К флэшмобу "Чуть не утонули"

Присоединюсь к флэшмобу Итты Элиман о опасных плаваниях. Есть у меня и такое тоже. Кое-что принесу. Первый фрагмент -- из завершенного, второй -- из впроцессника.

1.

Свернувшись калачиком и блаженно зажмурившись, белый мохнатый пес дремал позади мачты на рваной хозяйской лейне. Бог весть отчего он выбрал себе именно это место, но уж точно не чтобы укрыться от солнца: греться под его лучами псу явно нравилось, да и тени мачта не давала. Тонкая, низкая, с одной-единственной поперечной реей и свернутым парусом, она вообще торчала над куррахом бесполезным украшением: что толку от прямого паруса при почти встречном ветре! А ветер и не думал меняться.

Со спины Сигге сошло уже сто потов, а он всё греб и греб, тупо уставившись в видневшееся между рейками кожаное дно. Бычьи шкуры, обтягивавшие деревянный каркас, то натягивались, то сморщивались в такт движениям весел, точно куррах был живым существом и дышал. Сигге, привыкшему к надежным деревянным корпусам гленских судов, от этого зрелища было неуютно: чудилось, что тонкая кожаная оболочка вот-вот лопнет и внутрь лодки хлынет вода. В довершение всего успевшие отвыкнуть от работы руки саднило от полопавшихся мозолей. И все-таки он не роптал — и запрещал себе даже мысленно сожалеть о сделанном выборе, сколь бы нелепой ни казалась его причина. А причина была действительно странной: из памяти Сигге упорно не желала уходить похожая на скандинавку девушка с естественного факультета — совсем ему незнакомая и, возможно, вовсе не та, что заблудилась в Думнонии вместе с Великолепной. И сейчас Сигге старательно убеждал себя, что он плыл в неведомый Кер-Бран вовсе не ради нее, а чтобы найти и спасти дочь леди Хранительницы.

Лэри, сидевший ближе к корме, тоже усердно работал веслами, но, казалось, и не думал уставать. Оба молчали: Сигге боялся сбить дыхание, а ирландец вообще был не очень разговорчив. Зато девчонка за рулевым веслом только и делала, что напевала веселые гаэльские песенки. Слов их Сигге не улавливал. Язык этот ему вообще давался трудно. Читать Сигге по-гаэльски мог, писать тоже — а ни говорить, ни на слух понимать не получалось ни в какую. Но странные, непривычные для Камбрии и неожиданно красивые мелодии этих песен поистине согревали Сигге сердце. Казалось даже, что от них становилось легче тяжелое весло и утихала боль в натруженных руках.

Когда солнце совсем приблизилось к горизонту, Лэри неожиданно прервал молчание.

— Давай-ка табань, парень. Ночуем, — буркнул он себе под нос и вдруг рявкнул, перебивая плеск волн: — Нуала! Заворачивай к берегу!

Девчонка оборвала песню, коротко кивнула и шевельнула рулевым веслом. Повинуясь ему, а заодно и слаженным гребкам Сигге и Лэри, куррах повернул к видневшейся неподалеку желтовато-бурой полосе песчаного пляжа.

Первое, что сделал пес, очутившись на суше, — стремительным галопом унесся к разбросанным позади песчаной полосы громадным камням — только его и видели! Но у пса, по-видимому, были свои, собачьи, представления о правильном отдыхе. А людям пришлось проделать еще немало дел: сначала разгрузить куррах, потом вытащить его на покрытый чахлым вереском берег, после этого — насобирать плавника и хвороста для костра. Огонь Лэри разжигал уже в сумерках.

Не успел костер толком разгореться, а Нуала уже занялась делом: вытащила из мешка закопченный котелок, зачерпнула в него воды из журчавшего неподалеку ручейка, сыпанула туда же крупы. Вскоре от костра потянуло вкусным запахом овсяной каши. Нашлось и чем ее запить: следом за котелком Нуала извлекла из того же самого мешка пузатую оловянную флягу. Стоило Лэри открыть ее, как над лужайкой разнесся кисловатый дух домашнего пива.

Согревшись возле огня и разомлев от выпитого, обычно немногословный Лэри вдруг разговорился: ни с того ни с сего повел речь о погоде. Сначала он посетовал на частые дожди, потом — на ветер, целые месяцы напролет дующий в одну и ту же сторону. Но когда Сигге попробовал заговорить о пользе сидовских косых парусов, Лэри насмешливо хмыкнул, а потом, подняв вверх указательный палец, назидательно произнес:

— Парень, нашим куррахам от таких парусов верная смерть. Нашелся уже в Тревене один умник: отходил пару лет на «Анье», а как домой вернулся — взял да и поставил себе на лодку похожую штуку. Ну и что из этого вышло? Свежий ветер поднялся — и мачту ему повалил, и борт проломил.

Сигге пожал плечами и промолчал. На языке у него так и вертелось насмешливое: «Так зачем же вы такие хлипкие лодки делаете — из тонких реечек да из шкур?» — однако ссориться с Лэри определенно не хотелось. Было во взгляде громадины-ирландца что-то бычье — мрачное, грозное и упрямое.

А Лэри вдруг задумчиво посмотрел на него, а потом, чуть смутившись, произнес:

— Слышь, парень, ты мне вот что лучше объясни! Что это за чудо такое объявилось возле Требедрика под самый Лугнасад? Корабль трехмачтовый вроде греческого дромона знай себе прет против ветра без весел и со свернутыми парусами — а дым над ним, как от плавильной печи. Как он из-за мыса выглянул, у меня аж глаза на лоб вылезли, а уж рыбаки мои — те и вовсе...

Лэри махнул рукой и, похоже, смутившись окончательно, оборвал фразу. Зато Сигге, наоборот, приосанился. Гордо ухмыльнувшись, он небрежно бросил:

— Так это, должно быть, мы на «Модлен» машину испытывали.

А как сказал — так сразу и испугался. Вот спросит его Лэри, как эта машина устроена — и что он ответит? Сам-то Сигге был специалистом по корабельному лесу, в паровых машинах особо не разбирался. Так что, спохватившись, он тут же на всякий случай исправился:

— Ну то есть не я сам, конечно, а инженеры с нашего факультета.

В ответ Лэри пожал плечами и не проронил ни слова. На некоторое время возле костра воцарилось молчание.

А потом рыжая девчонка сочувственно посмотрела на Сигге и вдруг хихикнула. Тут-то наконец до него и дошло: да не поняли ирландский рыбак и его дочка ничего из его мудреных слов! И тогда, так и не придумав более доступного объяснения, Сигге поспешно подытожил:

— Ты подожди немного, почтенный Лэри. Скоро у нас все корабли и против ветра, и в штиль ходить научатся — без весел, без парусов!

Лэри недоверчиво хмыкнул, однако кивнул. И, так ничего и не сказав, подбросил хворосту в огонь.

До самого рассвета пес прослонялся по ближним окрестностям — на глаза не попадался, но, судя по всему, и далеко тоже не отходил. Поутру Лэри тихонько свистнул — и он тут же объявился, белым призраком вынырнув из кустарника. Вид пес имел довольный-предовольный: маленькие глазки прямо-таки излучали добродушие, а увешанный репьями чуть загнутый вверх хвост гордо раскачивался из стороны в сторону. Вот только длинная свалявшаяся шерсть на его морде была основательно перемазана чем-то бурым, подозрительно похожим на засохшую кровь.

Глянув на пса, Лэри загадочно хмыкнул, однако ничего не сказал. А тот уселся рядом с хозяином, смачно облизнулся и широко зевнул, показав крупные желтоватые клыки.

Пока куррах волокли к воде, он так и сидел возле погасшего костра — неподвижно, как статуя, не спуская взгляда с суетившихся людей. Но стоило курраху закачаться на волнах — и пса словно расколдовали. Бесшумно, как огромная сова, он сорвался с места и в несколько прыжков долетел до линии прибоя, обдав ледяными брызгами ошеломленного Сигге. В следующий миг пес легко перемахнул через борт курраха, быстро отряхнулся и деловито направился к мачте. Пристроившись позади нее — на том же самом месте, что и вчера — он принялся сосредоточенно, с громким чавканьем вылизывать свою шерсть.

И снова лежали в ладонях Сигге отполированные рукоятки весел, снова сжималась и разжималась в такт гребкам дубленая бычья кожа под ногами, а едва поднявшееся над горизонтом солнце светило ему, сидевшему лицом к корме, прямо в глаза, заставляя щуриться. Исподволь Сигге любовался, как под рассветными лучами отсвечивали красной медью заплетенные в толстые косы волосы Нуалы.

По правую руку от него тянулась бесконечная полоса берега. Песчаные дюны сменялись бурыми пологими склонами, те — суровыми темными скалами, хотя и уступавшими в высоте крутым берегам скандинавских фьордов, но все равно пробуждавшими в памяти Сигге полузабытые картины из детства. Как наяву стояли сейчас перед его глазами темно-зеленые остроконечные кроны елей. Здесь, на Придайне, это дерево не встретилось Сигге еще ни разу — а ведь когда университетские мэтры составляли реестр корабельных рощ, он объездил едва ли не половину острова. За один год Сигге успел побывать и на берегах горных озер Эрари, и в заповедной пуще Энис-и-Ллуда близ древнего храма, и даже на дальней северной границе Алт Клуита, возле самого Антонинова вала, за которым лежали таинственные земли пиктов. И всюду, где были леса, ему попадались на глаза сосны, ясени, дубы, тисы — но только не ели! А на его родине, в далеком северном краю, густые еловые леса покрывали высокие берега извилистого Гэйрангерфьорда сплошным мохнатым, как медвежья шкура, покровом. И хотя сучковатая древесина елей совсем не ценилась корабельными мастерами, Сигге временами тосковал по терпкому, не похожему ни на какой другой, запаху их колючей хвои.

А потом скалы оставались позади — и наваждение быстро отступало: очень уж непохожими на родные места каждый раз оказывались открывавшиеся виды. Пряча разочарование, Сигге всматривался в низкие буро-зеленые холмы и по своему обыкновению силился отыскать на их склонах корабельные рощи — но здешние места были на удивление безлесны. Зато сплошь и рядом он замечал приметы человеческого присутствия: то над прибрежным утесом возвышался резной каменный крест, то в привычные, уже почти не ощущавшиеся морские запахи внезапно врывалась легкая горечь торфяного дымка, то за высоким скалистым мысом вдруг открывался вид на рыбацкую деревню. Однажды им навстречу прошел под парусами большой двухмачтовый куррах, потом Сигге разглядел вдалеке знакомый силуэт сторожевой яхты.

Сигге и Лэри гребли теперь попеременно, сменяя друг друга. Куррах продвигался медленнее, но зато не приходилось останавливаться на отдых. Нуала, похоже, тоже порывалась взяться за весла — во всяком случае, она то и дело показывала на свободную банку и что-то горячо втолковывала отцу. Увы, в ее гаэльской скороговорке Сигге опять не мог разобрать ни слова.

Между тем Лэри все чаще поглядывал на медленно, но верно затягивавшееся тучами небо. А когда куррах поравнялся с очередным песчаным пляжем, он вдруг буркнул сидевшему на веслах Сигге:

— Давай-ка к берегу, парень, пока не поздно, — а потом снисходительно пояснил: — А то волны поднимутся — будешь рыб кормить!

Снова пришлось высаживаться на сушу. В довершение всего как раз начинался прилив, так что оставаться на прибрежном пляже нечего было и думать. По влажному желтовато-бурому песку они втроем — Лэри впереди, Сигге и Нуала сзади — доволокли куррах до покрытого пожухлой травой склона прибрежного холма. Поднатужиться им, конечно, пришлось — и все-таки легкости ирландской лодки оставалось только удивляться. Сигге и удивлялся — в который уже раз. Но молчал. Признавать, что у такой бестолковой, хлипкой конструкции есть несомненные достоинства, ему не хотелось совершенно.

Лэри всю дорогу тоже помалкивал, лишь тихонько фыркал в пышные усы. Но когда пляж наконец остался позади, ирландец все-таки не утерпел — бросил на Сигге хитрый взгляд.

— Ну что, парень! Хотел бы ты вот так вместо гаэльского курраха тащить гленское деревянное корыто? — и, не дождавшись ответа, довольно ухмыльнулся: — То-то же!

Возле курраха они и устроились: покидали пледы на траву да и расселись на них. Костра в этот раз не разжигали, еды не готовили, и даже пёс так и не ушел на охоту, улегся рядом. Порывшись в мешке, Нуала извлекла из него оловянную флягу — не ту, что давеча: больше, пузатее — и подала отцу. Отхлебнув из нее, Лэри довольно крякнул, блаженно прикрыл глаза. Потом вдруг протянул флягу Сигге.

— Будешь?

Тот благодарно кивнул, сделал большой глоток — и чуть не поперхнулся: пиво оказалось неожиданно забористым. Совсем не похожее на вчерашнее, оно было сладковато-горьким и почему-то отдавало ягодами.

Переведя дух, Сигге растерянно посмотрел на довольно ухмылявшегося Лэри, на прикрывавшую рот ладошкой, едва сдерживавшую смешок Нуалу — и, так и не придумав ничего лучшего, вдруг спросил:

— Господин Лэри, долго еще нам добираться?

И тут же испугался: ох, поднимут его сейчас эти ирландцы на смех!

Но Лэри лишь пожал плечами.

— Это уж как с ветром будет, — ответил он хмуро. — Уляжется до утра — завтра до Порт-Ледана доберемся. А оттуда до Робинова дома рукой подать.

Насмешки в словах Лэри не оказалось — и все-таки ответ не порадовал. Сигге задумчиво посмотрел на гулявшие по морю высокие волны, на клочковатые свинцовые облака в небе — и едва сдержал вздох. Как же досадно было сидеть на берегу безо всякого толка в ожидании хорошей погоды! Потом зачем-то спросил — хотя и сам понимал, что ответа не получит:

— Как думаете, господин Лэри, там с девушками всё в порядке?

И тут же в воображении Сигге принялись рисоваться картины одна другой ярче — и притом ну совсем несвоевременные: как он, преодолев уйму опасностей, все-таки разыщет пропавших девушек, как вызволит их из плена у свирепых разбойников — и как потом подойдет к спасенной им светловолосой красавице. Та вдруг спросит Сигге — конечно же, на его родном языке: «Как зовут тебя, герой?» — а он гордо ответит: «Я Сигфаст, сын Сигурда, инженер!» И тогда девушка в ответ назовется сама, и окажется, что зовут ее, к примеру, Альвдис, «эльфийская дева», или Рогнейд, «честь богов», и что родом она откуда-нибудь из Ругаланна или Хордаланна. А потом Сигге явится к ее родителям и...

Он одернул себя. Не пристало почтенному мэтру предаваться мальчишеским мечтам! А уж если ты никак не можешь забыть эту девушку — что мешало тебе справиться о ней в свое время у того же Олафа?

Опомнился, как оказалось, Сигге вовремя.

— Вот уж дело мне до них... — буркнул вдруг Лэри — и, должно быть, спохватившись, поспешно пояснил: — Дочку Немайн небось уже всё гленское войско разыскивает, а о Робине кто позаботится? Его ведьма, что ли?

Вначале Сигге даже подумал, что ослышался. Вымолвил с удивлением:

— Да ведь Мэйрион — это же та самая, которая...

— Может, та, а может, и не та, — не дослушав, хмуро пожал плечами Лэри. — Кто ее теперь разберет! А хоть бы даже и та — будто с того легче? Знаешь, парень, сколько она положила и бриттов, и гаэлов ради победы? Нашими мертвецами саксов завалила!

— Так зато победили ведь... — растерянно пробормотал Сигге.

— Ну да, ну да, — хмыкнул Лэри в ответ. — То-то теперь в Керниу пришлых больше, чем коренных!

И, махнув рукой, он потянулся за флягой.

2

Увы, как ни всматривалась Танька в скалистые берега острова, отыскать тупиков ей так и не удалось. Зато спустя некоторое время ее взгляд выхватил среди серых морских волн что-то темное. Вглядевшись пристальнее, Танька опознала вытянутые очертания ирландской лодки-курраха – совсем небольшой, без паруса и без мачты. Временами лодка совсем скрывалась за водяными валами, но потом всякий раз вновь появлялась – и медленно, но верно приближалась к кораблю. А вскоре Танька рассмотрела в ней согнувшуюся в три погибели человеческую фигуру.

– Олаф, посмотри! Там человек! – удивленно воскликнула она – и тут же сокрушенно вздохнула: – Ох, да ты же не увидишь...

– Может быть, тюлень? – с сомнением отозвался Олаф.

– Нет-нет, – упрямо мотнула головой Танька. – Точно, лодка, и человек в ней!

– Ну рыбак, – хмыкнул Олаф в ответ.

– Нет-нет, – настойчиво повторила Танька, по-прежнему сосредоточенно вглядываясь в морскую даль. – Там что-то не так. Мне не нравится.

Олаф не ответил. Обернувшись, Танька встретила его вопросительный, недоумевающий взгляд.

– Он там сидит скорчившись – точь-в-точь как когда-то Робин, – тихо пояснила она. – И, по-моему, у него нет вёсел.

На мгновение Олаф задумался. Потом кивнул:

– Обожди, я сейчас.

И вразвалку, словно был настоящим моряком, зашагал по палубе.

Вернулся он не один. С удивлением Танька увидела рядом с ним незнакомого седоусого мужчину, укутанного в добротный красно-черно-зеленый клетчатый плащ.

– Я Эвин ап Никлас, старший офицер барка «Дон», – по-военному отсалютовав, представился тот. – Чем могу вам помочь, великолепная?

И тут Таньку вдруг бросило в жар. Нет, конечно же, сэр Эвин обратился к ней правильно – именно так, как полагалось по давнему обычаю. «Магнификами» – «великолепными» – в Восточном Риме именовали самых важных сановников, а в Камбрии это звание как-то само собой перешло на членов императорской семьи. Сколько Танька себя помнила, именно так обращались и к отцу, и к брату, и к ней самой на официальных церемониях. Но какой же неуместной всегда казалась ей эта подобострастность в обычной обстановке, и как же горячо она отстаивала каждый раз свое право быть как все! И вот опять!.. Внезапно Танька ощутила в глубине души что-то вроде симпатии к Серен: та хотя бы в гневе сумела быть откровенной.

Однако поправлять моряка она все-таки не стала и даже вроде бы сумела скрыть раздражение. Да и разве мыслимо было затевать спор сейчас, когда от малейшего промедления могла зависеть человеческая жизнь?

– Не мне, сэр Эвин! – сдержанно, но твердо произнесла Танька. – Вон там одинокая лодка, а в ней человек. Мне кажется, он терпит бедствие. Пожалуйста, окажите ему помощь!

И она повелительным жестом указала вдаль.

Сэр Эвин последовал взглядом за ее рукой. Сначала он недоуменно нахмурился, затем сощурился и, наконец спохватившись, извлек из висевшего на поясе чехла массивную подзорную трубу.

– Ага, – вскоре пробормотал он и, оторвавшись от трубы, обернулся.

– Вы правы, великолепная, – в голосе сэра Эвина Таньке почудились разочарование и досада. – Там человек, и у него, похоже, нет весел.

– Вы ведь спасете его, да? – немедленно воскликнула Танька.

– Ветер крепчает. Некстати всё это, – мрачно отозвался сэр Эвин и поспешно продолжил: – Разумеется, я доложу капитану, великолепная.

И с тщательно скрываемой, но все-таки заметной неохотой он направился к лестнице.

– Почему он так?.. – удивленно пробормотала Танька.

– Волнение усиливается, – откликнулся Олаф. – Для лодок становится опасно. А отправлять в море спасательную шлюпку...

– Но тогда... – перебила Танька и тихо ахнула.

– Ну он же пошел к капитану, – улыбнулся ей Олаф. – Я думаю, уж тебе-то сэр Гарван не откажет.

И от этих его слов Танька сразу и обрадовалась, и огорчилась.

* * *

Олаф не ошибся: вскоре на палубе «Дон» закипела бурная деятельность. Где-то над Танькиной головой раздался зычный голос капитана, к нему тотчас же присоединились зазвучавшие в разных концах корабля пронзительные свистки. С невероятной быстротой десятки людей заполнили собой палубу, так что «Дон» стала напоминать разворошенный муравейник. Одни моряки устремились к закрепленным на палубе лебедкам, другие по веревочным лестницам полезли на мачты. Вскоре громадные четырехугольные паруса двух передних мачт стали съеживаться, уменьшаться в размерах. Потом заскрипел, наматываясь на лебедку, толстенный канат, и верхняя поперечина передней мачты, несущая последний расправленный парус, медленно повернулась. Тем временем зеленый ломоть Инис-Вайра начал уползать вправо: корабль разворачивался к острову носом.

Позабыв и про качку, и про недавнюю неприятность с Серен, Танька во все глаза наблюдала за происходившим, переводя взгляд то на возившихся с канатами людей, то на мачты и паруса, то на видневшийся теперь прямо по курсу корабля остров, – и в итоге даже умудрилась пропустить спуск шлюпки. Спохватилась она, лишь когда та уже преодолела добрую четверть пути. Между тем шестеро мускулистых моряков, слаженно работая веслами, быстро продвигались к черневшему среди увенчанных жгуче-белыми барашками волн злосчастному курраху. Спустя некоторое время шлюпка поравнялась с ним, заслонив собой. За спинами моряков Танька уже не могла толком рассмотреть происходившее, видно было лишь, что человек в куррахе выпрямился и энергично махал руками, а еще – что его волосы ярко отсвечивали красной медью. Потом и шлюпка, и куррах скрылись за высокой волной, а когда та отступила, в куррахе уже никого не было, зато людей в шлюпке стало на одного больше.

Вскоре моряки вновь взялись за весла и принялись разворачивать шлюпку. Пустой куррах так и остался брошенным на произвол волн. А волны между тем и в самом деле становились всё выше, всё сильнее, и каждый раз, когда очередная из них настигала возвращавшуюся шлюпку, сердце у Таньки испуганно замирало. Облегчение наступило, лишь когда шлюпка достигла наконец корабля.