О зеркалах

ну раз пошла такая пьянка, с описаниями через взгляд в зеркало, то не стану и я стоять в сторонке.
Зеркала? Они есть у меня. Только  зеркала - они бывают разные. Так что, получите.

Когда-то казалось, этот полет станет самым большим приключением в жизни, но оказался самой нудной рутиной. Тяжело искать там, где четыре, явно более хорошо подготовленных экспедиции ничего не нашли. Почем мы сразу не повернули назад? Должно быть, помешало упрямство. Но и упрямство не вечно.

С каждым днем все теснее и неуютнее становился малый корабль. Спать приходилось по очереди на трансформированном в койку кресле кают-компании — узком и тесном. И не то чтобы меня разбаловали условия пребывания на Ирдале и Рэне — просторные комнаты, чистое белье, удобство и комфорт, просто корабль — это корабль.

Ляжешь, потушишь свет, но лампы аварийного освещения и урчание двигателей не дадут забыть, где ты находишься, что между тобой и бездной — тонкий слой композитного материала, да защита искусственно сгенерированного магнитного поля; над головой — термоядерный реактор, и над оружейной надстройкой — еще один. А ты сидишь как лабораторная мышь в тесной клетке и ждешь. И почти ничего от тебя не зависит.

Пространство враждебно человеку. Так было всегда. Болтанка долгого полета напрягает. Стыдно признаться — но мне хотелось убраться отсюда подальше. На Рэну, Ирдал, да любую, пригодную для жизни, планету. Под высокое синее небо, как под защитный купол.

Когда не спишь, сидишь в рубке, изучаешь собранные данные — дискомфорта вроде и вовсе не чувствуешь, но на грани меж сном и явью, перед тем как заснуть или полностью проснуться, как кипятком ошпарит: тут, рядом, за стеною Пространство. А следом окатит холодной водой — чем плохи были для Аюми планеты, что они оторвались от их тверди, предпочтя бродяжью жизнь в космосе?

Ведь только вспомнить, как приближается из-за горизонта рассвет, как ветер несет поземку, как волны шуршат, ластясь к берегу или идет нескончаемый дождь и потянет — туда.

Но я молчу о своих утренних и предночных сновидческих раздумьях, и ничего не говорю о них Арвиду. Не хочу его беспокоить: он взял себя в руки и больше не прикасается к спиртному. Он держится. Мне неловко, что я помню его безуспешную попытку напиться, момент собственного безумия, дикое предположение, которое тогда показалось истиной. Но забыть не удается.

Да, это безумие, но если поверить в реальность открывшегося через галлюцинацию, то все становится на свои места. И не нужно больше гадать... Я его понимаю. Но страшно осознавать, что воля Судьбы столкнула меня с тем, кто не имел другой причины жить, кроме мести. Еще страшнее, что одержимость эта, вкупе с липким холодным ужасом перемолола и переломала в человеке все, что было возможно.

От соприкосновения с этим феноменом что-то отмирает и во мне, но остается только гадать что — наивность, неопытность?Процесс болезненный... я бы с удовольствием отказался от опыта, отгородился невежеством. Но от самого Арвида отгородиться не могу.

Не выношу в нем наглого циника, насмехавшегося над цветом волос в первый день нашего с ним знакомства, но понимаю — упрекать в былых поступках бессмысленно. Если не со мной — он столкнулся с кем-то другим, возможно, менее везучим, и ни он, ни мадам не добрались бы тогда до Ирдала.

Я понимаю, что после краткого пребывания на Ирдале замороженное в камень — оттаяло и неожиданно проросло сильными побегами, устрашив человека, уже считавшего себя мертвецом тем, сколько в нем есть еще живого...

Я не гадаю, не извожу себя вопросами, просто знаю, с чего началось внезапное воскрешение торговца. Я знаю имя: Алашавар.

Знание — как вибрирующая струна, как разряд молнии — ударивший не под ноги, а через темечко. И знания этого я боюсь.

На пятый или шестой день полета происходит то, чего не осознавая, подспудно я опасался. Ответ на непроизнесенный вслух Арвидом вопрос звучит в полный голос — и мы осознаем это. Оба. С запозданием до меня доходит — это не первый подобный случай за время полета, просто раньше что-то мешало нам замечать.

— Давно это?

Арвид спрашивает, потом замолкает, потом осознает — давно. И белеет. А я получаю ответ на занявший мой ум вопрос, который пробивается сквозь лед неверия: люди боятся Иных, и из-за страха Аюми нет места среди людей других рас...Совершенно ординарное, в общем, явление. На меня таращатся полные ужаса и скорби глаза — так же, юношей, Эль-Эмрана смотрел на Высокородного, которому не смог солгать, чувствуя себя нагим и беззащитным, словно новорожденный младенец.

Обожгло чужим стыдом, как своим: я стал свидетелем его жизни — силы и слабости, того, что он не прятал — и изнанки жизни, которую всем не показывают: и заговоров, и плотских забав и постыдных тайн. Он и рад бы был спрятаться, я — отвернуться. Но вернуть все назад нельзя. С забытого на чердаке зеркала смахнули слой вековой пыли, и в нем отразилось.

Дураком Арвид не был — он все это понимал, и страх, что знание станет оружием против него, моментально породило неприятие, а следом полыхнула отчаянно-первобытная злость.

Каждый мой вдох и выдох как последний, я чувствовал — стыд и ярость Арвида не знают границ. Несколько секунд я ждал смерти: оба мы понимали, что, не разбив зеркала, стереть отражение невозможно. Руки сжимались в кулаки, ногти впивались в мясо, мне хотелось завыть как зверю, попавшему лапой в капкан. Мы оба попали в этот капкан. Мне жить хотелось, ему — не стыдиться себя в моем присутствии. Чтобы избавиться от стыда он готов был убить...

Убивать я отныне не мог...

И пусть я читал Арвида как открытую книгу, это меня не приблизило к пониманию, как он сумел удержаться. Но я ощущал — как с невероятным напряжением разжимались пальцы. Это усилие было безмерно, после ему хватило сил только чтобы направленно рухнуть в пилотское кресло и закрыть лицо руками. Словно выпустили воздух... Я прислонился к переборке плечом, закрыл глаза, сознанием, слитым с сознанием Арвида наблюдая собственную спину.

Меня словно вывернули наизнанку. Жить, отражая другого и отражаясь в другом меня никто не учил. Переборка стала ненадежной опорой — скользкой как лед; и, не понимая как, я очутился у ее подножия.

Дали небесные! Сколько раз, слушая легенды о Бродягах, я слышал, что мир они видят иначе. Любопытствовал (глупый мальчишка!) как. Узнал теперь — но надо ли мне оно? Да и можно ли назвать таких уродов людьми?

Можно ли?

Жить, словно вывернутым наизнанку, прорастая нервной системой в других...