И немедленно выпил!

В поддержку флешмоба  https://author.today/post/377834  замечательной Итты Элиман решил выложить несколько отрывков соответствующего содержания.

"Этмон осторожно помассировал глаза,  заморгал, огляделся. Основательно пьяный Аруст разливал по новой, Резкий  курил, почти не притронувшись к своему стакану, Худой сооружал из  огурца, сала, укропа и здоровенного куска хлеба закуску. Следователь  вздохнул. Непохоже, что он пропустил что-то интересное или очередной  тост. Задумался-то совсем на минутку.

Выпили.  Аруст, по всему видно, был опытным бойцом с содержимым бутылок, но силы  начинали его оставлять. Тем не менее, он, сконцентрировав взгляд на  Худом, махнул рукой – давай, мол.

– Вот  я и говорю! Наш человек всегда до правды доищется, как бы оно сложно ни  было! – начал здоровяк, размахивая остатками бутерброда. – Всегда!

Аруст икнул.

–  Вот был случай… Стали в одной местности люди пропадать. Не так далеко  от Восточной, кстати. Думали сначала на волков или медведя какого, но  так и следов-то никаких нет. Зверь всегда что-то да оставит. Оружие,  одежду, вещи, труп недоеденный в конце концов, мать его так!

– Да! – провозгласил староста и снова икнул.

–  Так нет ничего! – весьма артистично развел руками Худой, – будто и не  было. Стали на поганого думать. Но опять, –он хлопнул рукой по  столешнице так, что два стакана упали, а блюдце с укропом подпрыгнуло  чуть не до потолка, – опять ведь следов нет, да и не видали там поганых  никогда.

Худой повел плечами.

–  Отправили туда троих наших, из трибунала. Приехали они в местечко одно,  расположились на ночлег у трактирщика. А тот их, гнида, во сне  прирезал.

– О-о-о! – протянул явно пораженный староста.

–  Херо! – рявкнул Худой. – Трактирщик был больной урод. На голову  больной. Резал постояльцев, грабил, и даже расчленял и ел мясо их  человечье.

Аруста явно замутило. Судя  по зеленому лицу и бегающим глазам, он был готов выпустить на волю все  съеденное и выпитое. Только не знал, как это сделать, не опозорившись  как хозяин и не заблевав гостей.

Худой тем временем продолжал.

–  И все награбленное, кроме денег или вещей каких, которые нельзя было  опознать, сбывал скупщику из кочевников. А тут понравился ему пояс с  одного из наших. Ну и оставил он поясок себе. Потом совсем страх потерял  и в Восточную приехал... Им и опоясавшись.

Резкий как-то странно дернул лицом.

–  На рынке то его и опознали. По поясу, да! – распалялся Худой. – Приняли  его, потащили в околоток сначала, потом в трибунал на допрос, когда  выяснилось, кто и где с этим поясом пропал. Церемониться не стали, сразу  в допросную его. Не любят у нас, когда наших убивают. А по недосмотру,  как потом выяснилось, в тот день мастером по силовым воздействиям отец  этого погибшего был. Смена его была, в общем. Как так получилось, хрен  его знает.

Филиск округлившимися глазами смотрел на подчиненного. Худой явно вошел в раж.

–  Ну и раскололся тут он, убивец этот! Даже особо воздействовать не  пришлось. Протокол подписали, его в камеру, следователи за отчет и по  домам. А мастер этот, то есть отец, взял, да и вывел арестанта из  камеры. И как только через охрану прошел? В допросную запер. И давай из  него рулеты вертеть. Там же все: и инструменты, и жаровня, и вода, и  препараты разные, и приспособления. А изнутри все пробкой обшито и еще  чем-то. Не слышно ничего.

Староста встал, еще более позеленев лицом.

Худой зашипел, вращая глазами:

–  Только утром выяснилось, что нету в камере убийцы этого. Пока поняли,  пока туда-сюда... В общем, принял убийца-людоед смерть жуткую, лютую,  словами описать нельзя, какую. Отца-то под суд, конечно, но, в общем,  списали на шок, возраст и все такое. Уволили, дали пять лет заключения.  Сидел в нашей же тюрьме, как человек. Но помер вскоре после  освобождения. Сердце...

Аруст взмахнул  рукой и быстрым шагом, если не сказать бегом, кинулся к двери в жилую  половину. Там загремел какой-то посудой, его шумно вырвало. Чуть позже  раздались приглушенные ругательства и плеск воды.

– Хоть не облевал никого, – равнодушно заметил Худой.

– Ты что за хрень рассказывал? – спросил Филиск. – Какой людоед, какие, блядь, рулеты? Ты чего нес, Худой?

–  Да что-то скучно стало, – улыбнулся здоровяк, в очередной раз  подтвердив мнение следователя, что некоторым людям этого делать нельзя, а  лучше вообще ходить с мешком на голове. Улыбка Худого пьяного выглядела  еще более жуткой и безумной, чем Худого трезвого.

– Я книжку недавно прочитал – про собачку, мужика и злую бабу. Вот и вспомнил.

Этмон прижал ладонь к лицу. Разбираться в ассоциациях Худого было еще хуже, чем смотреть на его улыбку.

– Ладно, хрен с ним. Не надо больше никаких выдуманных историй, ладно?

– Ну так я и правду могу рассказать! – радостно заявил Худой.

Резкий совершенно неприличным образом заржал, едва не упав со стула.

«Дебилы, блядь»! – подумал Этмон.

Опять  что-то загремело, потом дверь в жилую половину распахнулась, и оттуда  буквально вывалился староста. Лицо бледное, волосы и борода всклочены,  на одежде мокрые пятна. Но бодр, даже неестественно бодр, и в каждой  руке по паре бутылок.

– Все нормально, у меня еще есть! – радостно провозгласил он.

– Ну вот же ёб твою мать, – пробормотал следователь.

Вечер окончательно переставал быть томным."