Линия разлуки. Три апрельских стихотворения Бориса Попова

Как я и обещала несколько дней назад, продолжаю рассказывать о поэте Борисе Емельяновиче Попове (Магнитогорск, 5.10.1946—20.01.1996). Сегодня — три его «апрельских» стихотворения, каждое из которых нравится мне по-своему.

Первая книга Бориса Попова вышла, когда ему было 45, — она подписана в печать весной 1992-го. Борис Емельянович публиковался в солидных литературных журналах и местных газетах, но издать книгу автору — не члену Союза писателей СССР было не так просто. Рукопись долго ждала своего часа. «Светает в шесть» — скромная брошюрка формата А6. Бумага едва ли не газетная, шрифт мелкий, но есть в этой книге своё очарование.

На фото — мой экземпляр, который открываю редко, потому что берегу. Чаще читаю Бориса Попова стихи на его странице на Сам.либ.ру, преимущественно оттуда копирую тексты для публикаций.

Название сборнику «Светает в шесть» дала первая (а точнее, анафорично повторяющаяся в каждой строфе) строка из стихотворения «Утро», — к слову, его финальные строки я вспоминаю в минуты пробуждения, когда совсем не хочется выбираться из уютного одеяла.

Утро

Светает в шесть.
Покой.
Пора бы и проснуться.
Да не к кому щекой
прощально прикоснуться.

Светает в шесть...
Апрель.
Зимы как не бывало!
И надо бы свирель
продуть, чтоб чище стала.

Светает в шесть.
Шестой...
Всё ближе, ближе к маю.
И жизни смысл простой,
как линия прямая.

Светает в шесть.
Пора.
И время есть подумать:
а надо ли с утра
так выглядеть угрюмо?

И ещё одно апрельское утро Бориса Попова.

Песня

Рассветало. Рос туман,
В дом вползая душно.
Были в комнате диван,
Стол и раскладушка.

По углам валялся сор
Личный и казённый.
Здесь жестокий приговор
Был преподнесён мне.

Как скучал я в том углу,
В непутёвой хате,
С пепельницей на полу
Около кровати.

Что мне снилось — разве всем
Можно поделиться?
И вставал я ровно в семь,
Чтоб успеть побриться.

Чтоб суметь умыть себя
И почистить брюки.
Что поделаешь? Судьба.
Линия разлуки.

А вокруг бледнел апрель
От недомоганья.
И молодка, как свирель,
Пела на диване.

Эта песня, что Шевчук
Выдал с похмелюги,
Принесла мне столько мук.
Сплошь одни недуги.

Перед Пасхою, с тоской
Всё припоминая,
Дождь заслыша городской —
Спичку поломаю.

И задумаюсь о том,
Зашепчу об этом.
И войдёт мне в душу дом,
Пахнущий рассветом.

Доложу вам: это так —
Ничего не сталось.
Только малость да пустяк,
Оторопь да шалость.

Только млечное лицо,
Правды ни полслова,
Подвенечное кольцо
С пальчика чужого...

А это «апрельское» стихотворение было в числе первых «зацепивших» меня в творчестве Бориса Попова. Я тогда даже несколько оторопела: «Вот те и „магнитогорский поэт“ — читаешь, и слёзы на глазах».

Время скворцов

Это время скворцов. А они ещё не прилетели.
Расплываются лужи в разорванной пряже реки.
Это время юнцов, это косы и бусы апреля,
это лужи и ложь, это горечь неверной строки.

Не даёт мне покоя твоя неприступная совесть.
Ты уже и не смотришь глазами любви на меня.
Что мне делать, скажи — удивлюсь, удавлюсь, успокоюсь,
сяду в поезд, сойду, брошусь в воду, сгорю у огня?

Крупный запах грехов, ртутный, верченый запах распада.
Было так хорошо, что не верилось в близкий конец.
Это время скворцов, а скворцам разлетаться не надо.
Это время юнцов и, конечно же, я не юнец.

Дай мне руку свою. Я её поцелую на память.
Неужели не чувствуешь, как мои губы печёт?
Как любовь тяжела под моими сухими губами?
Уходи. Уезжай. Это, кажется, полный расчёт.

Говорят, существует какая-то мёртвая зона —
для бредущих во мраке, не видящих света людей.
Укажи мне края горевого того горизонта —
и убей нечестивца! Я сам признаюсь, что злодей.

Не коснутся тебя моя скверна и жалкие вирши.
Уезжай, уезжай и прощай, и прости, говорю!
День растет в вышину. И скворцы поднимаются выше,
Чтоб соткать для меня погребальную злую зарю.

Нет, помедли ещё... неужель не расколется небо?
Улыбнись, как ты можешь. Ну просто, прошу, улыбнись.
Я уже не с тобой, но шепчу тебе горько и немо:
улыбнись, моя жизнь, оглянись, оглянись, оглянись!

Скользкой, чёрной тропой ты стремишься пробиться к апрелю —
ну, оставь хоть бы звук, хоть размытый рисунок следа.
...Это время скворцов. И, конечно, они прилетели.
Это время концов. Это память, полёт и беда.