90-ые, жара, глупости и Анечка (18+)

Жара, липовый цвет, снег тополиного пух, ткань футболки липнет к лопаткам… Так начиналось последнее лето каникул и детства – июнь девяносто шестого. 

1996-ой – лучший год моей школьной жизни. Почти таким же был 90-ый, но десять и шестнадцать лет – большая разница. Мужик, идущий по Вольской, одет почти как тем летом – синие простые шорты и серо-зеленая футболка, не хватает надписи Lee наоборот.

Жара, липы цветут, тополиный пух кончается, мокрая футболка липнет к спине. Пожилые педагоги пиздуют по проседающей поверхности пошло положенного покрытия из асфальта. Почти как двадцать семь лет назад: жара, липовый цвет, почти закончившийся пух, футболка на лопатках квасится к коже, на окне первого школьного этажа приклеены листочки с фамилиями сдавших экзамены и переведённых в одиннадцатый. 

Там нет Берега, но мы это и без того знали. 

Там не имеется Бажинды, но скучать по её сиськам никто не станет. 

Там налицо объединение двух десятых классов и теперь мне видеть унылую отличницу Максимову ещё чаще, раньше она училась в параллельном. Вместо историка Юрия Сергеевича будет новая классная – химик Татьяна Геннадьевна, мы её любим, ценим и уважаем, нам повезло. 

Половина года почти прошла, её не вернуть и не жалко, хотя она стала чудесной. Время течёт вместе с нами, меняется, разлетается в стороны, пропадая в темноте за спиной. В шестнадцать триста шестьдесят пять дней жизни равняется не меньше чем пятилетке после тридцати с небольшим. И совершенно не думаешь о быстротечности времени вокруг и себя в нём. 

Мысль крутилась в голове, чуть ли не жужжа надоедливой осой. Оставшаяся с ночи, пахнувшей апельсиновым «Юпи», «Кубанской», дешёво-сладкими духами и такой же, не особо вкусной, помадой. Она до сих пор оставалась на кончике языка и она-то родила мысль глубокой ночью, когда пришлось ложиться неуловимо тихо, как ниндзя из давно закончившихся видеосалонов. 

- Тебя тоже перевели?

Анечка осталась после девятого, у нас с ней дружба так и не сложилась и недовольство её голоса немного злило. Анечкин голос обладал странным действием, даже зля, заставлял думать о её волосах между пальцев и желании погладить её ноги, лежащие на моих плечах. 

- Перевели. Бережкова не перевели.

- Ксюша расстроится, наверное. 

Та могла расстроиться, а могла и нет. Берег ночевал у неё последние два дня, там же его нашёл и поймал отец, забрав домой. Ксюшина мама уехала на повышение квалификации и большая Ксюхина грудь полностью оказалась в распоряжении Берега. Но расстраиваться из-за его отсутствия ей вряд ли стоило, Берег любил лапать разные сиськи, от крохотных Снежанны, троюродной сестры нашей одноклассницы Наташи, работавшей в школе техничкой и до упруго подпрыгивающей четвёрки златовласки Шалай. И уж про этих двух Оксанка точно знала. 

Я не знал ответа на её вопрос и меня это не парило. В случае с ней переживалось лишь из-за её прозрачно-русалочьих глаз, всегда тёмных губ и языка, светлеющего между ними. 

- Завис? – поинтересовалась она. – Ладно, до сентября, дурилка. 

Анечка, вся облитая ярко-жёлтым, блестя гладкими ногами и потряхивая своими натуральными мелкими-мелкими кудряшками поцокала куда-то в сторону. Она любила шпильку с восьмого класса, то ли стесняясь маленького роста, то ли отсутствующего рельефа ножек. Сегодня его отсутствие привлекало особенно сильно.

Нас набралось двадцать пять человек, через год сдавших выпускные и шагнувших навстречу жизни. В ней нашлось много разного, интересного, доброго, поганого, так себе и просто нормального. В шестнадцать ничего такого не подозреваешь и всё кажется далёким, наверняка хорошим и уж точно, если плохим, то не с тобой. 

Через месяц мне свернули нос. Среди свернувших оказался недавно пришедший в команду Славян, почему-то решивший делить со мной симпатяшку с женской команды, совершенно мне не нужную. В команду мне не вернулось и баскетбол остался лишь в памяти, именах звёзд НБА 90-ых и редких игр со своим в нулевых. 

Через три года мои пальцы ощутили весь шёлк Анечкиных ног, живота, задка, спины и всего прочего, а также узнали, что волосы у неё тонкие, но очень упругие. 

Между свёрнутым носом и всей гладкой упругостью спряталась новая кавказская война. А мысль, вертевшуюся ночью, вспомнил и больше не забыл. Глупая оказалась:

- До армии ещё целых два года.