Ветеран ВОВ: «Сталин ‒ это наместник дьявола»

Приведённые здесь вопросы не популярны в День Победы, потому публикую после. Ответы давал Валентин Давыдович Динабургский, прошедший всю Великую Отечественную, полный кавалер ордена Отечественной войны I и II степени, инвалид II группы по ранению, основатель брянского парка-музея Толстого, занесённого в список ЮНЕСКО, поэт, награждён медалями «За вклад в наследие народов России», «Ветеран труда» и другими.

Динабургский умер 17 февраля 2018 года в возрасте 95 лет. Интервью я брал в 2016 году, когда работал в молодом онлайн-журнале «Ремарка». Писали в основном о культуре, и журнал продержался около года. Наука, образование и культура в России, к сожалению, не в фаворе.

Жил ветеран в центре Брянска, но квартира была обставлена аскетично. Можно сказать, была полупустой, с голыми полами и старой, топорной мебелью. По словам ветерана, его друг Виль Липатов, чья повесть легла в основу советских фильмов про деревенского участкового Анискина, предлагал переехать в Москву на должность уполномоченного Литературного фонда. В таком случае дали бы двухкомнатную квартиру, но всё время пришлось бы разъезжать по командировкам.

А представителя фонда всегда ведут в ресторан, когда он приезжает в писательскую организацию. Я же непьющий. Я и говорю: «Виль, ты не учёл мой характер, это не моя работа».

Валентин Давыдович был человеком крупным, высоким, не зря его сперва взяли в пулемётчики. Под конец жизни здоровье его подвело: он ослеп, что для поэта было очень больно, и плохо слышал. Политики, ежегодно превозносящие на трибунах заслуги ветеранов, не догадались подарить старику слуховой аппарат.

Разговаривать с Валентином Давыдовичем было сложновато, приходилось чуть ли не в ухо кричать вопросы, порой по несколько раз. Говорил он медленно, с натугой. Преклонность лет и выточенные за множество интервью паттерны мешали вспомнить детали свои жизни. 

Впрочем, Валентин Давыдович оставил после себя неплохую самиздатовскую автобиографию, её можно найти в брянских библиотеках. А в Мичуринском краеведческом музее хранятся его дневниковые записи, которые, насколько мне известно, еще никто не оцифровал.

Здесь привожу часть интервью, касающуюся войны и СССР, плюс часть вырезал, потому что ветеран там опирался не на свой опыт, а на прочитанное. Думаю, важно понимать, что единого мнения по неудобным вопросам не было даже среди ветеранов ВОВ.

Валентин Динабургский в парке-музее им. Толстого

Валентин Давыдович, шёл к вам и заметил на радиаторной решётке одного автомобиля выцветшую, потрёпанную георгиевскую ленточку ‒ явление частое спустя несколько месяцев после Дня Победы. Как вы к этому относитесь?

Меня это возмущает. То, что хочешь сохранить ленточку, – это хорошо, но думай же, в каком она виде. 

Как думаете, почему мы оказались не готовы к войне?

С 1939-го о войне писали много, но никто не верил, что она начнётся для нас. Даже мой отец. А он прошел Первую Мировую войну, Гражданскую; воевал у белых, у красных, у махновцев… Куда попадал в плен, там и воевал. Он – фельдшер, а их всегда не хватало. 

Писали, что в начале войны были горы трупов с нашей стороны из-за безграмотного руководства.

В 41-м была катавасия, никто ничего не понимал. А командиры разные были. Мои команды отдавали нужные (приказы). Я делал своё дело, и больше меня мало что интересовало. 

Я был наводчиком противотанкового орудия в 5-й батарее 1243-го ИПТАП (истребительного противотанкового артиллерийского полка). ИПТАП была основной силой, пехота без неё не воевала.

Как в военные годы было со снабжением?

Очень плохо. Бывало, сидим на минном поле, два-три дня ничего не привозят. Основная еда ‒ сухари. Я на фронте в основном хотел спать и есть. Оружия хватало. Все пулеметы хранились в масле. Прямо горстями счищал. 

Вы встречались с немецкой пропагандой?

Когда я воевал пулемётчиком в начале войны, вторым номером у меня был эстонец Арни. Немцы как-то выбросили листовки: эстонцы идите домой, мы с вами не воюем. И вдруг окопы опустели. Эстонцы ушли, Арни ‒ нет. Я записался, говорит, в комсомол, если приду домой, меня сразу расстреляют. И со мной, наверное, целый месяц таскал пулемёт.

В фильмах сейчас показывают, что заградотряды стояли позади наступающей армии и расстреливали того, кто повернёт назад. А как было на самом деле?

Заградотряды – это отборные войска НКВД. Они находились далеко в тылу армии и патрулировали территорию, как пограничники.

Доводилось ли вам встречаться со СМЕРШем?

Доводилось. У меня с рождения был хронический аппендицит. Отец, будучи врачом, мог написать справку в военкомат о моей болезни, и меня сняли бы с (воинского) учёта. Но он сам воевал и сказал: «Мужчина должен пройти армию. Два года отслужит, вернётся, и всё будет нормально». Этот разговор шёл за два дня до начала войны, которая все перекроила по-своему. 

Я попал на Северо-Западный фронт. Как-то шёл в колонне, мы отступали, и у меня случился приступ. Я упал в кювет, меня скрутило. Всю ночь пролежал. Утром поднялся ‒ разогнуться не могу. Пошёл в тыл, и вдруг два казаха выскакивают: «Стой! Кто идёт?» 

Разоружили, даже обмотки забрали, чтоб не убежал. Повели в СМЕРШ. Там разбираться долго не стали бы. Я видел, там много бугорочков новых понарыто. Они как поступали: на тебе лопату, копай. По пояс выкопаешь – хватит. В затылок – тыц, и в этой же ямке закопают.

Я говорю, у меня хронический аппендицит. Майор не понимает, что это. Вдруг подъезжает летучка. Выходит женщина, майор-врач. Спрашивает, как проехать в хозяйство Иваново. Майор ей объясняет и говорит: «Кстати, доктор, вот, поймали лазутчика. Говорит, у него какой-то аппендицит».

Она сошла с машины, велела мне раздеться, положила на траву и нажала на бок. Меня аж дугой выгнуло. Она говорит, ему надо в госпиталь. Ко мне сразу интерес потеряли, отдали винтовку, гранаты не вернули, и оставили одного. Куда идти, не знаю.

Случайно вышел на Старую Руссу. Навстречу ‒ танки немецкие. Перед ними машина ЗИС-5 на всех парах летит. Мне было 17 лет. Я с бугорочка влетел в кузов. А там ‒ пустая железная бочка непривязанная была. Я воевал с ней 30 километров. Оставила мне синяки на боку, на лбу… Так попал в 38-й инжбат, где капитан Макаров, командир минно-заградительной роты, определил меня в сапёры.

Самая известная скульптура парка Толстого - брянская мадонна.

Что кричали солдаты, когда шли в атаку?

Матом ругались. И котелки на поясе гремели, особенно если в них ложки были. «За Сталина!» ‒ это политруки кричали. Ходили по рядам, поднимали пинками и кричали: «Вставай! За Сталина! Вперёд!»

Что вы чувствовали, когда умер Сталин?

Я тогда был в Гори, где родился Сталин, на курсах ОКОС (отдел комплектования офицерского состава). Когда я узнал о его смерти, я был просто счастлив, и не только я. Я его ненавидел всеми фибрами души. Сталин ‒ это наместник дьявола на земле. Лагеря, кровавый террор… Мы уничтожили своих людей больше, чем немцы в войну.

А лично вы или ваши знакомые как-то пострадали от сталинизма?

Из-за нашей диковинной фамилии ‒ неприемлемая, иностранная какая-то ‒ мой отец с братом жили в маленьких украинских городках, не высовываясь. Когда в газете «Известия» напечатали, что Динабургским оставлено наследство, ни отец, ни его брат, ни сестра не отозвались. Потому что наследство отобрали бы, а тебя взяли бы за шкирку и сослали бы в ГУЛАГ в лучшем случае.

У нас был старик 62 года ‒ библиотекарь Оболенский. Фамилия дворянская. Как-то прихожу в библиотеку, а там ‒ новый библиотекарь, девочка Лиза. Говорит, Оболенского ночью увезли на «воронке» и расстреляли.

Моя жена, Троицкая Наталья Яковлевна, когда я ей сделал предложение, сказала: «Валя, я ‒ дочь врага народа. 17 января 1937 года моего отца арестовали». Черный «ворон» ночью приехал, увезли в Орёл, и он в подвалах НКВД сгинул. Был техником-строителем, строил брянский почтамт в 1927 году, Дом Советов и какой-то мост. Троицкий Яков Иваныч (подпоручик 144-го пехотного Каширского полка, осуждён брянской особой тройкой 29 ноября 1937, расстрелян). Имел много больших грамот ‒ «за ударный труд» и т.д.. И таких миллионы взяли. Никто ничего никому не объяснял, за что.

В 2012 году Динабургский издал автобиографию.

Вы знакомы с «Архипелагом ГУЛАГом» Солженицына?

Нет. С его творчеством не успел ознакомиться.

А как оцениваете маршала Жукова?

Жуков ‒ человек порядочный. Он бы достиг большего, если бы его не сдерживал Сталин. Меня хотели из армии без пенсии вытолкать. Хрущёв считал, что ветераны своё дело сделали и больше не нужны. А мне два года до пенсии оставалось. Я написал Жукову, и он отправил командованию письмо: «Дать дослужить. Жуков». Меня отправили в укрепрайон на русско-турецкой границе. Это вроде ссылки для офицеров. 

Что делали войска в Армении?

Турция держала за Араратом три мобильные дивизии. У них был с немцами договор: если падёт Ленинград, то турецкие войска входят в Союз через Армению.

Вы состояли в КПСС?

Записали, когда мы отбили первый бой в районе села Хмелевое под Курской дугой. Я получил орден Второй Отечественной войны II степени за то, что сжёг три танка. Приехал политрук: так вы ж все герои, вы все коммунисты! Дали листики, продиктовали, что писать. Под Харьково вручили партийную книжку. 

Но я идеологию терпеть не могу. У меня три выговора в учётной карточке. Один за сочинение вредных стихов и басен, порочащих честь советского офицера. Таких не было, но мне записали. Второй за подрыв международной деятельности. Приехал как-то хор болгарский выступать в парке Толстого, и отказал микрофон. Кто виноват? Конечно, директор парка.

Как началась перестройка, я партийный билет отдал в райком. Учётную карточку забрал, открываю ‒ она чистая. Оказалось, была директива ЦК: выговоры объявлять, но нигде не записывать, ибо коммунист должен быть чист, как хрусталь. Я эти выговоры сам вписал и сдал в архив.

 ***

В Армении на зимних квартирах Динабургский прослужил с 19 ноября 1945 года до 1958 года. После вернулся в Брянск, устроился коногоном в Дормаше, но через четыре дня его оттуда попросили, сказали, «слишком интеллигентный». Стал пропагандистом в парке Толстого.

Мне там понравилось. Меня приняли, но никто не объяснил, что я должен пропагандировать.

Когда директор парка защитил диплом в Москве и возглавил брянскую типографию, Динабургский занял его место, где и проработал 34 года. После выхода на пенсию специально для него, по словам ветерана, Минкульт ввёл должность старшего научного сотрудника по эстетике, которым Динабургский пробыл около года.

Так мы живём

Никто никого не знает..
Дом — вертикаль этажей.
Лифт на девятый тянет
Под самые гнёзда стрижей.
Все незнакомы друг другу
Чужие, не то что в селе.
Дверь открываю с испугом,
Если звонят ко мне.
Дверь — броня, как в танке:
Код, смотровой зрачок,
Засов — стальная планка,
Цепь и еще крючок.
Все задраились глухо.
Ночи чёрная пасть
Вползает в окно на кухню,
Где, в общем-то, нечего красть.
В блокаде живём, в обороне,
Пугаясь собственной тени.
Сами себя хороним
С понедельника по воскресенье.
В таком вот круговороте
Сосед боится соседа.
Надёжнее было на фронте:
Там знали — будет победа.