К "безалкогольному" флэшмобу

А все-таки здешние флэшмобы -- это штука полезная. Потому что они заставляют раз за разом смотреть на свои тексты с новой и новой стороны. И это не всегда дает материал для хвастовства. Бывает, хочется и за голову схватиться.

Вот и флэшмоб от Эвелины Грин о "безалкогольном" отдыхе персонажей меня крепко озадачил. А ведь мои герои почти не расслабляются -- ни с алкоголем, ни без. Странствуют, кого-то спасают, что-то исследуют, влипают в какие-то истории -- но вот чтобы просто по-человечески (или хотя бы по-сидовски) отдохнуть -- такое как-то всегда остаётся за кадром. И это, в общем-то, неправильно.

Искал я, в общем, искал во впроцесснике своем такое -- и едва нашел. Да и то придется цитировать двумя кусками -- потому что в середину вклинилась сцена совсем не о том.

Итак.

Останавливаться Танька не стала, направилась дальше по коридору – к каюте девочек с инженерного факультета. По правде говоря, найти там леди Эмлин она особо не надеялась: ну зачем начальнице практики неотлучно сидеть при своих подопечных? Однако лучшей идеи в голову так и не пришло.

Из каюты доносились громкий шепот и приглушенные смешки. Потом неожиданно тренькнула струна кру́та, и незнакомый девичий голос затянул протяжную песню:

Выйди в садик, милая подружка,

Цу-рум-ди, ро-рун-ди, радл, лидл, лал...

Таньке сделалось вдруг неловко: ну куда это годится – вламываться незваной на чужие посиделки! Но тревожная мысль, завладевшая ею, упорно не давала покоя. Немного поколебавшись, Танька все-таки решилась: постучалась в дверь – совсем тихонько, совсем осторожно, в тайной надежде, что ее не услышат.

Но ее услышали. Песня тотчас же смолкла, оборвалась на полуслове.

– Кто там? – раздался тот же самый голос – звонкий, приветливый и чуточку удивленный.

<...>

Вопреки Танькиным опасениям, ужин получился очень уютным. Помещение, отведенное студентам под столовую, вечером стало походить на пиршественную залу заезжего дома, а еще больше – на большую комнату студенческого общежития. Напряженность, почему-то чувствовавшаяся весь обед, на этот раз быстро улетучилась. Девушки с инженерного факультета поначалу опасливо косились на Таньку, но вскоре осмелели. Одна из них, высокая, черноволосая, с большими глазами и бледным лицом, чем-то неуловимо похожая на сиду, тихонько вышла из-за стола и, усевшись в уголке, пристроила себе на колено новенький, блестящий лаком крут. Под его аккомпанемент она запела – уже знакомым Таньке чистым звонким голосом. Песню девушки сразу же подхватили ее подруги. Серен, поначалу сидевшая с поджатыми губами и постным лицом, в конце концов тоже не утерпела и присоединилась к остальным. Кажется, молчали только Олаф, не певший вообще никогда и нигде, и Танька, боявшаяся разрушить своим вмешательством хрупкую гармонию внезапно сложившегося хора. Подперев рукой подбородок, она сидела за столом тихо, как мышка, слушала самозабвенное пение девушек и почему-то всё время ожидала прихода Родри – сразу и с опаской, и со странной надеждой. Тот, однако, так не появился. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: кто бы пригласил постороннего, да еще и едва знакомого человека на студенческий ужин?

Между тем среди песен всё чаще попадались незнакомые – и, судя по всему, не только Таньке. Всё меньше девушек подхватывало их, всё неувереннее они подпевали. Последнюю песню черноволосая студентка исполнила совсем одна. Допев, она поднялась со стула, бережно прислонила крут к стене и чуть смущенно поклонилась.

После этого песни сменились разговорами, и Танька снова почувствовала себя лишней. Улучив момент, она тихонько вышла из-за стола, выскользнула за дверь и, быстро поднявшись по уже знакомой лестнице, выбралась наружу.