Фильм "Анна и Командор". Всесильна ли любовь? Часть 1

"Анна и Командор" - фильм-драма, вышедший на экраны Советского Союза в 1975 году. Вызвал, мягко говоря, слишком неоднозначную реакцию зрителей - его и возвеличивали до небес, его и "опускали" ниже вроде бы и некуда уже. 

В большинстве письменных отзывов зрителей, сохранённых в Сети, выделяется уверенность в том, что фильм этот - прежде всего - о любви. И начинается лента с дуэта Анны и Командора, с их песни о том, что "кто в любови не знаеться, той життя не знае". А потом... 

Потом Анна остаётся одна-одинёшенька. Командор - ушёл за Грань. Откуда не возвращаются. У Анны остался огромный - для одного человека - дом, а также - воспоминания. Которые, как чётко показано в фильме, буквально преследуют, а иногда - даже слишком часто - поедом едят главную героиню - Анну, которая оказывается предсказуемо бессильна, безоружна и беспомощна под их прессингом. 

Зрители увидели в этом прессинге депрессию. Возможно, что это и так. Но... 

Здесь есть один момент, на который мало кто из представивших в Сеть свои отзывы о фильме, обратил внимание - женщина-вдова на очень долгое время осталась одна. Совсем одна. К ней никто не ходит, даже соседи по коттеджному посёлку, кстати. Её не навещают подруги, её не навещают женщины - бывшие коллеги по работе. У неё куда-то подевались приятельницы. 

Сложно представить себе женщину, которую реально вот так "оставили в покое" буквально все. Как будто никто из окружающих - взрослых, состоявшихся людей не хоронил близких, не понял - на своём горьком личном опыте - насколько важно в такие минуты не остаться одному. 

А ведь вроде бы Анна - советский человек, гражданка СССР, образованная женщина, имеющая большой, значительный жизненный опыт.

Вспомним, ведь тогда, согласно идеологическим догмам, формировалась новая историческая общность людей - советский народ. Общность формировалась, коллектив, единство. И вдруг - женщина, часть этой "общности" - осталась совершенно одна. Не на декаду, не на месяц - на гораздо больший срок.

Есть и ещё одна особенность, которую, к счастью, многие зрители, оставившие в Сети свои отзывы об этом фильме, подметили но не развили подмеченное - это "фрагментарность" изложения событий и взаимосвязей в этом фильме. Фрагментарность, которая делает сценарий и фильм низкоуровневыми - как по качеству, так и по охвату. 

Такое впечатление, что сценарист замахнулся на сериал, а ему дали экранного времени только один час девятнадцать минут. И всё. Больше ни минуты - не дали 

Результат - сюжет скачет как обезумевший заяц. Вот только Анна и Командор пели дуэтом песню - и тут же показана Анна - вдова. А затем - двое мужчин - возможно, пока идёт закадровый диалог - бывшие коллеги Командора по работе упоминают, работая в фотолаборатории, что Командор в двадцать восемь лет стал уже членом-корреспондентом. И это - только первые шесть минут полуторачасового фильма. 

Мало того, что ретроспектива в этих трёх эпизодах нарушена логически полностью, так ведь и голословность, малообоснованность показанного нарастает в геометрической прогрессии.

Заявив на первых секундах о том, что "хто в любови не знаеться, той життя не знае", сценарист, неправомерно, вредоносно использовав текст народной песни, разом обесценил всю жизнь своих главных героев - и Анны, и Командора. Ибо одной любовью, как известно, человеческая жизнь не исчерпывается, любовь - всегда только часть человеческой жизни. К тому же, как пел Окуджава, "О, великая, вечная армия, признаю только эти войска, где все рядовые, ведь маршалов нет у любви". Таким образом ни один человек не может доказать, что он многое знает о любви. Настолько много, что заслуживает звания "маршала". 

Интересный сценарный ход - сначала - бурная любовь, вроде бы всепоглощающая, затем - всепоглощающая скорбь и - хлёсткая, очень много поясняющая фраза - "в двадцать восемь лет стал уже членкором". 

Хорошо известно, насколько проблемными бывают медалисты и краснодипломники. Хорошо известно, насколько проблемными бывают "зубрилы", "заучки", "очкарики", "ботаны". Трудно представить себе человека, живущего обычной, стандартной в общем-то жизнью - и вдруг становящегося в двадцать восемь лет - до тридцатилетнего рубежа, да - не кандидатом каких-нибудь наук, а членом-корреспондентом, то есть уже признанным, сильным, высококлассным и очень заметным учёным - как теоретиком, так и практиком. А может быть - только теоретиком. А может быть - только практиком.

И тут же - ещё один момент - начавшись с дуэтного исполнения народной песни, сценарист, а следом и режиссёр фильма разводят главных персонажей по разные стороны - женщина погружается в омут не самых простых и не самых лёгких чувств и эмоций, а мужчина - он отдаётся работе в полной, самой полной мере. Работе, общественно-полезной деятельности, а не любви. Не эмоциям, не чувствам, а работе - логике, порядку, регламенту, планам, срокам. Всему тому, что категорически противится любым поползновениям чувственно-эмоциональной сферы. 

В первых шести минутах фильма не показано, что женщина - главная героиня повествования - нашла себя в общественно-полезной деятельности. О ней ясно только то, что она руководствуется эмоциями и чувствами. Живёт ими, признаёт их полную и безоговорочную власть над собой. Четыре минуты фильма показывают зрителю, насколько эта женщина беспомощна во всём, что выходит за пределы чувственно-эмоциональной сферы. Показывают очень чётко и однозначно. Четыре минуты - и тридцать секунд, в течение которых один из мужчин, работающих в фотолаборатории, говорит о Командоре, что он в двадцать восемь лет уже был членкором.

Вот вам разница в стартовых условиях: женщина оказалась не равна мужчине, которого избрала себе в мужья. В какой-то мере - неравный брак. Который крайне редко, как свидетельствует практика, бывает долгим, приятным и беспроблемным.

Многие зрители, оставившие свои отзывы о фильме "Анна и Командор" в Сети, отмечают, что драматург - его играет Иннокентий Смоктуновский - сразу направился к вдове Командора. А ведь в фильме-то драматург пошёл сразу не к вдове, а к коллегам Командора. И именно драматург - один из тех двух мужчин, которые работают в фотолаборатории - печатают снимки, на которых запечатлена Анна - вдова Командора. Именно генерал, скорее всего, говорит эту знаковую фразу "в двадцать восемь лет стал уже членкором". И генерал этот - коллега Командора по работе - внимательно прочёл сценарий задолго до того, как его прочла Анна-вдова.

И этот генерал произносит убийственную по своей сути фразу - "я знаю, как она любила Командора, но не думал, что эта трагедия её сломает". То есть мужчина, генерал признаёт право женщины отдавать приоритет любви, то есть эмоциям и чувствам, но одновременно - утверждает, что если любовь сильная, то она помогает любящему человеку справляться с очень многими трудностями. 

Совместный песенный дуэт - это очень хорошо, совместный труд - это отлично, но для этого сильная, глубокая любовь между мужчиной и женщиной не является необходимой. И многие зрители, оставившие свои отзывы о фильме в Сети отмечали, что не чувствуют, что Анна сильно любила Командора. Сценарист, на мой взгляд, да и режиссёр - тоже - не препятствуют, не противоречат такому зрительскому выводу. 

Неравнозначность женщины и мужчины проявлена в первых же минутах фильма. Мужчина - член-корреспондент академии наук, признанный, сильный, успешный учёный. А женщина - кто она? Певица? Домохозяйка? И это - все "регалии" женщины? Этой женщины - вроде бы жены Командора? Маловато будет. Неравномерность, неравнозначность уровней - кричащая, неестественная, проблемная, опасная.

На седьмой минуте фильма выясняется, что женщина настолько погрузилась в омут не самых лучших и не самых полезных и целительных чувств и эмоций, что наотрез отказалась принять у себя драматурга, желающего написать сценарий о совместном пути этой женщины и её мужчины. Она, вполне возможно, замкнулась на понимании того, что окружающие её люди не будут воспринимать её взаимоотношения с Командором как норматив и тем более - как образец для подражания и примера. И потому - отказала драматургу в возможности представить уже написанный - пусть даже вчерне - сценарий. Банально, на мой взгляд, побоялась покинуть "панцирь-скорлупу", в которую самолично, по собственной воле загнала себя, узнав о гибели мужа. С которым не была равна почти нигде. К огромному - прежде всего своему, пусть даже очень запоздалому и несильному - сожалению. 

Понимание неравности с мужем теперь убивает вдову, калечит её и запрещает выходить на связь с другими людьми. Только потому, что эти другие люди закономерно будут воспринимать её жизнь с Командором не так радужно, не так эмоционально, не так чувственно, не так поверхностно, не так приятно.

Сценарист, а затем и режиссёр унижают генерала - коллегу Командора. Прошло уже несколько месяцев после смерти Командора, а у вдовы так никто из коллег её мужа регулярно не бывает, поскольку она "похоронила себя" в огромном доме, опустилась в омут одиночества. И вдруг - появляется драматург, которого этот генерал отправляет к вдове. Дескать, у драматурга есть к вдове конкретное дело - сценарий, повествующий о жизни Анны и Командора, совместной жизни. 

Получается, что у бывших коллег Командора к вдове уже нет никаких конкретных дел. Даже поддержать, побыть рядом - никто из них не желает. Несмотря на то, что фактически Анна-то и работала в том самом институте, которым и руководил Командор. А значит, была коллегой того самого генерала. Пусть гражданской, но - коллегой. Институт - секретный, закрытый, занятый военной оборонной тематикой, что предполагает особый уровень единства "причастных и посвящённых". И вдруг - несколько месяцев мужчины-сотрудники не навещают женщину - вдову их руководителя и "локомотива".

Фрагментарность, неестественность изложения последовательности событий проявляется в потрясающе неточных формулировках, которые используют персонажи. Генерал указывает, что вдова Командора буквально похоронила себя, а оказывается, что она в большом доме живёт не одна - рядом с ней почти постоянно находится мужчина, выполняющий роль то ли домоправителя, то ли ещё секретаря и охранника. Как-то это не согласуется с основным смыслом слова "похоронила". Значит, даже выдержать полное одиночество вдова Командора оказалась неспособна. О какой сильной и всепобеждающей любви можно тогда говорить? Была ли эта любовь реальностью? 

Внешний вид вдовы показывает, что да, она очень сильно переживает, она ослабела, подурнела, отказалась от большинства контактов с внешним миром. Но... В то же время она не смогла решиться на полное одиночество, только попыталась представить себя так, что "похоронила" себя. Получается, что лгут и коллеги Командора по работе, лжёт и сама Анна-вдова. Причём лгут словесно, чётко и однозначно, выдавая желаемое за действительное и усугубляя тем самым ситуацию, показывая свою некомпетентность, свою слабость и беспомощность. В разной степени и в разных направлениях, да. Но - слабость и беспомощность. 

Сценариста - да и режиссёра тоже - столь круто ограничили в хронометраже фильма, что зритель так и не увидел, как благодаря изворотливости и настойчивости "секретаря" Анна-вдова всё же поговорила с генералом и разрешила драматургу приехать. В фильме сразу показано, что драматург на белых "Жигулях" подкатывает к калитке загородного дома, где живёт теперь вдова Командора. Успешный драматург - машину имеет, значит - не бедствует, востребован. "Упакован".

Драматург умеет себя поставить, он внимателен к деталям - оглядывается по сторонам, обращает внимание на скрипучее старое, вероятно гнилое, если не трухлявое, но пока ещё живое дерево, одним взглядом схватывает особенности дачного участка, видит деревянный дом, который как-то не вяжется со статусом Командора - члена-корреспондента, директора военного института, генерала. 

"Секретарь" сопровождает драматурга от калитки до двери дома, буквально не даёт посетителю времени на то, чтобы тот остановился, огляделся по сторонам, адаптировался поглубже и пополнее. Он, этот "секретарь" настолько уверен в правильности своего поведения, что не даёт и самой Анне подготовиться получше к визиту драматурга - предельно сокращает время между появлением драматурга у калитки и появлением драматурга у входной двери в дом. 

Фактически этот "секретарь" давит не только на Анну, но и на драматурга, причём давит безответственно, возможно даже стремясь как-то реабилитироваться, компенсировать хотя бы для самого себя свою длительную нерешительность, неспособность и не желание преодолеть, сломать этот выставленный вдовой "панцирь изоляции", прежде всего - физической - от всего окружающего мира. Неумело, небрежно и некачественно стремится. 

Драматург проявляет осторожность, он сопротивляется стремлению "секретаря" сократить время до момента встречи посетителя и своей "шефини". Стремится и пытается отдать "секретарю" папку со сценарием и говорит, что через два дня позвонит - узнать о мнении о прочитанном. 

Выясняется, что вдова никого не принимала у себя в течение десяти месяцев. Показательны оба момента - и цифра, показывающая длительность "самоизоляции" вдовы, и оборот речи "согласилась принять". Кто она, эта вдова, вообще такая? Доктор наук, профессор, академик, директор завода или председатель райсполкома? Нет, она всего лишь "жена Александра Степановича". Того самого, который в двадцать восемь лет стал членом-корреспондентом. А она - так и осталась всего лишь "женой". Без иных статусов, без иных званий и без иных регалий. Ну разве что "младший научный сотрудник". 

"Согласилась принять", да. Выдача желаемого за действительное. В попытке хоть на словах преодолеть реальную и ощутимую пропасть между желанным и действительным, да.

Десять месяцев вдову генерала, директора института, члена-корреспондента, героя соцтруда никто не навещал. Всем окружающим вдруг стало крайне резко и полно пофиг на конкретную вполне живую и здравствующую женщину. Всем стало крайне неинтересна её дальнейшая жизнь, её судьба. Её бросили, выделив некоего "секретаря", который тоже не особо стремился как-то преодолеть, отменить эту добровольную "самоизоляцию" вдовы. Сам-то он вёл вполне обычную жизнь, не замыкался в стенах этого загородного дома. Десять месяцев. Срок, чуть больший, чем срок вынашивания ребёнка, да. Хронометраж - десятая минута фильма.

Уломал "секретарь" драматурга. Провёл в дом, в залу. И тут выясняется, что драматург успел в недалёком прошлом написать и опубликовать статью о диссертации Командора. Выясняется, что его намерения не ограничиваются желанием узнать мнение вдовы о некоем сценарии. Типичный ход "по знакомству". И тут рушится миф о бескорыстии драматурга. Сценарий, можно сказать, побоку. Главное - узнает ли его вдова. Какое топорное понимание психологии страдающего человека. Реально страдающего. 

С какой такой стати вдова должна узнавать в лицо некоего мужчину, сподобившегося когда-то в прошлом написать статью о диссертации её мужа? Почему так резко, грубо, безжалостно действует драматург?

Впрочем, вдова тоже резковата. Она, оказывается, все документы мужа сдала в архив - вероятнее всего - в закрытый, а личную переписку - свою личную переписку с Командором - сожгла. Да, она права, незачем давать малейшую возможность какому-то чужому человеку, неважно, мужчине или женщине - давать возможность читать эти крайне личные, безусловно, письма. Подстраховалась вдова, подстраховалась, несомненно. 

Женщина до сих пор безосновательно верит, что эти её письма никто из чужих людей не читал, а теперь тем более не прочтёт. Она как-то забыла, а точнее - совсем не думала никогда серьёзно, что её муж - человек, работающий в оборонной сфере, а значит вся его переписка, любые письма - перлюстрируются. То есть, проще говоря, читаются - внимательно и придирчиво - абсолютно чужими служилыми людьми - и мужчинами, и женщинами. 

Погружённость в чувства и в эмоции лишила вдову возможности, а может и способности логически мыслить. Как будто не было десятилетий совместной жизни, не было многих отмеченных "говорящих" деталей. Ничего не было в реале. Были только чувства и эмоции, которые к реалу имеют слишком мало отношения. 

Для драматурга недоступность переписки и документов, связанных с реальной жизнью "персонажей сценария" конечно, удар. Важные источники информации - потеряны. 

И тут драматург на прямую просьбу вдовы: "Ну хорошо, давайте ваш сценарий" заявляет - "А сценария пока нет". Интересно, что же он тогда давал читать генералу - коллеге Командора. И почему он начинает, точнее углубляет общение с вдовой Командора, используя ложь?

Потому что ему на самом деле не нужен сценарий, не нужно признание вдовы. Ему нужно "порисоваться" перед женщиной. Свободной от уз брака, вдовой. Обрекшей себя на десятимесячную почти полную самоизоляцию. Да, почти полную. И драматург начинает с общих фраз, с описания природы, погоды, времён года. 

Сценарист и режиссёр снова обрекают зрителя на переживание "лакуны" в повествовании. Большой такой лакуны. Огромной по длительности и по насыщенности событиям. Зритель видит Командора уже почти седым. Значит, ему гораздо больше тридцати лет, лет сорок пять, не меньше. 

Седой Командор показан в какой-то комнате говорящим по телефону, затем - на железнодорожном вокзале, затем - на пляже. И всё это - клипами, клипами, клипами. 

Ладно, показ в комнате и на вокзале можно ещё воспринять нормативно, но зачем показывать пробег Командора с женой под руку по пляжу. Пляжники - в купальных костюмах, а Командор - в обычном костюме и его Анна - в обычном платье. Как-то не согласуется, не совмещается это в зрительском восприятии - пляж и двое - мужчина и женщина - в непляжных одеждах.

Но ещё больше настораживает показ разницы между Командором и Анной в сцене на вокзале. Он - в строгом костюме, собранный едва ли не пружиной, и она - в цветастом платье, похожая, очень похожая на "муху-цокотуху". Очки - в пол-лица, серебряные босоножки. 

Ясно, что Командор и Анна - люди разных миров и эта разность не может быть преодолена ничем, даже силой любви. Да, вроде бы некая свежесть чувств и присутствует, есть стремление помолодеть - и в словах, и в чувствах, и в поведении, но со стороны... Всё это выглядит - уже на вокзале и тем более - на пляже - слишком неестественно, внепрограммно, малоприемлемо.

И в дальнейшем зритель видит появление Анны и Командора в номере некоего санатория. То есть режиссёр по воле сценариста, будучи крайне ограничен в хронометраже картины, мало того, что показывает нам не изложение событий, представленное драматургом в некоем письменном сценарии, а самые приятные для Анны моменты её сосуществования с Командором. Самые приятные, подчеркну. И - именно для Анны. Только для неё. При всей своей подготовленности драматург вряд ли обращал в своём сценарии, уже прочитанном коллегой Командора - генералом - на эти босоножки, на этот пробег пары по пляжу в костюме и платье, на это появление в номере санатория.

Акцент на приятностях однозначно указывает на важное обстоятельство: Анне-вдове нечего вспомнить - ну почти нечего - о своей жизни рядом с Командором за пределами "отпускных" и "домашних" бытовых моментов. 

Получается странная деталь - драматург вроде бы рассказывает свой сценарий, даёт, так сказать, мужской, посторонний взгляд на жизнь своих персонажей, а зритель вынужден видеть то, о чём думает вдова. И думает она только о приятностях. О лёгкости, беспроблемности, ненапряжности. Фактически она не слышит драматурга, что-то бурчащего негромко и неспешно. Она пытается и стремится в очередной раз насладиться исключительно приятными моментами своих взаимоотношений с Командором. Фактически - свести свою любовь к этим "приятностям". Ибо на "неприятности" она, ослеплённая любовью, ограниченная мало связанными с реальностью чувствами и эмоциями, обращала предельно мало внимания долгие годы. Именно долгие годы. 

Командор и Анна, оказывается, женаты уже пятнадцать лет. То есть полтора десятка лет в восприятии Анны и в сценарии драматурга изъяты из хронологии. И что зритель видит взамен? Он видит, как стандартно, предсказуемо действует Командор. Обнимает и целует свою жену, говорит с ней о разном. И - отчаянно, но крайне неумело, топорно, пытается внести во взаимоотношения с Анной элемент непредсказуемости, игры, таинственности. 

Анна настолько чётко видит эту неумелость, что не стесняется вслух уличать своего законного супруга в напрасности потуг к играм и таинственности. И как бы словесно Командор не убеждал Анну, что она и есть таинственная незнакомка - до сих пор - увы, зритель этого не чувствует, потому что режиссёр и сценарист наплевали на необходимость показа предыстории взаимоотношений мужчины и женщины. Пятнадцать лет превратились хорошо если в пятнадцать секунд. 

Да, Командор политесно спрашивает Анну о том, как же ей удаётся быть и женой, и матерью, и любовницей. На что Анна с пролетарской прямотой отвечает вопросительно - "А мне удаётся?" И ведь действительно, восемнадцатая минута фильма, первая получасовка уже позади, а о взаимоотношениях Анны и Командора зритель не знает ничего существенного, реального, стопроцентно точного, ценного и важного. Одни обрывки, фрагменты, плавающие в огромной пресной лакуне.

Несколько десятков секунд фильма уделено показу прогулки Анны и Командора по берегу некоего водоёма. Хорошо, что вне пляжа. Хорошо, что Анна и Командор разговаривают между собой. Но что в этой сцене, в этой ситуации такого важного, уникального, существенного? 

Анна об этом вспоминает? Да, вспоминает, безусловно. Это - важно для неё, как для женщины - эмоции, чувства, детали. А вот как это обрисовал в своём сценарии драматург - зрителю непонятно, равно как и то, обрисовывал ли он вообще эту ситуацию как-то в своём сценарии или проигнорировал вообще. Ведь ничего, показывающего самоценность взаимодействия Анны и Командора в этой ситуации не наблюдается - почти все люди могут вспомнить немало таких ситуаций из собственного опыта. 

А потом... Потом зритель видит Анну и Командора в ресторане. Парадная одежда, вечернее платье, приглушённое освещение, живая музыка. Анна и Командор за столом, разговаривают. Она внимательно слушает Командора, что-то отвечает. Ей интересно. 

Где, спрашивается, сценарий? А его нет - есть восприятие Анны, зацикленной - плотно и почти окончательно - на чувствах и эмоциях. Не замечающей, не желающей понимать, что ситуация посиделок в ресторане - предельно стандартна, что для сценария эта ситуация - малоценна. Она слишком традиционна, слишком обыденна. Что в ней такого ценного? Да, собственно, ничего. 

И получается, что никакой особой любви между Анной и Командором нет и не было никогда за все пятнадцать лет брака. Минимум пятнадцать лет. Если бы была любовь - не пытался бы Командор так неуклюже, топорно, стандартно "разнообразить" взаимоотношения, стремиться выдавать желаемое - не им, Анной - за действительное.

Десять и  больше минут экранного времени назад Командор в фильме показан у рубинового лазера. Занятый своей работой - где царят логика, расчёт, точность, чёткость и основательность. Командор был подобен этому лазеру - он всегда концентрировался на главном. Благодаря именно этой концентрации на главном, он и стал в двадцать восемь лет членом-корреспондентом. И благодаря этой же концентрации на главном - он так топорно, неумело, стандартно, безыскусно и бесцветно строил год за годом взаимоотношения с Анной. 

Луч лазера да, рассеивается неминуемо, но он же поначалу высококонцентрирован, сосредоточен на чём-то одном, очень небольшом по площади. Так же и Командор, поначалу достиг больших успехов и признания, а потом - начал делать всё больше ошибок, ибо уверовал в свою непогрешимость. Ему не было нужды совершенствоваться за пределами профессиональной деятельности - не надо забывать, что для человека такого ранга женитьба, официальная законная жена были требованием статуса, абсолютной необходимостью. И никто особо из окружающих не заморачивался уяснением того, соответствуют ли муж и жена друг другу, подходят ли они друг к другу. Важен сам факт зарегистрированного законного брака, а там... В большинстве случаев - "хоть трава не расти", ибо на контроль и взаимодействие в этой сфере у "новой исторической общности - советского народа" никогда не хватало ресурсов. Да и желания и стремления, собственно - тоже.

Танец в ресторане. Фоном - другие пары танцующих. И ведь никто из "фоновых" не стремится так дёргаться, как Анна и Командор. Зачем, почему, для чего? Командор - солидный мужчина, в годах. Анна - тоже не девушка молоденькая. А для того, чтобы попытаться сравняться, совместиться двум настолько разным людям. Только для этого. 

Попытка не достигает успеха - затянутый в костюм Командор выглядит неестественно, Анна в своей "юбке", предельно ограничивающей свободу ног - тоже не привлекает к себе позитивного внимания. Они оба выглядят чужеродно на фоне танцующих, сохраняющих хотя бы подобие пар. 

Являются ли Анна и Командор реальной парой? Формально - да, фактически - нет. Зачем так выделяться директору секретного военного института? Зачем так унижать себя его жене? Даже если кругом на танцполе ресторана - одна номенклатура, всё равно ведь статус - не скроешь. Где тут любовь, дающая понимание и обозначающая пределы допустимого? Нету тут этой любви. Есть отчаянное, неестественное стремление казаться, а не быть.

Сценарист описал, а режиссёр и оператор показали в фильме крайне неестественные "обнимашки" Командора и Анны во время танца. Да, краткие по времени, но очень, очень неестественные. Такое впечатление, что ни Анна, ни Командор за полтора десятка лет совместной жизни так и не научились обниматься обоюдно приятно и естественно. 

Оператор по наводке сценариста и по желанию режиссёра показал также стремление Командора снизиться до уровня Анны - сцена, когда Анна во время танца шутливым жестом подзывает Командора к себе, а тот и рад стараться - бросается едва ли не расталкивая пары танцующих к своей партнёрше. И где здесь любовь, дающая понимание и знание о пределах допустимого? Нету этой любви. Есть отчаянное, жуткое по своей сути стремление уравнять неуравнимое.

Обрывочно показана и дочь Анны и Командора. Пока родители занимаются приведением в порядок могилы на сельском кладбище, девочка собирает полевые цветы. Снова лакуна - ничего не известно зрителю о том, как росла эта девочка несколько лет до этого момента, как она взаимодействовала с родителями. Она - одна, а родители - хоть как-то - вдвоём, но только потому, что надо побыстрее и качественнее привести могилу родственника в порядок. Только потому, что надо выполнить нужную работу. 

Даже сидят на лавочке у могилы Анна и Командор спинами друг к другу, причём женщина - спиной к гуляющей дочери. Да, удобно вот так сидеть, есть на кого опереться. Но смотреть-то приходится в разные стороны, подчёркивая свою разность и разнонаправленность. Где тут единство семейное, супружеское? Нет его. Командор вообще на дочь не смотрит и девочка довольно далеко ушла от родителей, поглощённая сбором цветов. 

Вот и "одиночество вдвоём", вот и одиночество ребёнка при живых и вроде бы здравствующих родителях, которые даже не смотрят - хотя бы изредка - на дочь. И ребёнок не чувствует внимания к себе со стороны родителей: он - сам по себе, они - сами по себе. 

Даже сидя на плечах отца, когда семья возвращается от кладбища домой, девочка не улыбается открыто и естественно, не смеётся, не показывает, что ей приятно, важно, ценно внимание папы. 

Да и Командор слишком уж стандартен в обращении с дочерью - никакого разнообразия, никакой особой естественности, никаких обоюдно приятных для папы и дочери изюминок в общении. Ничего. Скукота и стандартность. 

Не менее обыденно показано общение Командора с односельчанами. Да, они многое знают о работе Командора, даже о том, что скрыто вообще-то под грифом "совершенно секретно". И по-своему беспощадны в своих высказываниях-характеристиках. "А ты - хлопчик и есть". Именно вот это "хлопчачество", безответственность, стремление показать, что "я - сам" - это предельно важно и приведут в конечном итоге Командора к глупой и бесславной гибели. Разговор Командора с односельчанином - резкий, неприятный, чёткий и откровенный. Безыскусный, без выдачи желаемого за действительное. 

От корней человеку действительно трудно деться куда-либо. Упорядоченность, стандартность сельской жизни наложила трудноизгладимый отпечаток на поведение самого Командора. Даже на службе он не стремится влезать во все детали, глубоко что-либо понимать, выходящее за пределы узкой цели. Командор всё больше и больше уподобляется лазерному лучу - цельному, строгому, но - неминуемо теряющему с расстоянием силу и концентрацию, рассеивающемуся.

Безыскусность, стандартность, повторяемость - всем этим страдают и взаимоотношения Командора и Анны с дочерью. Игры - предельно простые. Да, "подвижные", на природе, но - малоестественные. Сценарист не прописал сцену точно и полно, развёрнуто, режиссёр посчитал, что так и нужно, ибо так хочет бог по имени "хронометраж", а оператор был рад возможности увильнуть от необходимости понапрягаться, показать сцену игр родителей с дочерью с разных ракурсов, разнопланово.

Эта стандартность в конечном итоге сделает Анну неспособной глубоко и полно, как и подобает умудрённой богатым жизненным опытом женщине, понимать других людей. Сценарист безжалостен - он показывает, как Анна требует от драматурга уйти, как тот соглашается, пусть медлит, но соглашается - и тут Анна вдруг совершенно неестественно начинает каяться перед сценаристом за свою несправедливость. Сам драматург тоже неестественен - он говорит о том, что "положение лучше всего понимает тот, кто в него попадает". Вслух говорит такое вдове значимого человека. Беспардонность - зашкаливает. 

Драматургия тем и ценна, что она предельно точно, полно, развёрнуто, глубоко и качественно показывает мельчайшие детали сути человека, попавшего в то или иное не всегда простое и лёгкое положение. И драматург, заявивший о том, что сценария, в общем-то и нет, тем не менее - в очередной раз - пытается вручить вдове папку с пачкой бумажных листков, на которых этот сценарий и записан.

И снова мы видим не визуализацию сценария, написанного драматургом, а только то, что вспоминает вдова. Она вспоминает, как дочка приходила к ней и Командору в родительскую спальню. А потом - вспоминает как девочка тяжело заболела и врачи фактически расписались в своём бессилии. 

Здесь, в эпизоде с болезнью дочери много непонятного. Да, безусловно, есть болезни, есть опасные для жизни состояния, которые проявляются внезапно, резко, мощно, чётко. Но одно дело, когда такая болезнь настигает ребёнка из семьи какого-нибудь малозначимого работяги и совсем другое - когда такая ситуация складывается в семье директора оборонного института. Одна врач, одна медсестра - это даже по советским номенклатурным меркам - слишком мало, слишком слабо, слишком недостаточно. Здесь нужен консилиум, нужны многочисленные анализы, нужна госпитализация в больницу даже на санавиации, если уж болезнь слишком быстро развивается. При нетраспортабельности - нужно сделать из комнаты в доме больничную палату, поставить медпосты... И прежде всего - поработать с родителями девочки, пояснить им многое нормальным спокойным человеческим языком, успокоить обоих, учесть их состояние - физическое и психическое. А в фильме этого всего не показано никоим образом. Анна мечется вспугнутой чайкой, не может добиться от врачихи никаких внятных пояснений. Более того - врачиха отчаянно стремится побыстрее уйти из этого дома, фактически расписываясь в своём непрофессионализме, в своём врачебном бессилии и зная, что ей за этот непрофессионализм и это бессилие ничего не будет. Медсестра, несколько секунд помаячившая на заднем плане холла, указывает своим присутствием, что дочка болела минимум несколько суток. И за этот роскошный по длительности срок врачи не смогли ничего сделать? Или - не захотели?

Командор, нарушив десятки инструкций, постарался вернуться из командировки к дочери и жене как можно быстрее, но - не успел. Дочь умерла и Командора в аэропорту встретила жена. По её виду, по её состоянию Командор сразу понял - случилось самое страшное.

Оба - мужчина и женщина оказались раздавлены происшедшей трагедией. Всё это оператор, режиссёр и сценарист показывают зрителю клипово, с огромными глубокими лакунами, молясь только одному богу - хронометражу. 

Да, бывает, что медики оказываются бессильны спасти жизнь человека. Бывает. Но - всегда предполагается и не только предполагается, что они стремятся и пытаются сделать всё от них зависящее, чтобы спасти жизнь человека или хотя бы продлить его жизнь как можно дольше. А тут... Тут показаны не только неспособность, но и нежелание медиков спасти жизнь ребёнка. Врачиха буквально стометровку на рекорд бежит, стремясь побыстрее уйти из дома, где осталась умирать маленькая девочка. Медсестра старается не подходить к матери ребёнка ближе полутора десятков метров - она ведь всего лишь тупая исполнительница назначений врача, сама ничего не решает, так, "подай-принеси". 

Клиповость представления событий зрителю здесь играет не самую лучшую роль - ясно видно, что "новая историческая общность людей" на самом деле никакой общностью не является в полноценном смысле этого слова. Жена, мать не интересуется деталями состояния дочери должным образом, не использует все доступные ей, супруге немаленького по значимости человека ресурсы и возможности. Врачиха молчит как партизанка на допросе в гестапо, отделывается общими фразами, которые как хочешь, так и понимай, медсестра вообще статистку играет, а отец вынужден ставить под трибунал десятки людей, стремясь всего лишь успеть увидеть свою дочь живой. Всякой, но живой. И - не успевает. Потому что ему пришлось уламывать многих функционеров - в погонах и без них - едва ли не конвейерным методом, тратя на это силы и главное - время.

Бессилие - в конкретной жизненной совершенно реальной ситуации - огромной многолюдной системы - это страшно. Это противоестественно. Это - больно и горько. И слёзы Командора, усевшегося за руль чёрной начальственной "Волги" - это слёзы понимания, что система, в которой он работает, которой он служит - на самом деле крайне несовершенна, тупа, жестока и непрофессиональна. 

Если уж он, директор оборонного института, генерал, не смог сберечь жизнь своей дочери, располагая вроде бы формально немаленькими возможностями и доступом к лучшим врачам и иным медикам, к зарубежным лекарствам, то как же много потеряла страна детей, росших в обычных, совсем не знатных семьях? Много, очень много. Потому что продолжалась, педалировалась выдача желаемого за действительное. Которое в конечном итоге погубило огромное по площади государство, нанесло крайне существенный, глубокий и мощный ущерб народу страны. 

Смерть дочери подкосила Анну - это ясно, это показано безжалостно точно, чётко и открыто. Многое, очень многое для Анны "завязано" именно на дочери. Она постоянно, раз за разом вспоминала эти десять месяцев именно это - то, что было связано с дочерью. И раз за разом страдала. Потому что понимала - теперь особо чётко и полно, что проблема не в том, что она не смогла, или, может быть, не захотела сравняться с Командором по статусу, известности, профессиональной ценности, а в том, что и Командор - известный учёный, директор оборонного института, генерал, и она - всего лишь "жена Александра Ивановича" на самом деле не нужны государству под лейблом СССР, не важны, не ценны для этого государства. Ни как люди, ни как специалисты, ни как родители. Ибо важных и ценных не бросают, не оставляют на произвол судьбы. Их охраняют, защищают и оберегают, обеспечивают должным образом. Хотя... бывает, что и бросают, и оставляют. И - подставляют под удары. Под угрозу и под реальность гибели. Под страдания и боль.

И драматург-визитёр подставляет Анну-вдову. Подставляет, начиная озвучивать глупую и не уместную в данной ситуации максиму о том, что "время лучший доктор". Анна плачет, она едва сидит на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, она раз за разом вспоминает детали смерти дочери, а этот драматург вещает, как поп с амвона, истины, которые на самом деле неуместны, неприемлемы и неестественны. 

Драматург-визитёр прекрасно знает, что Анна-вдова десять месяцев провела в этом огромном и пустом доме в почти полной самоизоляции. Он знает, кто она и кто Командор. И, тем не менее, озвучивает глупую и тупую максиму, словно подтверждая, что если Анна и умрёт - вот прямо при нём, пришлом драматурге, решившем "поднять бабла", повысить свой общественный и профессиональный рейтинг за счёт состряпывания очередной "слезодавилки" - умрёт, то на самом деле ничего страшного не произойдёт.

Мало того, что Анна потеряла дочь и мужа - так она и прожила - так как сумела, так как хотела - свою жизнь. Да, рядом с человеком, которого по-своему ценила и любила. А этот драматург... Он стремится "дожать драму", получить возможность написать побольше слезодавительных строчек, превратить жизнь двух реальных людей в тупое нравоучение. 

Да и сама Анна и Командор. Сценарист вставляет сразу после сцены разговора драматурга с плачущей Анной сцену разговора Командора с Анной, ищущей "в старых бумагах" свой институтский диплом. И тут выясняется, а точнее подтверждается, что Анна только живёт рядом с Командором и сосуществует с ним. Но нет, совсем нет уверенности, нет понимания у зрителя, что она любит его. Любит даже сейчас, после смерти единственной дочери. Она тупо, привычно, на полном автомате обвиняет Командора в том, что у неё, видите ли, нет никакого статуса, кроме как "жена Александра Степановича". Хотя, если совсем честно, у неё были все возможности для того, чтобы пока муж мотается по командировкам на полигоны и предприятия оборонного комплекса страны, стать чем-то большим, чем "жена". 

Командор же предстаёт записным "манипулятором". Да, он называет себя вслух "болваном", он признаёт, что навредил собственной жене. И одновременно он понимает, что она-то от него никуда не денется. Командор прямо спрашивает Анну "А кто в этом виноват?". На что Анна на полном автомате отвечает - "Никто". То есть своей собственной вины она не ощущает, не принимает, не ведает и понимать не желает. Зато желает, стремится и хочет переложить всю мыслимую вину на Командора. "Твои гигантские дела раздавили меня" - заявляет она. То есть она сама, отдельная личность, женщина, мать - ни в чём не виновата. Виновны кто угодно, но только не она сама.

Разговор Анны и Командора о перспективах их теперь уже раздельной жизни, о диссертации - со всей силой и определённостью показывает декоративность их брака и даже - декоративность их любви. Командор привычно переходит на официальный служебный тон и говорит с Анной не как с супругой, а как с какой-нибудь уборщицей из руководимого им института. Он поливает словесной грязью научного руководителя диссертации своей жены, он открыто, резко, полно и чётко сомневается, что Анна сможет довести диссертацию до защиты и до получения диплома. Где здесь какая-либо любовь? Её нет, она не чувствуется, её не видно зрителю. Зато видно - слишком ощутимо видно зрителю стремление Командора всего лишь физически продолжать сожительствовать со знакомой ему - хоть как-то - женщиной. Которая к тому же, ясное дело, никогда не сможет составить ему конкуренцию во внедомашней жизни. 

Командор даже переходит к откровенному запугиванию супруги, восклицая ей вслед: "Слушай, это плохо кончится". Он ведёт себя так, словно он - у себя в институтском кабинете. Где он - и только там, по всей вероятности - царь и бог, которому трудно возразить и тем более эффективно и реально противоречить.

Анна сумела физически - пусть и на очень короткое время - отдалиться от "потерявшего берега" в стремлении продолжать манипулировать ею Командора. Но тот проявил высочайший уровень иезуитства, прислав в аэропорт телеграмму "Желаю успехов. Всегда жду, люблю. Целую, Саша". 

Тем самым Командор поставил Анну - в который раз - перед неудобным для неё выбором: вряд ли она в короткий срок после гибели дочери смогла бы достичь большущих успехов в профессиональной, научной деятельности. Зная и понимая это, Командор и пишет "всегда жду", осознавая, что на самом деле Анне и деваться-то от него особо некуда. Во всяком случае - надолго. 

"Секретарь" - односельчанин Командора - даже добыл адрес в Ленинграде другого односельчанина, чтобы тот при случае помог Анне, если та решит остаться-таки в Ленинграде. Но реализовывать такой вариант не потребовалось - Анна вернулась назад, к Командору быстро, даже слишком быстро. Чему, Командор, увидевший Анну снова в доме, был, конечно, очень рад - ведь вышло-то так, как он хотел, а не как хотела Анна. Такое удовлетворение, такое собственничество блестит в глазах Командора в этот момент... Ну прямо кот, обожравшийся бочкой сметаны.

Анна же и смеётся и плачет, снова не преминув обвинить во всех своих проблемах не себя, а именно Командора - "Видишь, что ты со мной сделал - я теперь даже уехать не могу". Получается, что она сама уже давным-давно отвыкла командовать своей собственной жизнью, она почти окончательно превратилась в "жену Александра Степановича". Да, где-то на заднем плане сознания ей такое собственное положение и не нравится, и "против шерсти", но изменить его реально она не только не может, но и не стремится. Ибо слаба - по сравнению с Командором, не гнушавшемся "идти по трупам".

Окончание - во второй части блогопоста.