"Гечевара"

С этих пор прошла всего неделя. Но какая! Алексей переродился. Сбросил с глаз так глупо ослепившую его пелену буржуазно-потребительской морали. Но, увы, кое от чего не смог избавиться.

Второго сентября он заселился в общежитие. Жизнь бурлила. Каждая из лекций, пережитых за два дня, каждая физиономия доцента и каждая надпись на аудиторной парте, столь мало похожая на школьную, – всё потрясало, вдохновляло и кружило голову Двуколкину. Голова Алёши лопалась, переполненная впечатлениям, как аудитория с первачами, не узнавшими ещё, что пары можно и прогуливать. И вот – ещё и переезд.

В пятьсот тринадцатой, куда его вселили, жили двое. Перед тем, как первый раз войти в своё жилище, Алексей поставил сумки у двери и, замерев, прислушался.

–Не уважаю педофилов-конформистов, – сказал первый голос.

–Он не то и не другое, – отвечал второй. – Нам нужна база. На марксизме далеко ты не уедешь. Вот, послушай…

–Не хочу, блин! – взвился первый. – Лучше б выпили…

Алёша постучал в дверь.

–Да! Войдите! Хто там?

–Извините… Алексей…

Двуколкин вошёл внутрь. Каморка была маленькой и вся забита мебелью. Направо возвышалась двухэтажная кровать – мечта Двуколкина, единственного сына. С верхней полки на него смотрел пацан с какой-то книжкой. Не в пример соседу, рожа у него была культурная. Красивая, пожалуй даже.

Второй же парень Лёше не понравился. Он смотрел как-то мрачно маленькими глазками, волосы имел до того короткие, что издали мог показаться лысым («Скин!»), и выглядел опасно, так как был весьма крупных размеров: жир ли это, или мясо, Алексей пока сказать не мог. К тому же этот тип сидел под подозрительным портретом старого китайца с бородавкой вместо голой девушки. Помимо двух кроватей, встроенного шкафа, книжной полки, стола и к нему – трёх табуреток, мебели здесь не было. Она просто не помещалась.

Алексей подумал, что размером и устройством комната походит на известную ему в «Мак-Пинке» раздевалку для работников.

–Меня к вам поселили, – вздохнул он.

–А-а! Ну, давай, входи! – сказал культурный. – Я Аркадий.

–Виктор, – буркнул толстомясый. И продолжил: – Эй, ну, что, ты пить-то будешь?

На столе стояли две бутылки с пивом.

–Да послушай, – отвечал Аркадий. – Дело мужик пишет. Вот, короче: «Спектакль, присущий бюрократической власти, довлеющей над несколькими индустриальными странами, на деле, является частью тотального спектакля - и как его общее псевдо-отрицание, и как его опора. Если спектакль, рассматриваемый в своих различных локализациях, с очевидностью указывает на тоталитарные общественные специализации прессы и администрации общества, то последние на уровне глобального функционирования системы сливаются в неком мировом разделении…»

– Бред! – крикнул Виктор.

А Двуколкин ужаснулся. Неужели в институте он научится не только понимать всё это, но и сочинять сам?! Нет, не может быть…

–Нежелание развиваться, – заявил Аркадий, – это, между прочим, признак фанатизма. И противоречит революционному характеру. По Фромму.

–Да отстань ты со своими пидорасами!

–Дремучий ты, Витёк. Услышал про Фуко…

Тут Виктор замахал руками, показав, что больше не желает слушать всё это. Аркадий сдался и сменил предмет:

–Слышь, Лёха? Ты, что, первый курс?

–Ну, да…

–А факультет какой?

Двуколкин собирался быть каким-то «инженером-теплотехником».

–О, прям как ты, Витёк! На лекциях, небось, был? Ну, сегодня?

–Был, – признался Алексей.

–А что, Витёк? Может, и нам сходить, а?

–Да ну, нафиг. Мне твоих хватает.

–Что ж это такое? Идти к Наташе он хочет, приобщаться к прогрессивной мысли – не желает, да лекции – и те ему не эти! Что ж ты хочешь, Витька?

–Жрать хочу.

–У-у-у! Ну и запросы у Вас, батенька!

Алёша, между тем, смущённо ковырялся в своей сумке, доставал вещички и пытался запихнуть их в общий шкаф. Пихать было решительно некуда, а за безуспешными попытками следили двое незнакомых человек. Поэтому Двуколкин весь смущался. Кроме того, его обуяло беспокойство: как же сложатся взаимоотношения с соседями? Ребята явно были очень взрослые и запросто могли бы наградить его презрением. Так что, услыхав про пожелание Виктора, Алёша, не без тайных побуждений заявил:

–А у меня вот есть пожрать.

Идея коллективно потребить продукты Лёши всем пришлась по нраву. Парни быстро соскочили с коек, разместились за столом и в обмен на масло, хлеб, печенье, колбасу, сыр и остатки пирожков, завёрнуты бабусей из Игыза, поделились пивом.

–За знакомство! – объявил Аркадий.

В ту же самую секунду отрубили свет. Соседи заругались, вышли в коридор, откуда уже доносилось много недовольных голосов, о чём-то пошумели и вернулись, сообщив, что свет дадут не ранее, чем завтра.

–Привыкай, бывает, – заявил Аркадий, извлекая маленький фонарик. – За знакомство!

Световой прибор расположили на столе, и Лёша мог увидеть лишь продукты да физиономии соседей. Блондинистую и благообразную Аркадия и типовую, мрачную у Виктора. Впрочем, выпив, последний смягчился. Он нежно забубнил Алеше слова благодарности за пищу, обещал, что Родина и некие важные для неё персоны не забудут этот подвиг. Наконец, ткнул пальцем в свою грудь и заявил:

–Вот, видишь? Если б он был жив…

На пунцовой майке Вити помещалась клякса: чёрная, фигурная и при подробном рассмотрении похожая на человека.

–Знаешь, кто это?

Двуколкин поднатужился. В Игызе двоюродный брат тоже пару раз появлялся в такой майке, привезённой будто из самой Москвы («Там все в таких. Эт модно!»). Он-то и обратил Алешино внимание на то, что на груди – вовсе не клякса, а лицо. Но чьё? Ведь брат рассказывал…

–Ну, этот… Гечевара, – выдавил Двуколкин.

–Кто-о-о? – соседи в ужасе переглянулись.

И захохотали.

–Слышишь, ты откуда такой, а? – спросил Аркадий.

–Я – из Верхнего Игыза.

Хохот разразился снова.

–Блин, оно и видно!

–Вот село!

Ради поддержания отношений Алексей не показал своей обиды.

–Ты, наверно, ещё думаешь, что, блин, артист какой-то? Ну, «звезда», да?

Лёша так и думал, но смолчал.

–Да ладно, Витя, – просмеявшись, заявил Аркадий. – Хватить ржать. Просветить надо человека!

Так, усталый и счастливый, в комнатушке общежития, при романтичном и печальном полумраке, лишённый пищевых запасов на неделю, Алексей узнал о Правде.

О бессмертном аргентинце, о министре, что пилил дрова и убирал тростник, герое Санта-Клары и бандите-интеллектуале.

Узнал святое имя старого китайца.

Унёсся сердцем в жаркий Чьяпас, полетел к Сандино, Вилье и Сапате, обнял Чавеса, Моралеса и Лулу.

Заболел Жозе Бове.

Рыдал от счастья, потому что ходит по одной Земле с Фиделем.

Ненавидел тех, кто издевался над Майнхоф с Баадером.

Захотел туда, в 68-й…

А, может, это было не в тот раз? Пожалуй. В тот раз всё лишь только-только начиналось.

----

весь роман тут https://author.today/work/235123