Змей ревности. Итта.

Итта шла по улице, скользя по лицам прохожих пустым взглядом. Кто-то ее окликнул, кто-то поздоровался. Она не замечала. Не отвечала. Она не понимала, куда идет.

Ватные ноги переступали сами, голову она держала поднятой то ли назло, то ли по привычке. В груди стоял ком. В глазах слезы. Найти укромное место, выпустить их, чтобы легче было дышать, чтобы вообще можно было дышать не боясь выпустить боль стоном.

Если бы все случилось не в общежитии, можно было бы остаться там, запереться в туалете или в старой душевой, о которой часто говорил Эрик.

Эрик...

Она вдруг поняла, что все это время только и делает, что ищет даром его. Его. Неважно — будет ли она рыдать ему в грудь или просто уткнется и будет молча стоять и дышать им. Он ее, конечно, обнимет, скажет — ты чего, темная дева? Опять Папочка?

И можно ничего ему не говорить, просто кивнуть в рубашку. Просто кивнуть... и больше ничего, ничего не надо. Никаких лишних слов, никаких дурацких поцелуев. И даже если бы рядом с ним была какая-нибудь девица, Итте не было бы, не было ни малейшего дела до этого. Она все равно бы обняла и все-равно бы уткнулась в него, потому что только так можно было избавиться от этого ядовитого змея, пожирающего ее изнутри.

Но Эрика нигде не было. Ни в комнате Лоры, мимо которой Итта пролетела, убегая из женского общежития, ни в общежитии у ребят, куда она помчалась в первую очередь, там вообще никого не было из своих, даже Борея, и в столовой на ужине Эрика тоже не было, и в музыкальной репетитории.

Она сама не заметила, что уже больше часа бродит по его любимым местам. И не слышит. Не слышит его. Почему же его нигде нет? Почему его никогда нет, когда он нужен. Позарез нужен. Нужен как воздух. Как вода...

Вода... Да, конечно... Ей надо в воду. В озеро. Как она сразу не сообразила...

Если не Эрик, значит вода...

Итта не любила плавать в Черном озере, оно не просто так называлось Черным. Ни дна, ни света, много тины и душные раки, скучные склизкие рыбы, тяжёлая тишина. Что-то с ним такое было не так, и все же это была вода, здесь купались студенты, здесь с удовольствием плавал Эрл, значит одобрял. До и само озеро, его прекрасные берега и пейзажи она любила, ведь тут, за питомником, они встречались вечерами с Эмилем. Занимались на мечах, а потом сидели на мостках. Рядышком. Или он сидел, а она лежала, положив голову ему на колени. Он наматывал на палец ее длинные волосы и что-то рассказывал. Что-то интересное. Или рассказывала она. Они говорили о музыке и живописи, о родных и друзьях. Он наматывал на пальцы пряди ее волос. Она млела.

Любовь сверкала на их лицах, как солнечные зайчики на поверхности озера. Так близко-близко любимые глаза, так близко, что дух захватывает, и сердцу нет места в груди, что все не сказанное сказано молча, и теплые губы на ее губах все уже объяснили без слов.

Они целовались, трепетно, нежно. Но и только... После того неожиданного горячего порыва в коридоре Графского Зуба Эмиль не позволял себе даже расстегивать ее блузку. Гладил ее грудь через ткань, выцеловывал шею только до ключиц. Итта обнимала руками его голову и слушала, как упрямо борется он со своими желаниями, стойко держит оборону, игнорируя боль в паху и бешено колотящееся в горле сердце. Почему? Зачем? Опьяненная ласками Итта забиралась глубже в его чувства, минуя эту больную борьбу, и находила там нежность, беспокойства, печали...

Там она находила любовь, большую, чем желание, большую, чем он мог унести. Эта любовь его тяготила...

Один раз он признался, что все-время думает о дедушке. Что эта мысль не оставляет его, как бы он ни старался, и тогда же завел разговор о том, что человек слаб и плохо обучен контролировать свои мысли и чувства. А было бы полезно, очень полезно...

Итта пыталась возражать, сказала, что любое живое чувство лучше бесчувственности. Тогда он обнял ее и произнес ту откровенную фразу, о которой Итта потом вспоминала долго.

Он сказал:

— А что, если ты бессилен? Помочь деду... Остановить войну... Пообещать девушке счастье... Ты ничего не можешь сделать... Куда тогда девать эти чувства? Получается, они бесполезны.

Итте стало очень обидно. Почему, почему он не может пообещать ей счастья? Из-за войны? Но ведь никто, совсем никто не может знать будущее. Можно же просто пообещать, побыть счастливым сегодня... сейчас...

Она сказала ему тогда:

— Не говори так, Эмиль. Ты многое можешь и многое делаешь. Я очень горжусь тобой.

Но обида осталась с ней...

Она видела, что Эмиль бережет ее от всякого невольного слова или жеста, словно бы он все время опасается сказать или сделать что-то неправильно...

Он не спрашивал, чего она хочет, а она не решалась говорить, и он выбирал за обоих сам...

И сегодня днем, когда она узнала от Ванды, что ребята всю ночь искали по феоду пропавшую Дамину Фок, потратили ночь на то, что она, иттиитка сделала бы за пару часов... ей снова стало обидно. Он не пришел ни с утра, ни к обеду, она не видела его в столовой после лекций, ни на общей лекции по истории искусств, а когда после занятий сама пришла к братьям, то никого не застала. Мечи — два, накрест стояли в углу, постель Эмиля была заправлена неаккуратно, пол захожен грязными ботинками.

Она вернулась к себе уже ощущая на сердце неприятное сосущее чувство и, когда поднялась на второй этаж, услышала Эмиля, а потом увидела.

Он стоял на лестнице с Ричкой.

— Ошпарился, что ли? — насмешливо говорила та. — Ты как будто боишься девушку трогать, Эм!

— Да с чего вы все взяли, что я чего-то боюсь? — возмущенно, с напором и обидой отвечал Эмиль.

Итта замерла.

Жгучий змей ревности родился в ее душе.

Змей заставил ее остановиться, спрятаться под лестницей. Она настроилась на волну Эмиля, и столько ярких непривычных чувств вошли в нее вместе с вибрацией дорогого ее сердцу человека. Ричка Зужек стояла слишком близко к ее Эмилю. Маричка говорила что-то. Но Итта уже не могла разобрать слова. Она слушала Эмиля. Он просто-таки задыхался от близости, Эмиль хотел эту опытную, вульгарную сучку, которая клеилась к нему с самого первого дня знакомства, хотел...

Итта взглянула вверх, в лестничный пролет и увидела, как ее Эмиль сам, САМ взял Маричку за руку и сам повел по лестнице на третий этаж. Итта слышала, что рука Рички жгла все его существо.

Она прислонилась спиной к стене.

Нельзя было оставаться здесь, здесь, где Эмиль у всех на глазах держит за руку Ричку...

Змей ревности открыл глаза и стукнул тяжелым хвостом в грудь. Ее пошатнуло и затошнило, и она бросилась прочь, прочь из общежития. На пороге она столкнулась с Эрлом, налетела на него и, даже не извинившись, ринулась дальше, не помня себя и думая только о том, чтобы не рыдать в голос.

Слезы наконец-то догнали ее. Теперь было можно. Она стояла на мостках за питомником, одна.

Тихо плескалась вода о берег, утки завидев ее заскользили по глади воды в ее сторону. Но Итта уже разделась. Купальника у нее не было. И не было желания прикрывать наготу. Кому надо, пусть смотрит...

Животным одежда не требуется...

Она нырнула, точно переступила границу миров. Тяжелая вода обняла и понесла ее вглубь. Точно это было вовсе не небольшое Черное озеро с раками и кувшинками, а и впрямь Кастанджи — загадочный послекатаклизменный уроборос.

Обращение вышло мгновенным, сразу полное, вплоть до чешуек на руках и ногах, до перепонок и синеватой кожи.

Ее тело стало лёгким, познало невесомость, оказалось вне дна и поверхности и поплыло само, во вневременье и в небытие...

(Черновик)