О любви
Автор: Александр ГлушковДавайте поговорим о любви...
И два часа разговоров о половом влечении и воспитании.
Что мы, собственно, знаем об этой самой любви? Это секс, что ли? Или все-таки не секс, а что-то другое…
Вот это:
- Я бы ей вдул (этому я бы дала)!
Это о любви? Вроде не похоже. Вроде это про вдул (дала). А чего тогда о любви?
Регулярно натыкаюсь на разные постики и регулярно нахожу в них «дикую литературу» и «одичавшую психологию» с «одомашненной социологией». Лично у меня сложилось впечатление, что современные писатели в любовь не верят, не понимают, что это за нах такое ваапче есть и потому подменяют чувство, чем могут и чего у них там такого внутрях все еще есть: эмоциями, логикой, странной окрошкой знаний и представлений с куском черствого ржаного сухаря на погрызть. И идеей, что лично они живут правильно, потому что, все остальное бред же.
И с*ка, котиками, которые завместо детей и любимых, да еще и урчат. Опять же, лоток, ногтечесалка, ролики против шерсти, вакцинация и стерилизация. Попробуй так позаботиться о человеке, в раз озвереют.
- Опускай сидушку, сколько раз тебе говорить! Ешь кашу, она полезная! Не разбрасывай носки по всему дому!
Жуть, бррр… Блин, а еще я с ужасом смотрю на пятьдесят рассказов о животных, которые мне нужно будет оценить. От же…
В Латинской Америке, когда она еще не встала твердо на путь, ведущий к демократии, случались тираны. И странное дело, тираны обожали животных, деток своих любили меньше, чем львов и крокодилов. Одновременно с этим лично пытали «революционеров», крови не боялись. И вот как?
Тупо хочется животного тепла, потому как холодно. Вот так живешь, живешь, а потом бац, и внезапно понимаешь – холодно, нужно обогреватель включить и сделать, наконец, во всей квартире теплый пол.
На вишнёвых деревьях набухли почки, а у меня – мозги уже облетели, сакура отцвела. И это замечательно, буду собирать вишню и делать настойку. Или не буду.
У девочки были глаза, что не удивительно, но удивительного цвета, цвета распустившейся фиалки, причем, очень редкого сорта. «Тропическая ночь», так называется этот сорт. Густой, насыщенный и светящийся на темно-зеленом фоне, фиолет. Но ведь это и все. На остальное и смотреть нечего, все самое, что ни на есть обычное. К тому же, не раз стиранное и довольно давно вышедшее «из моды», как платье, так и дом.
«Милый ангелок». Люди так часто используют такого рода эпитет по отношению к детям, что, едва его, заслышав, ищешь глазами лимонаду, чтобы чем-то занять рот и не сболтнуть лишнего.
Ладно. Оставим это. Сколько вы умеете не дышать? Сколько минут? А десять, сможете? А не врете?
Лично меня волнует только один вопрос. Как так получается, что, когда бы Дик не проснулся, когда бы не пошел по этой улице, ему каждый раз встречается эта ничем не примечательная девочка? Мистика какая-то.
Это мне проще отсчитывать, а людям нравятся описывать. «Дойдешь до дома с петухами, повернешь к двухэтажному срубу, там увидишь, его издаля видать, а потом…». И только все запутывают, через десять минут объяснений, сам себя не найдешь среди всех этих «надысь» и разномастных строений, щедро разбросанных в ткани повествования. Среди незнакомых людей и событий из их жизни. Но – интересно. Люди живут очень по-разному и, до сих пор, живы - разным.
Ну, нагляделся? Пойдем уже.
«Красивая».
Ну, дык, само собой. Вестимо, сталбыть.
«Ты видел? Она мне улыбнулась».
Вот же. Быть такого не может. Беда-то какая. Тебе показалось.
«Улыбнулась. Посмотрела, сначала, так… а потом улыбнулась».
Улыбнулась и улыбнулась. Эка, невидаль. Пойдем уже. «Улыбнулась», надо же.
Еле оторвал его от этого «чудного создания». Теперь они еще и улыбаться друг другу начнут. Потом разговаривать станут, встречаться не только утром, но и в обед, и вечером, и каждый день. Тьфу.
Иди-иди. Оглядывается он.
Иди, говорю.
- Ди-ку-у-ша-а!
О, да…
- Ди-ку-у-ша-а! Я тебя зову-зову, а ты… Ой, хы, а кто тебе в глаз дал, а? Можно потрогать? Ну, можно? Можна-а? А ты куда идешь? И почему ты стоял, как столб? А ты что? Опять меня не узнал, да? Почему ты меня никогда не узнаешь?! Так – нечестно! Я тебя всегда узнаю. Всегда! А ты?! А пойдем к Мамуле? Пойдешь? У меня вон что есть, смотри! – в разжатом кулачке тускло блеснула маленькая медная монетка.
Эта девчонка, по прозвищу Стрекоза, закрутила такую, всегдашнюю, карусель вокруг Дика, дергая его за рубаху, подпрыгивая и подскакивая на одной ноге, потом на двух ногах, потом снова на одной. Одновременно с этим, она тянула Дика за руку в сторону булочной, тянулась к заплывшему глазу и волосу на голове, толкала Дика в бок и беспрерывно выстреливала свои бесконечные вопросы. Сама же на них и отвечала. Иногда. А иногда, просто пропускала мимо ушей бурчание Дика. Дик, кстати, это тоже не имя никакое, а прозвище. От Дикий. Только Дикий кричать неудобно, поэтому все стали звать Дика Диком или Дикушей. Еще у мальчишек прижилось Дикан. Это больше для солидности, то есть, как бы, немного официально и более торжественно, что ли.
- Спасибо, дядя Булочник. А у меня и монетка есть! Смотрите, какая красивая! Красивая? А что на мою монетку можно купить? Можно пирожен-но-ое? Можна-а? А вам, дядя Булочник, очень идет ваш колпак. У вас от него лицо сразу больше становится, такое доброе, значительное. А если на пирожен-но-ое не хватает, то можно и пирожков с повидлой? Вы делали сегодня пирожки? А с повидлой остались? А сколько на «мою» монетку можно купить пирожков? Только с повидлой, а не с картошкой. Дик, а ты считать умеешь? А до скольки умеешь? А…
Мамуля поморщился, как от зубной боли, вздохнул и ловко упрятал в бумажный пакетик три пирожка с «повидлой» и пирожное, добавил туда же те две булки, что отложил для Дика и всунул в руки Стрекозы.
- Забирайте и идите куда шли.
- Ой, столько много. Вот, возьмите монетку. Спасибо большое-пребольшое.
- Оставь себе. Не надо. Идите, не мешайте работать.
- Дику-уша-а! Скажи – спасибо. Скажи-и!
- Спасибо.
- Да, дядя Мамуля, мы вам очень-очень благодарны. Вы очень хорошенький. Такой, ммм… Очень-очень.
Мамуля побагровел, набрал в грудь много-много воздуха и уже хотел что-то гаркнуть, но натолкнулся на внимательный и какой-то изучающий взгляд Дика и сдулся. Как проткнутый рыбий пузырь. С тоненьким свистом. А потом, вдруг, широко улыбнулся и сказал:
- Да, на здоровье, Стрекоза, на здоровье. Привет маме своей передавай. Булки сегодня хорошие получились, на удивление. И мука хорошая. И масло самое-самое свежее. И вообще…
Что «вообще» так и не сказал, потому что, дети уже ушли. Стрекоза выстрелила очередь слов и утянула Дика с собой. Спасибо и хорошо, повторяемые несколько раз, пока можно было, ей всегда особенно удавались. Удались и сегодня.
Мамуля вздохнул, провожая их взглядом, а потом поднял голову к небу и улыбнулся.
Теплой кисточкой
рисовать Тебя
мягким Войлоком тела контуры
отводить И легко - слегка
оттенять Взмах-движженнье, сторону
по глазам Как в воде - отражения
разбегаются Это к лучшему
неэкспрессия А стремление
к экспрессивности я Так чувствую
колонком пройти В краске масляной
так? скажи Разукрась радугу
рисовать легко Кистью ласковой
жизнь Подсолнухом конопатую
***
Вот тронешь локон,
Распустишь пояс,
Смущенный эхом...
Перешагнешь, переминаясь,
В глаза заглянешь,
в подбровье рожь
колышет ветер,
тяжелый колос,
а поле в даль,
где ляжет солнце
у края неба.
Вот воздух с силой
почти рыданья
пропустишь в горло,
и плечи скрутит,
И выгнет тело
в длину оглобли,
и вдруг увидишь,
У края поля,
где солнце в землю,
Проросток первый
почти случайно
прорвался в небо.
***
Небо - там. Снаружи голоса.
Жаркий спор о чем-то безнадежном.
О налогах. Водка. Колбаса.
О причинах – вечных и несложных,
О простых как африканский "чук":
Вялое дыханье носорога
Капель · блямс · подергивание рук
И портрет с изображеньем бога.
Так, хребтом прижавшийся к стене,
"Я тебя люблю", - не повторяя,
Я живу в какой-нибудь стране,
И зачем, и для чего - не зная.