Пыль, память и вода

Невидимое, где-то за спиной шуршит море. Спохватываясь, поправляю себя: нет, не море – маршевые.  Тусклый свет едва раздвигает сумрак. Видимо, одна из панелей накрылась, надо будет озаботиться, починить. 

Несколько секунд я лежу, пытаясь избавиться от противного послевкусия кошмара – это же нужно было такому присниться. «Богатая, Рокше, у тебя фантазия», - произношу вслух, и понимаю – это не сон. В тусклом свете мне наконец-то удается рассмотреть  окружающее  пространство; оказывается, я лежу на сером – то ли мелком песке, то ли пепле, то ли на слое пыли. Стоило пошевелиться – субстанция поднялась, поплыла над землей подобно туману, скрывая распластанную рядом  фигуру Арвида. Тело – поправил я себя. В сознании не осталось отголоска мыслей торговца, я перестал чувствовать его биение сердце, чувства, эмоции. 

Подумалось, что чудак человек, я недавно хотел быть свободен и быть собой, но забыл, что мироздание охотно идет глупцам навстречу, исполняя желания. Я не подумал о том, какой ценой дано будет освобождение, а цена оказалась непомерно высокой – словно из души вырвали с корнем нужное. Важное. И теперь болит не только душа, но и тело: дышать тяжело, в глаза как кислотой плеснули. 

Поднявшись на ноги, я сдернул с головы шлем и бросил его в песок, стянул перчатки – и кинул туда же: стало все равно где я и что со мной будет. Худшее уже случилось, и внутри меня образовалась пустота хуже черной дыры. Стянув скафандр, я оставил его валяться на песке.

Подойдя к Арвиду, я опустился на колени, протер ладонью запыленное стекло шлема и отпрянул… Вместо лица – пустота. Словно я ошибся, и, потерял Арвида. Словно я и не волочил тяжелое тело по кораблю, не надевал на торговца скафандр, не тащил его за собой…

Пустота…

Ни тела, ни души, ни следа на песке. Только оболочка, которую, вместе с моей, потихоньку уже начал засасывать песок. Скафандры влекло вниз медленно, уверенно, и вытянуть их на поверхность мне не удалось.

Когда последний клочок материи скрылся в земле, я встал и пошел – лишь бы не пялиться в пустоту, не задаваться вопросами, на которые нет ответов. Идти все же куда легче, чем просто стоять. А бежать еще лучше. В данном случае, бежать от себя. 

Я и бежал: несся сквозь серую мглу по истолченному в пыль песку, кричал во всю глотку имя торговца, словно надеялся, что он отзовется, что я услышу в собственной голове его мысли. И на краткий миг я поверил в это, остановился, оглянулся, увидел поднявшиеся до поднебесья столбы пыли, подобные грозовым облака, подсвеченные потусторонним сияньем зарниц, дрогнул и побежал дальше.

Долго ли я летел сквозь полумрак по серому легчайшему песку, я не знал. Остановился, когда не осталось сил. И вот тогда, поверив усталости тела, я поверил и в реальность окружающей меня действительности: в прозрачные сумерки, пепел – песок и изредка растущие на нем жухлые ковыли, к которым, казалось, прикоснись, и они рассыпятся в пыль.

У темного горизонта осталась пыльная завеса. Где-то там – там или далее – остался и Арвид. Куда мне дальше, зачем – неизвестно, и чуточку жаль, что воздухом с запахом пыли можно дышать – легким достаточно кислорода, но что впереди, угадать невозможно. 

На мгновение я закрыл глаза. Втянул воздух, принюхиваясь: пыль, мокрая пыль и едва заметная нотка соли и йода. Море? Да кто ж его знает! Хотя, хотелось бы понять, куда меня занесло. Интуиция подсказывала, нет тут никого кроме меня: никого и ничего; и сколько ни иди вперед – а будет то, что здесь – песок и ковыль,  мгла и серость, чувство потери и заброшенность угасающего бытия.

Окружающий мир словно застыл во времени. Очнувшись, я видел сумеречную мглу, она и сейчас такова – то ли предрассветье, то ли обещание скорой ночи. Возможно, сутки здесь длятся годами, возможно, скорость моего перемещения совпадала со скоростью обращения этой неведомой земли. Хотя, это, как раз – навряд ли…

Запрокинув голову, я посмотрел в небо, с изумлением отметив, что неба-то и нет – в вышине клокочет та же серая туча, что и у горизонта. На миг пригрезился Ирдал – стремительные ливни, сильные грозы, запах цветов и трав, мирный город, раскинувшийся на берегу. В следующий вспышка молнии хлестнула по глазам, заставив очнуться – толстый огненный жгут сверзился с пропесоченного неба едва не под ноги, сильно запахло озоном, и, падая в пыльную почву, застучали полновесные крупные капли.

Серая земля под ногами вмиг сделалась черной. Я так и стоял на месте, обхватив себя руками и втянув голову – от стремительного ливня, больше похожего на водопад, негде было укрыться. Вода текла по волосам, скатывалась по шее на спину, холодила кожу между лопаток, и в несколько коротких минут я промок насквозь, словно в одежде купался. Я замерз, зубы выбивали дробь, но все что я мог – хлопать себя по бокам руками и перетаптываться с ноги на ногу – под таким ливнем не разведешь костра. Счастье мое – гроза оказалась короткой; всего несколько минут, в которые я то мерз, то вздрагивал от близких ударов молний, но как же сильно за эти несколько минут изменился мир. 

Низкое серое небо выросло, поднялось, налилосьлазурью; свет и тепло хлынули, изливаясь из точки в зените, как от полуденного ярого солнца. Трудно было поверить, что всего несколько минут назад я, замерзая, стучал зубами, настолько сделалось жарко. От мокрой земли поднимались испарения, колыхались белесым туманом, который стекал, должно быть, в низину. И следуя за  далеким шорохом прибоя и повинуясь течению тумана, я брел по руслу молочной реки, чувствуя, как ноги начинают путаться в траве. 

В травах…

Запах разнотравья, цветов и жизни сменил запах тлена и пыли.  Пахло… так густо: и горечью, и медом. И монотонно жужжа, мохнатая пчела летела к, вынырнувшим из обмелевшей туманной реки, соцветиям.

Разглядывая просветлевшую даль, я шел вперед, узнавая дорогу памятью тела. Вот  знакомый малый подъем на холм, вот спуск в два шага, и дальше дорога вниз и вниз, а вот и спуск вдоль уступа – с холма к пляжу. Тропа размокла, но по ней все же можно спуститься на светлый, почти белый песок. Я шел, точно зная, через несколько сотен шагов увижу укромную бухточку, укрытую от чужих глаз, куда однажды привел меня Эгрив. 

Стоя на границе между землей и морем, я всматривался в горизонт, пытаясь понять – как случилось, что вместо небытия, я жив и дышу, что произошло со мной, по каким я тропам брожу. Что это – сон, бред или картины, генерируемые сознанием умирающего?

Теплый ветер коснулся лица, словно желая отвлечь, поцеловал и унесся вдаль. Я сделал шаг в воду – прозрачную, словно стекло. По телу прошла дрожь узнавания – то самое море, тепло воды, соленость, плотность, завихрения и потоки. 

Как был, в одежде я сел на кромке прибоя, позволяя волнам то налетать, пытаясь выбросить меня на песок, то пытаться утянуть за собой. Играть самому с волнами не было сил.

Было в этом возвращении на Ирдал нечто донельзя грустное. Я же знал, чувствовал, к Ирдалу в реальности это место не имеет ни малейшего отношения. Но как ни уговаривал себя, все равно ждал, что вот-вот услышу шаги, и вынырнет на нагретый песок из недр памяти моя резкая, быстрая, смелая и волнующая, подойдет, назовет на ирдалийский лад, так маняще и сладко: «Ирид». И я откликнусь. Пойду. 

Но куда?

Нет привольно раскинувшегося города на берегу. Нет здесь Эдны. Нет Эгрива. Ни мадам Арима, ни Арвида, ни Алашавара. И к чему я так рвался в этот зачарованный мир? Что меня звало? Ведь не разделял я мечты Арвида найти оружие Странников. Да и было ли оно? У тех, кто не может нанести удар иначе, как почувствовав его силу на собственной шкуре – может существовать оружие? Вечно мы, люди, пытаемся судить по себе…

Достаточно подержать в руках синие камни Аюми, чтобы понять – создавшие их, может и люди, но совершенно иные, и мир они видят иначе: может быть, глубже, может быть, воспринимают его острее. Но с их точки зрения открывается больше, чем способно узреть человечество.

Волна нахлынула гигантским языком, словно лизнула… кто же сказал мне, что здесь в этом мире я могу найти ключ к себе, к своей намертво заблокированной, отрезанной от моей личности, памяти? А ведь говорили… Теперь я точно знаю, что говорили. Но я не помню кто, не помню где. Вспоминается смутно: «Тот, кто сам хозяин себе, дар Высокородного перебьет. Не без труда, но чужой воле хребет сломает. Опаснее, если чужая воля усилит твои собственные стремления. Своим желаниям хребет ломать сложнее всего». 

Выскакивает из памяти имя, и я шепчу: «Алашавар». И со мной он поиграл,  поманил несбыточным, чтобы я не смог отвернуть. Угадал, без труда нашел уязвимость - мне так хочется вспомнить и перестать метаться между верой и неверием, обретя точку  равновесия в твердой уверенности. Я хочу вспомнить. Ему достаточно было сказать, что в мире Аюми возможно все – даже найти доступ к намертво заблокированным эрмийским зельем воспоминаниям. И сказав об этом даже не солгать…

Воспоминания всплывают, как пузырьки воздуха из-под воды.

…чистым золотом мерцают крылья стрекозки, присевшей на вершину травинки, в близком пруду расходятся круги по воде от морды вынырнувшего карпа. Мерно поскрипывают качели.

Солнце клонится к закату, зной теряет силу.

— Рыж, - рядом присел мальчишка.

Он чуть старше, черноволосый и смуглый как головешка; на загорелом лице зеленые глаза блестят как камни в любимой маминой броши.

Я отодвигаюсь. Блеск глаз дает понять, что дело нечисто: Рэй, видимо, опять задумал какую-то каверзу и лучше его не слушать. Его придумки всегда интересны, настолько, что все слова мамы, отца и Дагги моментально выветриваются из моей головы и, кажется, что не будет ничего плохого, если выслушав, воплотишь эту задумку. 

Только вчера мне попало за принесенную в дом гадюку. Сейчас я понимаю – зря я повелся и положил ее в постель Дагги, соблазнившись вероятностью увидеть испуганное лицо воспитателя. Вчера мне казались разумными доводы, что только я, со своей ловкостью и умением передвигаться совершенно бесшумно, могу с этим заданием справиться. Но Дагги безошибочно вычислил исполнителя. Да, лицо воспитателя, когда он завел со мной разговор, было и впрямь испуганным. Только испугался он не за себя. И я до сих пор не знал, что сильнее горело – кожа от шлепка или уши от слов.

«Рыж, она ведь могла тебя тяпнуть! Ты же знаешь, эта змея ядовита. Я не хочу тебя потерять. Я не хочу никого из вас потерять!» И на заверения, что я знаю, как нужно брать  ядовитых змей, чтобы те не куснули, он только качал головой. 

Я слишком хорошо помню это, потому сам отодвигаюсь от Рейнара. Вспугнутая движением, срывается с травинки стрекозка и летит, как мне кажется, прямо в закат.

— Нет, - говорю я раньше, чем Рейнар открывает рот. – Не уговаривай. 

Мой товарищ хмурится.

— Обиделся? – спрашивает тихо. – Опять тебе из-за меня попало?

Попало... да разве дело лишь в этом? 

Я теряю стрекозку, которую провожал взглядом, смотрю на девчонку, качающуюся на качелях, и перевожу взгляд на Рейнара.

Глаза у него уже не сияют, он опустил голову.

— Знаешь, - говорит тихо, - а я сказал Дагги, что это была моя идея. Он же обещал, что на неделю оставит тебя без сладкого. 

Сладкоежка Рэй сознался и  теперь вместе со мной понесет наказание? Вначале мне в это даже не верится, потом неверие проходит. И я улыбаюсь.

— Это ты зря, - говорю ему, - мог бы трескать сладости в свое удовольствие, а теперь оба будем только облизываться. 

Он поднимает голову, смотрит на меня, улыбается тоже.

— Ирид, - говорит он. Точнее, он говорит «Иридэ», смягчая окончание имени на ольшанийский манер, но я привык к тому, как он произносит мое имя, и уже не стараюсь поправить его, это бессмысленно, - я тут видел… дальше по улице, белый дом. Какие там, на деревьях, яблоки!

— И дурной псина хозяев, - вторю я в той же тональности, – который кинется  ласкаться и гавкать, стоит лишь приблизиться к дому. 

— Но ты же ведь мог бы пройти незамеченным? – спрашивает Рейнар. – Ведь ты смог бы?

Если постараться, конечно же, смог бы. Наверное. И мне уже не столько хочется яблок – как попробовать собственные силы. Я ведь сумею. Я ведь смогу…

— Ты так хочешь этих кислющих яблок? – спрашиваю еще раз.

Он кивает. Не проходит и нескольких секунд как все благие намерения забыты, и мы обсуждаем план набега на чужие угодья. Ни мне, ни Рейнару не хочется, чтобы Дагги узнал, что мы обошли запрет. Пусть считает, мы несем заслуженное наказание.

Лично мне не впервой спускаться ночью по стене, заросшей плющом. Рэй раньше этого никогда не делал, но он неплохо лазит по деревьям, ловок как куница, и если объяснить ему, как нужно спускаться – он спустится.

Увлекшись объяснениями, я не сразу заметил что Ильман – внешне точная копия моего товарища, сидит неподалеку и ловит каждое наше слово. Зная его, я опасаюсь, что он расскажет обо всем Да-Дегану. Но если предложить ему  поучаствовать в вылазке – он не пикнет. Он не хуже нас знает, что яблоки из чужого сада куда вкуснее и слаще своих собственных. 

Я выныриваю из прошлого в настоящее, хватая воздух – задыхаясь так же, как если бы вздумал дышать водой.

Воспоминания – как вся толща вод океана над бедной моей головой. 

Дагги. Я вспоминаю Дагги. Какие-то мелочи, незначительные детали – как возвращаясь с вылазки за чужими яблоками, заметил его, стоящего в тени большого дерева. Кажется, Да-Деган тщетно пытался сдерживать смех. Рэй и Ильман, разумеется, ничего не заметили, хрустя ворованными яблочками.

Вспоминается улыбка… та забота, которой он окружал нас, сказки, что рассказывал на ночь. Кажется, он, Лия и близнецы – лучшее, что у меня когда-либо было. 

Отец… я почти не помнил отца. Любил, но не помнил… Впрочем… помню как он подкидывал меня в небо. И ловил. Уверенность. Твердость. Защиту. Помню… Однако рядом с нами отец бывал настолько редко, что кажется по пальцам одной руки можно было пересчитать эти дни. Мама – рыжеволосая красавица помнилась мне вечно в каких-то своих заботах. Я видел ее каждый день, но часто казалось – тело ее рядом, а мысли где-то не здесь, далеко. Да-Деган же был рядом всегда. 

Вспомнилась изможденная фигура беловолосого человека у карточного стола. Это не мог быть он… Это не тот человек, которого я знал: он похудел до невозможности, белые волосы отросли, откуда-то взялись незнакомый холодный взгляд, неведомая прежде суровость и даже жестокость. 

Дали небесные! Мне бы вернуться – на несколько дней назад вернуться – в тот день, в тот час, да с проснувшейся памятью!

Стыд обжигал лицо… как о чужом я говорил о Дагги с мадам Арима… «Это его выбор, - вспомнилось мне, - Его выбор и его решение». Стать непохожим на самого себя – тоже выбор? 

«Глупый мальчишка», - прошептал я, подтянув к себе ноги и глядя в бесконечную синюю даль. Несколько секунд я сидел так, а потом поднялся и пошел вдоль кромки прибоя. Я не знал, как это сделать, но знал точно – нужно найти выход. Мне позарез как надо вернуться домой.