зачитывают и зачитываются, задумывают и задумываются, замысливают и замысливаются. Тонут в гуакамоле собственных заблуждений и тут же находят его весьма и весьма приятным -- он подпитывает эго, но не даёт всплыть.

Они убегают в миры, где драконы, руны, уровни и магия, где они могут быть победителями, соблазнителями, ревнителями и уравнителями. Ведь каждый день, и все те бесчисленные дни, что были -- и будут -- перед каждым новым, смотрят на тех, кто избавлен от тягости, тяжести и тлена рабочих расписаний, планёрок и того изнурительного, принудительного действа, который французы презренно называют "travail". От отвратного -- до искр в глазах, до зубной боли, -- чудовищно несправедливого непостоянства, где ты нигде, никак, никто и не имеешь ни малейшего права на результаты своих мук.

Они смотрят на тех, кто поставляет им врачующие, латающие, анальгетизирующие душу продукты и задумываются: "А чем мы хуже? Писать-то, небось, и мы не дураки!" И, ко всеобщему горю, ко всеобщей радости и ко всеобщей языковой анемии -- правы. Они могут! И они делают. Они, в большинстве своём, взаправду хотят написать то, что интересно им, а через них -- всем другим. Перенести себя -- и из себя -- на страницы и побыть, пусть не инженерами, но лекарями. В конце концов хорошо рассказанная история, а уж тем более анекдот, способны на многое.

Проблема в том, что массовость не принесла качества, она отоварила искусство. Превратила литературу в продукт, а где продукты -- там торговля, а где торговля -- там маржа. А где маржа -- там удешевление, там минимизация расходов. И вот так, словно по давно обруганным, омаранным и оплёванным книгам, целые поколения -- нынешнее, следующее и позабудущее -- подрядились приторговывать литпродуктом, этим третьесортным писэрзацем, после изнуряющих тело смен и вахт. Втюхивать друг дружке содержимое собственных голов и хвастаться тем, что кто-то, по всем законам "тысячеусто проклятых бородачей", вырвался вперёд. И теперь кричит, рвёт от натуги глотку тридцать три раза перезаложенной мыслью о том, что "хорошая книга всегда пробьётся!"

Я бы так и не уверилась в том, что эту совершенно полишинелеву истину нужно, всё-таки, выносить на свет Божий, но один человек принёс мне ссылку на бахвалящуюся, язвительную, но крайне суетливую и нервную госпожу-стахановку с годовой производительностью в тринадцать полных романов, которая доказывает -- скорее себе, чем миру, -- что продажи определяют качество произведения и делится выдающимся, наипошлейшим полуфактом-полунаблюдением, что если вы "за три года" продали "всего три книжки", то творчество ваше "скорее всего, так себе. Упс..." Но за намёками, за желчной, слюнявой от чувства собственно превосходства улыбкой, за "упсами" и за не "приписываете мне слова, которые я не говорила." фразами прячется та, что точно-преточно -- а ей есть, кому подсказать -- знает, что книги её... не литература, не творчество, и даже не хобби, а чистой воды бизнес-проект. Проект, который, по вполне известным причинам, может только наращивать обороты, ведь для того, чтобы оставаться на месте -- ему нужно будет бежать всё быстрее и быстрее.

"Не давай проде стынуть", "Веди ЦА в дойную", "Светись или забудут" -- эти, и многие девизы обретают жизнь, и нам показывается воистину раблевский монстр: не читающий, но проглатывающий, слепой, глухой и совершенно бесчувственный двуизвиленный кадавр, продукт механизации, деградации и декадентства литературной сцены. Мыслью и делом, которой, остаётся слизывание самиздатовских, безредакторных и безкорректорных, сливок. Пережёвывание, переваривание и перекармливание этого чудовища, что ежечастно изливается соком своего "нра-ненра" и видит калейдоскопично-голокружительные сны, где "покупатель всегда прав", "рынок решает", а "деньги значат искусство".

Не значат и никогда не значили.

Мы уже видели, как издательства, которые в погоне за коротким рублём выстрелили себе в голову, теперь маются литературным несварением, пока гальванизированный труп русскоязычной художественной литературы отплясывает последние мгновения, перед окончательным и бесповоротным растворением в сети.

Мы уже видели, как побитый, пожёванный, пропущенный через зелёную улицу рыночных реформ обобщённый русский литератор стоит на паперти "мошковского места" и просит... Нет, не на следующий проект, а хотя бы на хлеб! И сочувствующе-конкурирующие, возбуждённые, разгорячённые ветрами перемен зеваки, зазывают его на всякие-разные ресурсы.

Мы уже видели, как окрылённо-ошпаренный подписочным "крокодилом" он, в поте лица, без правок и редактуры, выдаёт на-гора сотни сотен страниц пустого, поточного, простого, серого, но такого гладкого писева для утоления голода читающей его массы и страдает от смрада собственного эго.

Мы уже видим, как миллионы мух могут ошибаться, ошибаются и будут ошибаться, а самоназначенныхе горекритики и одуревшие от квазилитераторы будут, до самой тепловой смерти, кормить своих ненаглядных подписчиков выхолощенным, выскобленным, выщербленным до самых базальтов унылым писпродуктом. И с каждым годом, с каждой коммерческой итерацией качество его будет всё падать, падать и падать, пока, наконец, он не будет отличим от машинной.

И мы точно-преточно увидим как запоздавшая смерть, при брюхе, фраке и монокле, -- та самая смерть, которая, однажды, уже пришла к издателям -- придёт и к сетеавторам. Придёт и принесёт с собой прогресс. Похоронив, наконец, нашу ненаглядную, выстраданную и настрадавшуюся русскую литературу, а товарное производство убьёт её могильщиков, завершив, тем самым, очередной перепроизводственно-препохабный цикл.

Нет, я не луддитка. Я не призываю отказаться от техники, как многим сейчас показалось. Я призываю отказаться от плохих, неуклюжих, копеечно-коммерческих авторов и их всевозможных -- от литиздательств до продинструкторов -- попутчиков. От всего того, что высветляет себя на фоне безликой, безбрежной серости и громогласно, анекдотично-скуловоротно гогочет "Пишите лучше! Хорошая Книга пробьётся!"

Писать в мире литературы без литературы?

Писать в мире, где она уже мертва?

Писать?..

Но как бы черно не было на горизонте -- надежда есть. Ведь король умер -- да здравствует король!

Возникает, и вот-вот уже возникнет, наипарадоксальнейшая ситуация, где писать могут все, но чтобы литература возродилась -- писать не должен никто. Ведь чтобы возродиться -- она вновь должна стать салонными посиделками своих среди своих, своих про своих и своих для своих. Отдушиной, где качество будет расти из-за банальнейшего страха позора. Своих... перед своими.

Ну... а в современности "писать лучше" -- не помогает и не поможет. Это всё равно что посоветовать бедным купить больше денег. Я возьму на себя смелость пожелать автору изначального поста удачи на творческом пути и побольше, побольше всяких женских -- хи-хи-хи -- романчиков. В конце концов я сама -- девушка, бывает, и почитываю. Но это ещё не всё. Ведь самым моим душевным советом будет фраза: "Будьте, и извините за тавтологию, проще! Проще и честнее! Лучше сразу и без обиняков говорите -- инвестируйте в крео! Будьте доходны!"

Вот и всё! Вы можете мне не верить, но я точно слышала, что сто или двести тысяч могут помочь отцу русской демократии. Ж)

Правда, сама не подавала. Ж(

Увы-увы.

P.S. А в комментариях уже можно высмотреть пострадавшую от яда дурной книги паству, что на голубом глазу заявляет "сложные, многосоставные эпитеты и метафоры это элитаризм, так сложно писать -- грех. Мы не понимаем! Нам не "нра"!"

Но что поделать, моей вины в том, что вы, вслед за дельцом, подсели на текстоморфин -- нет.