Представления иностранцев о России 1 - "Робинзон Иваныч Крузо"

Сразу скажу, что этот сериал понравится далеко не всем, так как представления иностранцев о нас очень сильно отличаются от того, что мы представляем о себе сами. Иногда эти представления обнажают какие-то наши темные стороны, иногда вскрывают недостатки, иногда это просто оскорбления, а иногда ценные советы и интересные замечания.

В любом случае, полезно знать, что о нас думают другие люди, какими они нас видят. 

Начнём со знаменитой приключенческой книги о Робинзоне Крузо. У нас хорошо известен этот роман, но, почему-то, мало кто знает его продолжение. Продолжение знаменитой истории о человеке на необитаемом острове вышло в том же 1719 году, когда и первая книга, с разницей в полгода.

Автором, по прежнему был Даниель Дэфо.

Для нас эта книга интересна прежде всего тем, что в ней старину Робинзона заносит в наши края и на страницах этого произведения мы можем видеть Российскую империю на заре её существования. Насколько эта картина соответствует реальности увидим из следующих фрагментов.

Для начала, небольшие фрагменты размышлений Даниеля Дэфо, устами Робинзона Крузо о нашем соседе - Китае:

Прежде всего мы потратили десять дней на осмотр Нанкина, но город этот действительно стоит посмотреть; говорят, что в нем миллион жителей, однако, я этому  не  верю.  Он  построен геометрически правильно, улицы совершенно прямые и пересекаются под  прямыми углами, что производит очень приятное  впечатление.  Но  когда  я  сравниваю жалкое население этой страны с европейцами, то постройки китайцев, их  образ жизни, их управление, их богатство и их слава (как иные говорят) кажутся мне почти не стоящими  упоминания.  Я  очень  склонен  думать,  что  мы  дивимся величию, богатству, пышности, торговле и нравам китайцев не потому, что  все это действительно достойно удивления, - нет, мы просто не ожидали  встретить все это в столь варварской, грубой и невежественной стране. Не  будь  этого, что замечательного  можно  найти  в  китайских  постройках  по  сравнению  с европейскими  дворцами?  Чего  стоит  китайская  торговля  по  сравнению с торговлей Англии, Голландии, Франции и Испании? Что такое  китайские  города по  сравнению  с  нашими  в  отношении  богатства,  силы,  внешней  красоты, внутреннего убранства и бесконечного разнообразия? Что такое китайские порты с немногочисленными джонками и "барками по  сравнению  с  нашей  навигацией, нашими торговыми флотами, нашими  мощными  военными  кораблями?  Наш  Лондон ведет более  обширную  торговлю,  чем  необъятная  китайская  империя.  Один английский,  голландский  или  французский   восьмидесятипушечный   линейный корабль разбил бы и уничтожил весь китайский флот.

сказанное мною о  китайском  флоте относится также к китайской армии. Все вооруженные силы  китайской  империи, хотя бы даже они собрались на поле сражения в числе двух миллионов  человек, были бы способны только опустошить страну и погибнуть с голоду. Они не могли бы  взять  самой   маленькой   фламандской   крепости   или   померяться с дисциплинированной армией; одна шеренга немецких кирасиров или один эскадрон французской кавалерии обратили бы в бегство всю китайскую  конницу.  Миллион китайской пехоты не мог бы справиться  с  одним  нашим  регулярным  пехотным полком, занявшим позицию, которую невозможно окружить;  больше  того,  скажу без хвастовства, что 30.000 немецких  или  английских  пехотинцев  и  10.000 французских кавалеристов наголову разбили бы всю  китайскую  армию;  так  же точно мы превосходим их в искусстве  укрепления  городов,  осады  и  обороны крепостей. В Китае нет ни одного  укрепленного  города,  который  мог  бы  в течение месяца  выдержать  осаду  европейской  армии;  в  то  же  время  все китайские армии в  совокупности  никогда  не  взяли  бы  такого  города  как Дюнкирхен, даже если бы  осада  продолжалась  десять  лет,  -  разве  только измором. Правда, у них есть  огнестрельное  оружие,  но  они  пользуются  им неискусно и нерешительно, а китайский порох весьма ничтожной силы. Китайские солдаты плохо обучены, плохо владеют оружием,  неискусны  в  атаке  и  легко поддаются панике при отступлении.

Ух, ну и начало)) страшно даже подумать, что они там (Дэфо на пару с Робинзоном) напишут о нас  

Впрочем, уже в следующем абзаце речь идёт о нашей стране:

 Должен сознаться, что по возвращении домой мне  было  странно  слышать, как у нас превозносят могущество,  богатство,  славу,  пышность  и  торговлю китайцев, ибо, по  моим  собственным  наблюдениям,  китайцы  показались  мне презренной толпой или скопищем  невежественных  грязных  рабов,  подвластных достойному их правительству. Словом, если бы расстояние, отделяющее Китай от Московии, не было столь огромным и если бы московская империя не была  почти столь же варварской, бессильной и плохо управляемой толпой  рабов,  то  царь московский без большого труда выгнал бы китайцев с их земли и завоевал бы их в одну  кампанию.  И  если  бы  царь,  могущество  которого  по  слухам  все возрастает и начинает достигать грозных размеров, направил свои армии в  эту сторону вместо того, чтобы атаковать воинственных шведов, в чем ни  одна  из европейских держав не стала бы завидовать  или  препятствовать  ему,  то  он сделался бы уже за это время императором китайским  и  не  был  бы  бит  под Нарвой королем шведским, силы которого в шесть раз уступали русским войскам. Подобно военному могуществу китайцев, их навигация,  торговля  и  земледелие очень несовершенны по сравнению с тем, чего достигли европейцы; то же  самое можно сказать относительно их знаний, науки и искусств. У них есть  глобусы, планетные круги и кой какие сведения по  математике;  но  стоит  вам  только немного ближе познакомиться с их наукой, и вы  убеждаетесь,  как  ограничены самые первые их ученые! Они ничего не знают  о  движениях  небесных  тел,  и народ у них так  глуп  и  так  невежественен,  что  солнечное  затмение  они объясняют нападением на солнце большого дракона, который  похищает  светило, так что по всей стране начинают что есть мочи  бить  в  барабаны  и  греметь кастрюлями, чтобы испугать и прогнать чудовище, совсем как делаем мы,  когда нам нужно загнать в улей рой пчел.

О как! англосакс Робинзон переживает за то, что Пётр I навалял шведам))) и даже со своего барского плеча отдаёт русским весь Китай целиком!!! лишь бы мы только перестали щемить храбрых викингов))) причём, Робинзон тут уже говорит от имени всей Европы, такие вот, жили скромные моряки в Йорке))

Впрочем, вернёмся к Робинзону Дэфо. Он резонно удивляется тому, от кого китайцы построили свою стену, ведь на севере нет ничего, что представляло бы для Китая опасность:

Два дня спустя  мы перевалили через Великую Китайскую  стену  -  укрепление,  воздвигнутое  для охраны страны от татар.
     Стена эта проходит по горам и холмам  даже  в  таких  местах,  где  она совершенно не нужна, так как скалы и пропасти и  без  того  непроходимы  для неприятеля, а если бы он все же одолел их, то его не могла бы уже остановить никакая стена. Говорят, что длина ее около тысячи английских миль. В высоту, а в иных местах также в ширину она достигает четырех саженей. Таким образом, она является хорошей защитой от татар, но, конечно, не устояла бы и десяти дней против нашей артиллерии, наших инженеров и саперов.
     По ту сторону стены население было  редкое,  и  я  понял  необходимость путешествовать по этой стране не отдельными группами, а  большим  караваном, как мы, видя татарские отряды, бродившие повсюду вокруг.  У  них  был  такой жалкий вид, что я удивился, как это они могут представлять угрозу для  столь обширной страны.

Ну и, миновав китайскую стену, Робинзон, наконец, попадает в просторы "Великой Тартарии"

Все это время мы находились в китайских  владениях,  и  татары  еще  не обнаруживали  такой  дерзости,  как   те,   с   которыми   мы   сталкивались впоследствии, но пять дней спустя мы вступили в огромную дикую  пустыню,  по которой шли три дня и три ночи. На вопрос, чьи это  владения,  наши  вожатые объяснили, что эта пустыня, собственно, никому не принадлежит  и  составляет часть огромной страны Каракатая или великой Татарии, но тем не менее китайцы считают ее своею; что никто не  охраняет  ее  от  вторжения  разбойников,  и потому она слывет самым опасным местом на протяжении всего нашего пути, хоть нам придется пройди еще через несколько пустынь, еще более обширных.

Итак, наконец, проковыляв по ничейным тартарским землям Робинзон прибывает на границу России. Как тогда выглядела наша граница?

Два дня спустя мы прибыли в город Ном,  или  Нон,  затем  переправились через несколько больших рек, прошли две ужасные пустыни - по одной из них мы шли целых шестнадцать дней - и 13-го апреля добрались до границы  московских владений.  Мне  кажется,  что  первым  городом,  селением   или   крепостью, принадлежащим московскому царю, было Аргунское, лежащее на  западном  берегу реки Аргунь.
     Я не мог не почувствовать огромного удовольствия по случаю  прибытия  в христианскую, как я называл ее, страну, или, по крайней  мере,  управляемую христианами. Ибо, хотя московиты,  по  моему  мнению,  едва  ли  заслуживают названия христиан, однако, они выдают себя за  таковых  и  по  своему  очень набожны.
     Все реки здесь текут на  восток  и  впадают  в  большую  реку,  которая называется Амур и впадает в Восточное море или Китайский океан. Дальше  реки текут на север и впадают в большую  реку  Татар,  называемую  так  по  имени татар-монголов, самого северного  племени  этого  народа,  от  которого,  по словам  китайцев,  Произошли  все  вообще  татары;  это  самое   племя,   по утверждению наших географов, упоминается  в  священном  писании  под  именем Гогов и Магогов.

Как мы видим, несмотря на всю неприязнь к нам, Робинзон оказался всё-таки рад тому, что оказался в христианской стране

Впрочем, до христиан пока ещё было далеко и Робинзон ещё не раз скажет слова благодарности московскому царю, несущему свет цивилизации в эти дикие места. Может мы и не были такими варварами, как ему казалось ранее?  

Интересно, что если в начале своего повествования Робинзон называет нас московитами, а страну Московией, то затем начинает нас называть русскими, а страну Россией

Путешествуя  по  московским  владениям,  мы  чувствовали   себя   очень обязанными московскому царю, построившему везде, где только  были  возможно, города и селения и поставившему гарнизоны-вроде солдат-стационеров,  которых римляне поселяли на окраинах империи. Впрочем, проходя через  эти  города  и селения, мы убедились,  что  только  эти  гарнизоны  и  начальники  их  были русские, а остальное население  -  язычники, приносившие  жертву  идолам  и поклонявшиеся солнцу, луне  и  звездам,  всем  светилам  небесным;  из  всех виденных  мною  дикарей  и  язычников  эти  наиболее  заслуживали   названия варваров, с тем только исключением, что они не ели человеческого  мяса,  как дикари в  Америке.  В  одной  деревне  близ  Нерчинска  мне  вздумалось,  из любопытства, присмотреться к их образу жизни, очень грубому и  первобытному; в тот день у них, должно быть, назначено было большое  жертвоприношение;  на старом древесном пне возвышался деревянный идол - ужаснейшее, какое  только можно  себе  представить,  изображение  дьявола.  Голова  не  имела  даже  и отдаленного сходства с головой какой-нибудь земной твари; уши огромные,  как козьи рога, и такие же высокие; глаза величиной чуть не в яблоко; нос словно кривой  бараний  рог;  рот  растянутый  четырехугольный,  будто  у  льва,  с отвратительными зубами, крючковатыми, как нижняя часть клюва  попугая.  Одет он был в овчину, шерстью наружу, на голове огромная татарская шапка,  сквозь которую торчали два рога. Ростом идол был футов в восемь, но у него не  было ни ног, ни бедер и никакой пропорциональности  в  частях.  Это  пугало  было вынесено за околицу  деревни;  подойдя  ближе, я  увидел  около  семнадцати человек, распростертых перед ним на земле. Невдалеке,  у  дверей  шатра  или хижины, стояли три мясника - я подумал, что это мясники, потому что увидал в руках у них длинные ножи, а посредине  палатки  трех  зарезанных  баранов  и одного теленка. Но это, по видимому,  были  жертвы,  принесенные  деревянному чурбану - идолу, трое мясников - жрецы, а семнадцать бедняков, простертых на земле - люди, принесшие жертвы и молившиеся об исполнении своих желаний.
     Сознаюсь, я был поражен, как никогда, этой глупостью  и  этим  скотским поклонением деревянному чудищу. Я подъехал  к  этому  идолу,  или  чудищу  -  называйте, как  хотите  -  и  саблей  рассек  на-двое  его  шапку,  как  раз
посредине, так что она свалилась и повисла на одном из рогов, а один из моих спутников в это время схватил овчину, покрывавшую идола, и хотел стащить ее, как вдруг по всей деревне поднятая страшный крик и вой,  и  оттуда  высыпало человек триста; мы поспешили убраться по добру, по здорову, так как у многих туземцев были луки и стрелы. Но я тут же решил посетить их еще раз.
     Наш караван должен был пробыть в этом городе еще три  дня,  так  что  у меня было время исполнить свое намерение. Я поделился им с одним шотландским купцом, побывавшим в Московии. Он сначала высмеял меня, но,  видя,  что  моя решимость тверда (а она еще больше укрепилась после его рассказа о том, как, изувечив одного русского за оскорбление их идола, дикари раздели его донага, привязали к верхушке своего истукана, окружили и стали пускать стрелы,  пока все его тело не было утыкано ими, а  затем  принесли  в  жертву,  подвергнув
сожжению у ног идола), сказал, что и он пойдет со мной, но  прежде  уговорит идти с нами еще одного своего земляка, рослого здорового  парня.  Он  принес мне татарскую одежду из овчины и шапку, а  также  лук  и  стрелы,  такое  же одеяние он достал для себя и своего земляка, чтобы люди, при  виде  нас,  не могли узнать, кто мы такие.
     Весь вечер мы мешали горючий материал - водку,  порох  и  другие  легко воспламеняющиеся вещества,  захватили  с  собой  смолы  в  горшке  и,  когда стемнело, пустились в путь. Мы пришли на место в одиннадцать часов;  деревня
уже слала; только в большой хижине или шатре,  где  мы  раньше  видели  трех жрецов, принятых мною за мясников, виднелся свет; подойдя к самой двери,  мы услыхали за дверью говор - пять или шесть голосов.  Всех  этих  мы  взяли  в плен, связали им руки и заставили стоять и  смотреть  на  гибель  их  идола, которого мы сожгли с помощью принесенных нами горючих веществ.
    Утром мы  снова  вернулись  к  своим  спутникам  и  деятельно  занялись приготовлениями к отъезду; никому и в голову не пришло заподозрить,  что  мы провели ночь не в постелях. Но тем дело не кончилось. На другой  день  толпа народу собралась  у  городских  ворот,  требуя  удовлетворения  от  русского губернатора за оскорбление их жрецов и сожжение великого Чам-Чи-Тонгу -  так звался их чудовищный идол. Губернатор всячески  успокаивал  их  и,  наконец, сообщил им, что нынче утром в Россию ушел караван и, быть может, их обидчики были как раз из этого каравана. После того он послал за нами и  сказал,  что если виновные из нашего каравана, им  надо  спасаться  бегством,  и  вообще, виноваты мы или нет, нам всем самое лучшее поскорее уйти  отсюда.  Начальник каравана не заставил себе повторять этого дважды. Два  дня  и  две  ночи  мы ехали почти безостановочно и, наконец, сделали привал  в  деревне  Плоты,  а оттуда поспешили к Яравене; но уже на второй день перехода через пустыню  по облакам пыли позади нас мы стали догадываться, что за нами есть  погоня.  На третий день, только что мы разбили  лагерь,  вдали  показался  неприятель  в огромном  количестве,  и  мы  уцелели  только  благодаря   хитрости   одного Яравенского  казака.  Предупредив  нашего  начальника,   что   он   направит неприятеля в другую сторону, к Шилке, он описал  большой  круг,  подъехал  к татарам, словно посланный нарочно гонец, и сказал им, что люди,  сжегшие  их Чам-Чи-Тонгу, пошли к Шилке с караваном неверных, т.  е.  христиан,  с  тем, чтобы сжечь тунгусского идола,  доброго  Шал-Исар.  Татары  поскакали  в  ту сторону и меньше чем через три  часа  совершенно  скрылись  из  виду.  А  мы благополучно добрались до Яравены, а оттуда по ужасной  пустыне  до  другой, сравнительно населенной области, т. к. в  ней  было  достаточное  количество городов и крепостей, поставленных московским царем, с гарнизонами для охраны караванов и защиты страны от набегов татар. Губернатор  Удинска,  с  которым был знаком один из наших шотландцев, предложил нам конвой в  50  человек  до ближайшей станции.

Вот вам и Робинзон - друг и защитник всех дикарей! Мало того, что уничтожил идола неизвестного ему народа, так ещё и заставил жрецов смотреть на такое святотатство. Причём, зная, что это может спровоцировать кровопролитие между русскими и местными народами. Воистину, со страниц английского писателя мы видим наглядную иллюстрацию фразы, что "если в вашем городе дружные соседи поубивали друг друга, то, скорее всего, вчера у них гостил англичанин".

Интересно, что, несмотря на то, какие гадости Робинзон пишет про Россию вначале, мы видим, что русские относятся к нему совершенно дружелюбно и даже предлагают свою помощь, то есть, поступают не как варвары, а как самые настоящие христиане. Причём, с местными жителями русские так же устанавливают добрососедские отношения, уважая их культуру, и только пришествие англичанина может разрушить эту идиллию.

Далее, Робинзон прибывает в Тобольск, где, по его словам, находит себе хорошую компанию из ссыльных русских преступников. Складывается ощущение, что года идут, а ничего не меняется)))

Миновав Енисейск на реке  Енисей,  отделяющей,  по  словам  московитов, Европу от Азии, я прошел обширную, плодородную, но слабо насеченную  область до реки Оби. Жители все язычники, за исключением ссыльных  из  России;  сюда ссылают преступников из Московии, которым дарована жизнь, ибо бежать  отсюда невозможно.
     Со мной не случилось ничего замечательного до самого Тобольска, столицы Сибири, где я прожил довольно долго вот по какому поводу.
     Мы пробыли в пути уже семь месяцев. Зима приближалась быстрыми  шагами. Из Тобольска я собирался или в  Данциг,  через  Ярославль  и  Нарву,  или  в Архангельск, по Двине, чтобы сесть там на корабль, отправлявшийся в  Англию, Голландию или Гамбург. Так как в это время года и Балтийское  и  Белое  моря замерзают, то я решил перезимовать в Тобольске,  рассчитывая  найти  в  этом городе,  расположенном  под  60ь  сев.  широты,  обильную  провизию,  теплое помещение и хорошее общество.
     Здешний климат был совсем не похож на климат моего милого острова,  где я чувствовал холод только во время простуды.  Там  мне  было  трудно  носить самую легкую одежду, и я разводил огонь только для приготовления пищи. Здесь же, чтобы выйти на улицу, нужно было закутываться с головы до ног в  тяжелую шубу.
     Печь в моем доме была совсем не похожа на английские  открытые  камины, которые дают тепло, только пока топятся. Моя  печь  была  посреди  комнат  и нагревала их все равномерно; огня в ней не было  видно,  как  в  тех  печах, которые устраиваются в английских банях.
     Всего замечательнее было то,  что  я  нашел  хорошее  общество  в  этом городе, расположенном в варварской стране, невдалеке от  Ледовитого  океана, лишь на несколько градусов южнее Новой Земли. Неудивительно: Тобольск служит местом ссылки государственных преступников; он  весь  полон  знати,  князей, дворян, военных и придворных. Тут находился знаменитый князь Голицын, старый воевода Робостиский и другие видные  лица,  а  также  несколько  дам.  Через своего  спутника,  шотландского  купца,  с  которым  я  здесь  расстался,  я познакомился с несколькими аристократами и не без приятности проводил с ними долгие зимние вечера.

Но, надо заметить, что наша современная оппозиция не чета ссыльным времён Робинзона. Те были патриотами до мозга костей и считали русского царя великим человеком, о чём мы можем узнать из следующего диалога:

Я разговорился однажды с князем  ***,  ссыльным  царским  министром,  о своих  необыкновенных  приключениях.  Он  долго  распространялся  о  величии русского императора,  его  неограниченной  власти,  великолепии  его  двора, обширности  его  владений.  Я  перебил  его,  сказав,  что  был  еще   более могущественным государем, чем московский царь, хотя мои владения были не так обширны, а подданные не так многочисленны. Русский вельможа был, повидимому, изумлен и пристально посмотрел на меня, не понимая, что я хочу сказать.
     "Ваше изумление", отвечал я ему, "прекратится, как только я  объяснюсь. Во  первых,  я  неограниченно  располагал  жизнью  и  имуществом  всех  моих подданных, и несмотря на эту неограниченную власть ни один из них не выражал недовольства ни мной, ни моим правлением". Тут он покачал головой и  сказал, что в этом отношении я выше царя московского.  "Все  земли  моего  царства", продолжал я, "были моей собственностью, и мои подданные держали их у меня  в аренде, совершенно добровольно; все они сражались бы за  меня  до  последней капли крови, и никогда тиран - ибо таковым считал я себя -  не  был  окружен такой всеобщей любовью и в  то  же  время  не  внушал  больше  страха  своим подданным".
     Помучив  некоторое  время  своих   собеседников   этими   политическими загадками, я в заключение открылся им  и  подробно  изложил  историю  своего пребывания на острове и все сделанное мной для себя и  для  своих  подданных так, как это потом было мной записано. Собеседники мои были очень  захвачены моим рассказом, особенно князь; со  вздохом  сказал  он  мне,  что  истинное величие состоит в уменьи владеть собой, и он не поменял бы  моего  положения на положение царя московского, так  как  считает  себя  более  счастливым  в уединении, на которое обрекло его изгнание, чем был когда либо,  находясь  у власти при дворе его повелителя царя. Верх человеческой  мудрости  -  уменье приспособляться к обстоятельствам и сохранять внутреннее спокойствие,  какая
бы буря ни свирепствовала кругом нас. В первое время  по  прибытии  сюда  он рвал на себе волосы - одежду, как делали это перед ним другие  ссыльные.  Но через некоторое время, пристальнее заглянув  в  глубь  себя  и  внимательнее осмотревшись кругом, он пришел к убеждению, что, если взглянуть на  жизнь  с некоторой высоты и понять, как мало подлинного счастья  в  этом  мире,  то можно быть вполне счастливым и удовлетворять свои лучшие желания  при  самой ничтожной помощи от себе подобных. Дышать чистым воздухом, иметь одежду  для
защиты от холода, пищу для утоления голода, совершать физические  упражнения для поддержания здоровья - вот,  по  его  мнению,  все,  что  нужно  нам  от внешнего мира. И, хотя высокое положение, власть, богатство и  удовольствия, которые выпадают на долю иных, не лишены известной приятности, но они служат обыкновенно самым низменным  нашим  страстям,  вроде  честолюбия,  гордости, корыстолюбия, тщеславия и чувственности, - страстям,  являющимся  источником всяческих преступлений. Эти низменные  страсти  не  имеют  ничего  общего  с
добродетелями, образующими истинного мудреца.
     Лишенный в настоящее время мнимых радостей порочной  жизни,  он  хорошо рассмотрел на досуге темные стороны этих радостей и пришел к убеждению,  что одна только добродетель дает человеку истинную мудрость, богатство и величие и обеспечивает ему блаженство в будущей жизни.  В  этом  отношении  все  они здесь в ссылке гораздо счастливее своих  недругов,  наслаждающихся  полнотой власти и благами богатства.
     "Поверьте, сударь, говорю я не по тактическим соображениям, понуждаемый бедственными обстоятельствами; я совершенно искренно  не  чувствую  никакого желания возвратиться ко двору, хотя бы царь, мой, повелитель, снова  призвал меня и восстановил во всем моем прежнем величии".
     Он сказал,  это  так  серьезно  и  с  таким  глубоким  убеждением,  что невозможно было усомниться в его искренности. Я ответил ему,  что  на  своем острове я чувствовал себя как  бы  монархом,  но  его  я  считаю  не  только монархом, но и великим завоевателем, ибо  тот,  кто  одерживает  победу  над своими безрассудными желаниями и обладает неограниченной властью над  собой, у  кого  разум  властвует  над  волей,  -  более  велик,   чем   завоеватель государства. "Но, ваша светлость, разрешите мне  задать  вам  один  вопрос". "Пожалуйста, очень прошу вас". "Если вам будет дарована свобода, согласитесь вы уйти из этой ссылки?". "Вопрос ваш весьма щекотлив и  требует  тщательных разграничений для того, чтобы искренно ответить на него.  Ничто  в  мире  не могло бы, мне кажется, побудить меня освободиться из этой ссылки, кроме двух вещей: желания повидаться со своими и жить в  более  теплом  климате.  Но  я заявляю вам,  что  придворный  блеск,  слава,  власть,  положение  министра,
богатство, веселье, удовольствия  -  вернее  безумства  -  придворного  меня ничуть не прельщают; - если сию минуту я получу письмо от моего  повелителя" что он возвращает мне  все  отнятые  у  меня  почести,  то,  заявляю  вам  -
посколько я знаю себя - я не променяю  этой  дикой  пустыни,  этих  покрытых льдом озер на дворец в Москве". "Но, ваша светлость, вы можете  быть  лишены не только прелестей придворной жизни, власти, почестей и богатства, которыми вы наслаждались когда то, но и самых элементарных  жизненных  удобств,  ваше состояние может быть  конфисковано,  ваша  движимость  расхищена,  средства, оставленные вами здесь, могут оказаться  недостаточными  для  удовлетворения самых насущных ваших потребностей". "Все это так, если вы принимаете меня за вельможу, князя и т. д. Я действительно князь; но смотрите  на  меня  только как на человека, нисколько  не  отличающегося  от  других  людей;  при  этих условиях мне нечего бояться  никаких  лишений,  разве  только  я  заболею  и окажусь инвалидом. Ответом вам пусть послужит наш  образ  жизни.  Здесь  нас пятеро высокопоставленных лиц; мы живем  очень  уединенно,  как  и  подобает ссыльным, и остатки наших состояний, которые нам удалось  спасти,  избавляют
нас от необходимости добывать пропитание охотой. Однако, бедные солдаты,  не имеющие здесь этой подмоги, живут ничуть не хуже нас,  охотясь  в  лесах  на соболей и лисиц. Поработав месяц, они могут существовать  в  течение  целого года. Так как жизнь здесь недорога, то для  этого  нужно  немного.  Вот  вам ответ на ваше замечание".
     Я лишен возможности изложить здесь подробно все мои интересные беседы с этим замечательным человеком. Речи его были  продиктованы  глубоким  знанием людей, основанным на долгом опыте и размышлениях.

Вот такого философа Робинзон повстречал на просторах российской Сибири, практически, настоящего Будду)))

Немного о зимовке в Тобольске:

Я прожил в Тобольске восемь месяцев, в течение мрачной и суровой  зимы. Морозы были так сильны, что на улицу нельзя было показаться, не  закутавшись в шубу и не покрыв лица меховой маской или вернее башлыком  с  тремя  только отверстиями: для глаз и для дыхания. В  течение  трех  месяцев  тусклые  дни продолжались всего пять или шесть часов, но погода  стояла  ясная,  и  снег, устилавший всю землю, был так бел, что ночи никогда не были  очень  темными. Наши лошади стояли в подземельях, чуть не  околевая  от  голода;  слуги  же, которых мы наняли здесь  для  ухода  за  нами  и  за  лошадьми,  то  и  дело отмораживали себе руки и ноги, так что нам приходилось отогревать их.
     Правда,  в  комнатах  было  тепло,  так  как  двери  в  тамошних  домах закрываются плотно, стены толстые, окна маленькие с  двойными  рамами.  Пища наша состояла, главным образом, из вяленого оленьего мяса, довольно хорошего хлеба, разной вяленой рыбы  и  изредка  свежей  баранины  и  мяса  буйволов, довольно приятного на вкус. Вся провизия для зимы заготовляется летом.  Пили мы воду, смешанную с водкой, а в торжественных случаях  мед  вместо  вина  - напиток, который там готовят прекрасно. Охотники, выходившие на промысел  во всякую погоду, часто приносили нам прекрасную свежую оленину и  медвежатину, но последняя нам не очень нравилась; у нас был большой запас чаю, которым мы угощали наших русских друзей. В общем, жили мы очень весело и хорошо.

Далее, Робинзон выступает в роли самого настоящего змея-искусителя, пытаясь склонить русского ссыльного к измене, ответы нашего вельможи поражают, воистину "были раньше люди"...

Наступил март,  дни  заметно  прибавились,  и  погода  стала,  наконец, сносной. Мои спутники стали готовиться к отъезду на санях, но  сам  я  решил ехать прямо в Архангельск, а не к Балтийскому морю через Москву, и потому не
торопился, зная, что европейские корабли приходят в  Архангельск  не  раньше мая или июня и что, если я буду там в начале августа,  корабли  эти  еще  не успеют уйти. Таким  образом  все,  кто  собирался  предпринять  путешествие,
выехали раньше меня. Много тобольских купцов ежегодно отправляются в  Москву или Архангельск, чтобы распродать меха и накупить необходимые  для  здешнего края товары; так как им предстоит совершить свыше  800  миль  пути,  то  они выезжают ранней весной.
     В  конце  мая  и  я  стал  снаряжаться  в  дорогу,  и  во  время   этих приготовлений много размышлял над положением ссылаемых  московским  царем  в Сибирь; там им предоставлялась свобода передвижения; я недоумевал, почему же они не уезжают в те страны,  где  им  жилось  бы  удобнее.  Мое  недоумение, однако, рассеялось, когда я расспросил вышеупомянутого вельможу о  причинах, мешающих им делать такие попытки.
     "Примите во внимание, сударь, - сказал он мне, - особенности страны,  в которой мы находимся, и наше положение ссыльных. Мы окружены здесь барьерами более крепкими, чем решетки и замки;  с  севера  Ледовитый  океан,  куда  не заходил ни один корабль, ни одна лодка, да если бы они и были у нас,  мы  не знали бы, куда уплыть на них. С остальных трех сторон на тысячи миль тянутся владения царя, где единственные проходимые дороги  усеяны  гарнизонами,  так что мы не можем ни проехать по ним незаметно, ни миновать их".
     Я не нашелся ответить ему и понял, что тюрьма, в которой они находятся, так же крепка, как московская цитадель; однако, мне пришло на ум, не могу ли я стать  орудием  освобождения  этого  превосходного  человека,  и  я  решил
устроить ему бегство, чего бы это мне ни стоило. Воспользовавшись случаем, я как то вечером познакомил его со своим планом. Я сказал ему, что  мне  легко будет увезти его с собой, ибо охраны над  ним  нет  никакой;  и  так  как  я направляюсь не в Москву, но в Архангельск, при чем иду в караване,  так  что могу и не останавливаться в городах, а располагаться лагерем, где мне  будет угодно, то мы, вероятно, беспрепятственно доберемся до Архангельска,  где  я тотчас же посажу его на английское или голландское судно  и  в  безопасности увезу его с собой. Все путевые издержки я возьму на себя, пока он не получит возможности содержать себя сам.
     Он выслушал меня очень внимательно, не сводя с меня глаз в течение всей моей речи; и я видел по его лицу, что слова мои сильно взволновали  его;  он то краснел, то бледнел, глаза его блестели, дыхание спиралось; он даже не  в состоянии был ответить мне сразу. Когда я кончил, он некоторое время молчал, затем обнял меня и сказал:
     "Как жалок человек, если самые  возвышенные  порывы  дружбы  становятся ловушками для наших ближних, и  мы  вовлекаем  друг  друга  в  соблазн!  Мой дорогой  друг,  ваше  предложение  столь  искренно,  столь  любезно,   столь
бескорыстно и столь для меня выгодно, что нужно слишком  мало  знать  людей, чтобы не быть повергнутым в крайнее изумление и не почувствовать глубочайшей признательности. Но неужели вы приняли за  чистую  монету  мои  заявления  о презрении к  миру?  Подумали,  что  я  действительно  достиг  такой  степени бесстрастия, что стою выше всех соблазнов мира? Поверили, что я  не  пожелаю вернуться, если меня призовут занять прежнее положение  при  дворе,  если  я вновь буду в милости у моего повелителя царя? Скажите откровенно, за кого вы меня приняли: за честного человека или хвастуна и  лицемера?"  -  Тут  князь замолчал. Сперва я подумал, что он ожидает моего ответа, но  скоро  заметил, что речь его была  прервана  охватившим  его  волнением.  Признаюсь,  я  был удивлен и чувствами, охватившими этого человека, и его характером. Я  привел ему еще несколько доводов, чтобы побудить его вернуть себе  свободу;  сказал ему, что он должен смотреть на мое предложение, как  на  дверь,  открываемую ему небом для его освобождения, как на зов провидения,  желающего  дать  ему возможность снова приносить пользу людям.
     Тем временем он пришел в себя и с горячностью ответил мне: "Уверены  ли вы, сударь, что это зов с неба, а не  уловка  иной  силы,  изображающей  мое освобождение в радужных красках, между тем как на самом  деле  оно  является прямым путем к гибели? Здесь  ничто  не  искушает  меня  вернуться  к  моему прежнему жалкому величию; И я боюсь, что если  попаду  в  другое  местом  то семена гордости, честолюбия,  корыстолюбия  и  сластолюбия, которые  всегда прозябают в наших душах, оживут во мне, пустят корни и  снова  дадут  пышный цвет;  тогда   счастливый   узник,   которого   вы   видите   перед   собой, распоряжающийся всеми движениями своей души,  окажется  жалким  рабом  своих страстей,  несмотря  на  всю  предоставленную  ему  свободу.  Дорогой  друг, позвольте мне остаться в этой благословенной  ссылке,  ограждающей  меня  от соблазнов, и не побуждайте меня купить призрак свободы ценой  свободы  моего разума. Ибо человек я заурядный, Так же подверженный страстям  и  слабостям, как и всякий  другой...  Не  будьте  же  одновременно  моим  другом  и  моим соблазнителем!"
     Если сначала я был изумлен, то теперь пришел в полное  смущение  и,  ни слова не говоря, смотрел во все глаза на своего собеседника. От  напряженной душевной борьбы он даже потом покрылся, несмотря на большой мороз. Я  видел, что он чувствует потребность собраться с мыслями; поэтому  я  попросил  его. Подумать над моим предложением и затем удалился в свою комнату.
     Часа через два я услышал, как кто то ходит подле моей двери. Я поспешил открыть ее, это был мой вельможа. "Дорогой друг, - сказал  он,  -  вы  почти убедили меня, но я нашел в себе силы побороть искушение. Не сердитесь,  если я отклоню ваше предложение, я очень растроган, вашим великодушием  и  пришел выразить вам свою искреннюю признательность. - Но я надеюсь, что мне удалось одержать победу над самим собой".
     - "Друг мой, - спросил я его, - неужели вы станете противиться  велению неба?" - "Сударь, - ответил он, - если бы небу было угодно,  чтобы  я  уехал отсюда, оно внушило бы мне желание уехать; напротив, я твердо  убежден,  что
небо внушает мне отказ от вашего предложения, и я  бесконечно  удовлетворен, что, разлучаясь со мной, вы оставляете здесь по-прежнему честного, хотя и  ее свободного человека".
     Мне оставалось только покориться и заявить, что мной  руководили  самые лучшие намерения. Князь сердечно обнял меня и заверил,  что  он  в  этом  не сомневался; потом он преподнес мне соболий мех - подарок  слишком  роскошный для человека в его положении, и я хотел  было  отказаться  от  него,  но  он уговорил меня принять.
     На другой день я послал князю через своего слугу  небольшой  ящик  чаю, два куска китайского шелку, четыре слитка японского золота весом около шести унций, что далеко не окупало его соболей, так как в Англии они стоили  около 200 фунтов. Он принял чай, кусок шелку и один из слитков,  на  котором  была любопытная японская чеканка, но от остальных подарков  отказался  и  передал через слугу, что желает поговорить со мной.
     Когда я пришел к нему, он выразил надежду, что после нашего  вчерашнего разговора я не буду больше побуждать его к отъезду; но раз уж я  сделал  ему столь великодушное предложение, он просит меня оказать такую  же  любезность другому лицу, в судьбе  которого  он  принимает  самое  горячее  участие.  Я ответил ему, что не могу обещать помочь другому с такой же готовностью,  как помог бы ему, но если ему угодно будет назвать  имя  лица,  за  которого  он просит, я дам ему определенный ответ, Он сказал мне, что имеет в виду своего сына, который находится в таком же положении, как и он; я не видел его,  так как сын этот находится за двести миль отсюда, по другую сторону Оби; но если я дам свое согласие, он пошлет за ним.
     Я не стал долго колебаться и согласился, но дал понять, что  делаю  эту любезность исключительно из уважения к нему. На следующий же день он  послал за своем сыном, и дней через двадцать тот  приехал  с  пятью  или  с  шестью
лошадьми, нагруженными богатыми мехами, представлявшими собой очень  большую ценность. Слуги привели  лошадей  в  город,  оставив  молодого  вельможу  на некотором расстоянии; он пришел к нам incognito, ночью, отец познакомил  его со мной, и мы вместе обсудили подробности нашего путешествия.
     Я накопил много соболей, чернобурых лисиц, горностаев и других  дорогих мехов в обмен на привезенные мною из Китая товары, особенно  на  гвоздику  и мускатные орехи, которые я продал частью здесь,  частью  в  Архангельске  по более высоким ценам, чем я мог бы  продать  их  в  Лондоне.  Мой  компаньон, больше, чем я, заинтересованный в коммерческих прибылях, остался так доволен этой сделкой, что не жалел о нашей долгой стоянке в Тобольске.
     Наконец, в начале июня мы покинули этот далекий  город,  о  котором,  я думаю, мало кто слышал о Европе: настолько лежит он в  стороне  от  торговых путей.

Ну и под конец пребывания Робинзона в России, на наших необъятных просторах разворачивается самый настоящий вестерн, куда ж без него))

Наконец,  переправившись  через  Каму,  которая  в  тех  местах  служит границей между Европой и Азией,  мы  вступили  в  Европу;  первый  город  на европейском берегу Камы называется  Соликамском.  Мы  думали  увидеть  здесь другой народ, другие обычаи, другую одежду, другую религию, другие  занятия, но ошиблись; нам предстояло пройти еще  одну  обширную  пустыню,  тянувшуюся двести, а в иных  местах  семьсот  миль.  Эта  мрачная  местность  мало  чем отличалась  от  монголо-татарских  областей;   население,   большей   частью языческое, стояло немногим выше американских дикарей:  их  дома,  их  города полны идолов, образ жизни самый  варварский;  исключение  составляют  только города и  близлежащие  селения,  жители  которых  являются  христианами  или мнимыми христианами греческой церкви, но религия их перемешана со  столькими суевериями, что в некоторых местах едва отличается от простого шаманства.
     Проезжая по лесам этой пустыни, мы думали, что все  опасности  остались уже позади; однако, мы едва не были ограблены и перебиты шайкой разбойников; кто они были - остяки ли или же охотники на соболей из Сибири - не знаю; все верхом, вооруженные луками и стрелами. Показались они в числе  сорока-сорока пяти человек, подъехали на расстояние двух ружейных выстрелов и,  не  говоря ни слова, окружили нас. Когда они перерезали наш  путь,  все  мы,  в  числе, шестнадцати человек, выстроились в линию перед нашими верблюдами  и  послали слугу-сибиряка посмотреть,  что  это  за  люди.  Больше  всех  интересовался результатами его разведки молодой вельможа, опасавшийся, уж не погоня ли это за ним. Наш посланный подъехал к всадникам с белым  флагом  и  окликнул  их; несмотря на то, что сибиряк говорил на нескольких туземных языках, он не мог понять ни слова из того, что говорили ему люди. Поняв по их знакам, что  они будут стрелять в него, если он подъедет  ближе,  малый  вернулся  назад  безвсякого результата. Судя по костюму, он считал их  за  татар,  калмыков  или черкесов, но он никогда не слыхал, чтобы они заходили так далеко на север.
     Перспектива была не радостная, однако делать было нечего. По левую руку от нас на  расстоянии  четверти  мили  виднелась  небольшая  роща  или  купа деревьев у самой дороги. Я решил немедленно направиться к этой  роще  и  как можно лучше укрепиться в ней. Я рассудил,  что,  во  первых,  деревья  будут служить нам некоторой защитой от стрел, а во-вторых,  неприятель  не  сможет атаковать нас в этой позиции в конном строю. Этот совет дан был мне стариком лоцманом, который обладал превосходной способностью подбодрять и выручать  в минуту серьезной опасности. Мы быстро помчались к этой роще  и  достигли  ее без всякой помехи со стороны татар или разбойников, мы так и не  знали,  как назвать их. Когда мы прибыли туда, то,  к  великому  нашему  удовлетворению, обнаружили с одной стороны леска болото, а с другой -  ручеек,  втекавший  в речку, составлявшую приток крупной реки Вишеры (Wirtska). Деревьев на берегу этого ручья было не более двухсот, но все они были толстые  и  росли  густо, так что являлись прекрасной защитой от неприятеля, по крайней мере, пока  он был верхом. А чтобы затруднить пешую атаку, наш  изобретательный  португалец надрубил ветки у этих деревьев  и  переплел  их  между  собою,  так  что  мы
оказались окруженными почти сплошной изгородью.
     Мы простояли в ожидании несколько часов, но неприятель все не двигался; только часа за два до  наступления  темноты  он  устремился  прямо  на  нас, получив незаметно для нас подкрепление, так  что  теперь  разбойничий  отряд состоял из восьмидесяти всадников, в числе которых  было  несколько  женщин. Когда они приблизились на расстояние половины ружейного  выстрела,  мы  дали холостой залп и крикнули им по русски: "Что вам  нужно?  Убирайтесь  прочь!" Они не  поняли  ни  слова  и  с  удвоенной  яростью  бросились  к  роще,  не подозревая, что мы отлично забаррикадированы  и  позиция  наша  неприступна. Старик лоцман, исполнявший одновременно обязанность полковника  и  инженера, приказал нам не стрелять, пока они не приблизятся на расстояние пистолетного выстрела, чтобы бить наверняка. Мы просили его поскорей скомандовать  "пли", но он все медлил  и  приказал  стрелять  только,  когда  неприятель  был  на расстоянии двух пик. Залп наш был так  удачен,  что  мы  убили  четырнадцать
всадников, не считая раненых людей и лошадей; ибо ружья наши  были  заряжены несколькими пулями.
     Огонь наш страшно изумил неприятеля, и он отхлынул от  нас  саженей  на двести;  тем  временем  мы  снова  зарядили  наши  ружья,  сделали  вылазку, захватили штук пять лошадей, всадники которых были, должно быть,  убиты,  И, подойдя к мертвым, ясно увидели, что это татары; мы только не могли  понять, откуда они и каким образом им удалось забраться так далеко на север.
     Спустя час они снова сделали попытку атаковать нас, зайдя для этой пели с другой стороны рощи. Но увидев, что мы защищены со всех  сторон  и  готовы дать им отпор, татары отступили, и мы решили провести в этой роще всю  ночь. Конечно, спали мы мало и большую часть ночи потратили  на  укрепление  нашей позиции, забаррикадирование входов в рощу  и  на  бдительное  наблюдение  за неприятелем. На рассвете нас ожидало неприятное открытие. Наш  противник  не только не был напуган оказанным ему вчера приемом, но значительно  усилился: число его возросло до трехсот человек, и он раскинул с  дюжину  палаток  или шатров, словно решившись осадить нас; этот лагерь был расположен на открытой равнине, на расстоянии трех четвертей мили от нас. Мы были страшно  поражены этим открытием, и, сознаюсь, я считал себя погибшим со всем моим имуществом. Потеря имущества (хотя оно было весьма значительно) мало беспокоила меня, но перспектива попасть в руки этих  варваров,  когда  я  почти  оканчивал  свое путешествие и находился в виду порта, где мы были уже в безопасности,  после счастливого преодоления стольких затруднений, стольких  опасностей,  ужасала меня. Что касается моего компаньона,  то  он  был  положительно  взбешен  и объявил, что потеря его добра разорит  его,  что  он  скорее  погибнет,  чем попадет в плен, и будет драться до последней капли крови.
     Молодой русский вельможа, отличавшийся большой храбростью, был того  же мнения. Старик лоцман считал,  что  наша  позиция  неприступна  и  мы  можем выдержать натиск всей этой орды. Весь день мы обсуждали, какие  нам  принять меры; но к вечеру мы увидели, что число наших врагов  еще  больше  возросло. Возможно, что они разделились на несколько отрядов в  поисках  добычи  и  те всадники, с которыми мы встретились, послали гонцов  другим  отрядам,  чтобы они шли на помощь; и мм боялись, что к утру их понаедет еще больше. Тогда  я спросил у людей, которых мы взяла из Тобольска, нет ли каких-нибудь окольных путей или тропинок, по которым мы могли бы незаметно уйти ночью и  добраться до города, где можно получить вооруженную охрану.
     Сибиряк, слуга молодого вельможи, сказал, что если мы хотим  уклониться от сражения, то он берется провести нас ночью по одной тропе, которая  ведет на север, к городу Петрову, и уверен, что татары не заметят нашего  бегства; но  он  заявил,  что  господин  его  не  собирается  бежать  и  предпочитает сражаться. Я ответил ему, что он плохо понял намерения своего господина;  он настолько рассудителен, что не  станет  драться  из  любви  к  драке.  Я  не сомневаюсь в его храбрости, которую он столько раз показал на деле.  Однако, он должен отлично сознавать всю бессмысленность борьбы семнадцати человек  с пятьюстами, если только к ней  не  вынуждает  крайняя  необходимость.  Таким образом, если нам представляется возможность бежать в эту ночь, то мы должны сделать эту попытку. Сибиряк ответил, что господин его дал ему такой строгий приказ, что он рискует  жизнью,  если  ослушается  его.  Однако,  мы  вскоре убедили его господина согласиться с нами и немедленно начали приготовления к
бегству.
     С наступлением сумерек мы развели у себя большой огонь  так,  чтобы  он горел до утра, с целью внушить татарам мысль, будто мы все еще  находимся  в роще. Но когда совсем стемнело, т. е. когда показались  звезды  (раньше  наш проводник не хотел пускаться в путь), мы навьючили  лошадей  и  верблюдов  и пошли за нашим новым проводником, который, как я заметил, ориентировался  по полярной звезде.
     После утомительного двухчасового перехода взошла луна и стало  светлее, чем нам было нужно; однако, к шести часам утра мы сделали около сорока миль, правда, совсем загнав своих лошадей. Тут мы  добрались  до  русской  деревни Кермазинское, где отдохнули, и ничего не  слышали  о  татарах-калмыках  весь этот день. Часа за два до наступления темноты мы снова отправились в путь  и ехали до восьми часов утра, не так быстро, как в прошлую ночь. В семь  часов мы переправились через небольшую речку  Киршу  и  затем  прибыли  в  большой русский город Озомы. Там мы услышали, что по  окрестным  степям  шныряет несколько отрядов калмыков, но что теперь мы в  полной  безопасности;  легко себе представить, как мы были рады этому. Мы переменили лошадей и отдыхали в течение пяти дней. Чтобы вознаградить сибиряка за  то,  что  он  так  удачно провел нас сюда, я и компаньон мой дали ему десять пистолей.

Спасибо за внимание