Флешмоб про пьянку

А вот слабо показать пьянку глазами не-человека?

Персонаж -- альв, существо человекоподобное, живущее в Альвийском Лесу. Он в силу кое-каких непреодолимых обстоятельств вынужден жить у людей (которых альвы называют круглоухими и многокожими, так как люди ходят в одежде).

***

Этим вечером многокожие снова сидели за столами, но вместо напряжения и беспокойства были явно довольны и расслаблены; часто они хрипло лаяли, что было у них признаком веселья, как тихое шипение у альвов. Круглоухие не-воины принесли нечто деревянное, на что были натянуты волокна, судя по запаху, скрученные из каких-то частей тела животных; Уаиллар решил не вдумываться, как и из чего их делают. Один из круглоухих взял это деревянное в руки и стал дёргать пальцами волокна. Получались звуки, складывавшиеся довольно приятно. Круглоухий начинал подвывать; иногда к нему присоединялись остальные.  Звуки были ритмичные, знакомые Уаиллару слова повторялись. «Это похоже на то, как наши воины читают стихи», — подумал альв. 

Уаиллара, по обыкновению, стоявшего в тени дверного проёма, заметил Старый. Он вскочил, подбежал к альву и, взяв его за локоть, вытащил к столам. Показал на ллураа рядом с собой и на грубом, изуродованном альвийском предложил сесть. 

Уаиллар послушно сел, уговаривая себя, что в этом нет урона его чести. Окружавшие Старого многокожие были, как это обычно случалось к середине застолья, разгорячены, веселы и громогласны. Старый пододвинул альву небольшой сосуд из прозрачного вещества, похожего на камень — но не из камня, в нём не видно было обычной для камней структуры. Налил тёмно-красную жидкость, прозрачную и немного меняющую цвет при разном освещении. Показал на сосуд Уаиллару и почти правильно — и вежливо — предложил разделить с ним воду, как положено равному с равным при первом знакомстве. Это, конечно, было смехотворно — настолько не вязалось с ситуацией, так что воин аиллуо даже испытал эстетическое удовольствие от исключительно нелепого обращения, однако старания многокожего оценил. 

И выпил налитое залпом, тремя большими глотками, как положено в таком случае.

Он не поперхнулся только сильнейшим усилием воли. Жидкость была кисловато-вяжущей, со вкусом даже приятным — если бы не острый, щиплющий нёбо и горло привкус чего-то, смутно напоминающего то, что образуется в подгнивших, закисших фруктах.

Спустя минуту, однако, Уаиллар почувствовал, что во рту его осталось ощущение сложное и незнакомое, состоящее из множества оттенков, которые он даже не мог ни с чем ему известным сопоставить. Это было необычно и неожиданно. Во всяком случае, в этом не было ничего недостойного или неприятного.

Чуткий Старый озабоченно посмотрел на него, налил ещё и кое-как объяснил, что это следует пить медленно и мелкими глотками. И показал, на своем сосуде.

Уаиллар попробовал — и ему вдруг понравилось. Особенно когда он, подобно Старому, задержал малое количество жидкости во рту и покатал по нёбу языком. Он никогда, ни у какого плода, ни у какой травы, не знал такого богатого и насыщенного вкуса.

У него мелькнуло было сомнение, не нарушает ли он какое-либо из уарро, слов запрета. Но все они касались пищи, а не питья, так что Уаиллар успокоился. Он пил, а Старый подливал. Впрочем, пили и подливали все.

Потом воин заметил, что Старый отвлёкся, а малый прозрачный сосуд, из которого альв пил, опять пустой. Тогда он огляделся и увидел, что никто за столом особенно не ждет, чтобы ему налили, все льют из больших сосудов в малые сами. Он протянул руку, взял ближайший большой сосуд за выступ, напоминающий вросшую в ствол ветку (оказалось неожиданно удобно) и плеснул себе. Отпил — и чуть не поперхнулся: у этого напитка вкус был резкий и жгучий, но тоже чем-то приятный.

Круглоухие не-воины принесли большие блюда, на которых лежала еда многокожих. От нее шел пар и разносились странные, незнакомые запахи. Альв почувствовал, что хочет есть. Незнакомую еду пробовать не хотелось: того гляди, возьмёшь в рот какую-нибудь мертвечину. Но на одном из блюд лежали привычные клубни лаоллэ — пища так себе, перекусить в походе, когда не нашел ничего получше. Уаиллар решил рискнуть.

Начать с того, что он обжёгся. Лаоллэ были горячие, хорошо ещё, что воин не потащил свой сразу в рот — опалил бы до волдырей. Он огляделся — многокожие ели, кто руками, кто накалывая ножом. Один из них тоже, видно, схватил слишком горячий клубень; он начал перекидывать его из рук в руки, потом зачем-то потряс, подул на него — и откусил большой кусок.

Уаиллар поступил так же. И тут его настигло изумление: знакомый жёсткий и невкусный плод вдруг оказался мягким и сладким! То, что обычно приходилось с трудом отгрызать, а потом тщательно пережёвывать, терпя вяжущий вкус ради насыщения, превратилось в рассыпчатую мякоть, которая сама таяла во рту, а её тепло усиливало вкус.

Незаметно для себя воин съел чуть не половину блюда, запивая, подливая и снова запивая.

Через некоторое время Уаиллар почувствовал, что с ним происходит что-то необычное. Он ощущал беспричинную радость, ему отчего-то захотелось декламировать стихи; ему казалось, что все будут этому рады.

И он поднялся, произнёс положенные слова вступления, чтобы привлечь всеобщее внимание, и начал декламировать одно из стихотворений, сочинённых как-то после очень удачного похода чести, когда он со своим маленьким отрядом вырезал полностью большую деревню круглоухих, а пятерых самых сильных воинов принёс для пыточного столба.

Начал декламировать, даже не дождавшись, чтобы все затихли и сосредоточились, внимая и оценивая сложность ритма, тонкость рифмы и эстетическую завершённость каждой строфы.

И только закончив, понял, что многокожие — смеются! Над ним смеются!

Он потянулся за ножами, желая убить стольких из них, до скольких дотянется, но почему-то запутался в собственных ногах, упал, задёргался подниматься — но тут его мучительно замутило, он скрутился, выблёвывая, кажется, вместе с содержимым желудка и внутренности, и в ужасе понял: уарро! Он ел пищу круглоухих, порченную огнём! Он нарушил Слово запрета!

Всё поплыло перед его глазами, и он провалился в какую-то раскачивающуюся и крутящуюся бездну — с одною лишь мыслью: как жаль, что пришлось умереть так стыдно и позорно, не в бою…