Без корня и полынь не растет

Ушел на войну – и сгинул

«У Ерёмы лодка с дыркой, у Фомы челнок без дна…» - озорно, по-сибирски напирая на «о» и «е», напевала моя матушка, вспоминая, как её батька, а для меня - дед Григорий развлекал ребятишек: своих и соседских. Он брал в руки скрипку, а старший брат Геннадий - балалайку или мандолину, и они вдвоем с отцом устраивали концерт: «Эх, барыня ты моя, сударыня-барыня!», в ход шли деревенские частушки и плясовые – русские народные и краковяк.

Это детское воспоминание о счастье осталось с мамой на всю жизнь. Если точнее сказать, от того довоенного счастья осталось только воспоминание. Гена прибавил себе лет и отправился на фронт добровольцем,  он чуть-чуть не дошел до Берлина, похоронка на него пришла  в 45-м, было ему всего 19.  А дед ушел на войну и сгинул. Как ни искали, не смогли ничего разузнать. На все запросы приходили сухие ответы: «Пропал без вести», «В списках не значится». 

От всей довоенной жизни в нашей семье сохранился томик из собрания сочинений Ленина в красном коленкоровом переплете. Сомнительная ценность по теперешним временам. Библиотека деда пошла в расход, мама вспоминала, что школьными тетрадками ей в войну служило  собрание сочинений Пушкина с вручную вклеенными иллюстрациями. Скрипка и прочий скарб растерялись по разным квартирам, пока бабушка с детьми скиталась по родственникам.

То, что дед нам оставил на самом деле, я смогла оценить через десятилетия. Жаль, что в языке нет для этого точного слова. Это то, что в семье как-то само собой подспудно передается из поколения в поколение, мы этого даже не осознаем, но оно всё время с нами.  Это особый для каждой семьи уклад,  традиции, представления о том, что и как должно быть, навыки, увлечения, кухня и много чего еще. Я, например, думала, что в каждом доме вечерами собираются вместе и вслух читают книги, а маленьких детей учат говорить так, как сейчас на специальных занятиях логопеды.  Дед - Григорий Феофанович Василевский, сельский учитель,  считал большим стыдом русскому человеку быть неграмотным в своем же языке. Он многое умел: столярничал, шил одежду и обувь, к нему ходили за советом и помощью. Он и письма писал, и знал, как болезни лечить, даже  зубы   удалял деревенским. А детям готовил суп с клецками, закатывая в один из шариков теста конфетку. Весело было за столом, дед любил шутить, в ход шли поговорки и присказки, мама их всю жизнь вспоминала.

Бог весть, откуда у него все это было, но в семье все держалось на нем, и среди сельчан он был заметным человеком. И я никак не могла смириться с тем, что он исчез бесследно. Этого просто не могло быть в нашей стране, где всё про каждого было известно, стоило сказать неосторожное слово, и тебя находили из-под земли. Он был на виду, и я не верила, что  можно было кануть в безвестность так, что никто не видел, не слышал, не знает, пусть даже на войне. 

Уже и десятилетия минули, а мама с бабушкой всё горевали и чего только не передумали: может, остался без рук, без ног, и не захотел возвращаться домой, может, за границей остался, может, и впрямь убит неведомо где?   

Уже и мои дети, правнуки деда Григория выросли, а мне все не давала покоя его судьба. Правильно ли его искали? Может, что-то не так и не там запрашивали? Попросила матушку вспомнить все, что могло остаться в ее памяти.  И как потом оказалось, она, десятилетняя девочка, запомнила важные детали: деда не должны были призывать, он был инвалидом – повредил когда-то на рыбалке палец на правой руке, засадив в него здоровенный крючок.  Палец не действовал, и в стрелки дед не годился, но на войну пошел, она запомнила что-то про интендантские войска… Немолодого учителя призвали в армию в начале войны в селе Тевриз Омской области. А после полугодового отсутствия он ненадолго объявился дома, вроде отпуск у него был. Потом его проводили в Ишим, городок небольшой, сейчас в Тюменской области, до войны эта территория входила в Омскую область. Из Ишима их на фронт отправляли. Фото последнее оттуда прислал, а письмо, перед тем как пропасть – из города Горького.

Без вести пропавшие, в списках не значатся

Как искать, где искать? Никаких документов о том, когда именно был призван, солдатом или офицером, в каких войсках и в какой части служил – ничего этого не сохранилось. Ни писем, ни бумаг… Запрос в Тевризский райвоенкомат матушка когда-то отправляла, но всё было без толку.

Помощь пришла откуда не ждали, от государства. В масштабах страны  была выполнена колоссальная работа - оцифрованы документы военного времени и выложены в общедоступную сеть.  Справочную систему - портал ОБД «Мемориал» создали к 65-летию Победы - по всем погибшим на войне на основе документов, хранящихся в Центральном архиве Минобороны России и в Военно-мемориальном центре Вооруженных Сил России. 

Благодаря этой системе я нашла первые данные – вроде бы о моем деде. И первые нестыковки в информации. Не совпадала дата рождения, в ряде документов – отчество Филонович, вместо Феофанович. Вот тогда-то мне и пригодилось все, что вспоминала моя мама. Эти детали позволили быть точно уверенной,  что речь идет о моем деде – Григории Василевском. Там же я нашла и ссылку на Саксонский мемориал, хранящий данные о военнопленных. Отправила туда запрос. И то, что мне прислали в ответ, вызвало у меня просто потрясение: в карточке пленного офицера были не только полные сведения, но и фотография деда. Последняя в его жизни. Григорий Василевский, техник-интендант второго ранга 229 стрелковой дивизии умер в плену 11 января 1945 года и похоронен в Германии на кладбище общины Херлесхаузен. 

Я редко плачу, слёзы выступили сами. Это были очень сильные эмоции: почти 70 лет мы ничего не знали о судьбе близкого человека и теперь, когда удалось найти его могилу, мне не с кем было поделиться: бабулечка моя давно покоилась на кладбище, а матушка хоть и была тогда еще жива, уже никого не узнавала после инсульта. 

В этих присланных документах меня потрясла удивительная для 1945 года немецкая педантичность – бланки разного цвета с аккуратно вписанными данными. Там было все – диагноз, от чего умер дед, время смерти, час, когда он был погребен, номер могилы и ряд, данные о его близких – фамилии, имена, почтовый адрес. Они, эти бумаги, были и  хранились в Подольске. А нам приходили ответы: «В списках не значится».  Таких, пропавших без вести, в нашей стране оказалось, по примерным подсчетам, 4,5 миллиона. А точно никто и не скажет, кто их считал, попавших в плен и просто сгинувших на войне?

Запрещенные солдаты

Я прочла все, что могла найти в Интернете про 229 стрелковую дивизию, про ее первый и последний бой.  Дивизия формировалась в городе Ишиме с декабря 1941 по май 1942 года – из сибиряков.  Дед мой, вероятно, учился в одном из омских училищ, где наскоро готовили лейтенантов. Оттуда, после короткого отпуска, его отправили в состав формирующейся дивизии. Её основное ядро составляли призывники 1923 года рождения, мальчишки, которым только что исполнилось 18.  Из деревень забирали всех, кто мог держать оружие: задокументированы отказы в призыве тем, кто был ростом меньше 140 сантиметров! Зелёные пацаны, дети, многие из которых добавляли себе лет… И дед мой, почти сорокалетний, годившийся им в отцы.  Да, были еще две тысячи досрочно освобожденных зеков… 

Их бросили под Сталинград, с марша – в самое пекло. Боевой путь дивизии составил всего восемнадцать дней – в первый бой  молодые необстрелянные ребята вступили 24 июля 1942 года, а  10 августа из десяти тысяч солдат и офицеров дивизии на левый берег Дона из окружения пробилось, по разным подсчетам, от 500 до 750 человек. Никто точно не знает, сколько погибло, сколько попало в плен. Документы дивизии уничтожили, чтоб не достались врагу. Приблизительное число оказавшихся в том котле наших солдат и офицеров составило, по данным штаба Сталинградского фронта, 28 тысяч человек, в том числе и 229 стрелковая дивизия практически в полном составе, не считая тех, кто навсегда остался лежать на поле боя. 

О судьбе попавшей в плен 229 стрелковой дивизии тюменский журналист Рафаэль Гольдберг написал книгу, назвав ее «Запрещенные солдаты».  Лучше и не скажешь. О судьбе этих людей близкие не знали ничего долгие десятилетия, целая дивизия сибиряков практически была вычеркнута из истории, из памяти, из списков. А между тем бойцы прошли через настоящий ад, жесточайшее сражение Великой Отечественной войны.  Сколько могли,  они сдерживали на подступах к Сталинграду хорошо обученную и превосходящую по силам армию Паулюса. Немецкие танки шли на нашу пехоту. Отрезанные от своих, они продолжали биться, пока не кончились боеприпасы. 

Именно тогда, в период тяжелейших поражений советских войск в 1942 году вышел знаменитый приказ Сталина за № 227, известный под названием «Ни шагу назад». Клеймо предателя Родины получили те, кто отступил без приказа высшего командования или попал в плен. Из списков в масштабах страны вычеркнули миллионы ни в чем не повинных солдат и офицеров.  Так в число «запрещенных солдат» вместе со всей своей дивизией попал и мой дед.  А близким об этом лучше было не знать. Пятно подозрений ложилось на всю семью «пропавшего без вести».

Горькое спасибо

Мне удалось найти сайт общины Херлесхаузен, местечка, где похоронен наш Григорий Феофанович.  О кладбище военнопленных много написано. Военнопленных, зараженных туберкулезом, свозили в специальный лагерь на явную смерть. Здесь жили не более одного-трех месяцев. И в то время как лагерное командование требовало хоронить без проволочек, бургомистр Херлесхаузена Карл Фер не боялся противиться давлению национал-социалистов и отказывался хоронить людей безымянными, тем более сжигать, как полагалось, туберкулезных больных  в концлагере. Он давал разрешение на погребение только при наличии свидетельства о смерти и внесении имени в похоронную книгу общины. Рискуя разделить участь заключенных, он, тем не менее, сберег для истории имена жертв фашизма. 

У бургомистра и одновременно врача лагерной больницы Карла Фера были своя, семейная история: его старший брат пропал без вести во время первой мировой войны. Он понимал, как важно родным найти хотя бы могилу близкого человека. По нацистским правилам "недочеловеки" должны были захораниваться за пределами лагерей, безымянными, так, чтобы даже памяти не осталось. В общине упрямого бургомистра всех заключенных хоронили в именных могилах по 4-5 человек. Он многим рисковал, но в «смертной» книге общины были сделаны 1593 полные записи о погибших военнопленных. После войны Карлу Феру поставили памятник за верность гуманистическим принципам, назвали его именем улицу общины. Карл Фер оказался единственным во всей Германии бургомистром, который после войны смог передать свой список "Народному союзу по уходу за военными захоронениями " - немецкой гуманитарной общественной организации. 

А документы из этого концлагеря также как и из многих других были захвачены нашими войсками и вывезены в архив Министерства обороны, в Подольск.  Вот только тем, кто искал своих близких, это никак не помогло. Наши военнопленные долгие десятилетия оставались «запрещенными солдатами». Документы лежали мертвым грузом, в Германии имя моего деда было выбито на могильной плите, а нам продолжали отвечать:  «В списках не значится». Как будто и не было его никогда, моего деда. Как будто не уходил он на фронт, и не было в военкомате на него ни одной бумажки… Только из немецких документов мы узнали, в какой дивизии и в каком звании он служил, где воевал и где его могила. И что мне теперь? Благодарить за это немцев? Язык не поворачивается. 

Сложные у меня  чувства. Несмотря на них, спасибо немцу Карлу Феру: я благодарна ему, за то, что теперь знаю точно, где покоится  мой дед, благодарна его дочери, которая продолжала ухаживать за могилами советских пленных после смерти отца.  Благодарна я и жителям общины: на протяжении десятилетий кладбище содержится в полном порядке. Но очень горько от того, что все мои добрые слова адресованы немецкой стороне, с которой мы воевали. И потому я не могу усердствовать в благодарности. Наши мертвые в гробу перевернутся. 

Конечно, я написала письмо в Херлесхаузен. Кроме прочего была в моем письме и просьба. Странное, может быть желание. Я очень хотела получить фотографию с кладбища с именем моего деда. Мне не хватало ее для того, чтобы я могла поставить точку в истории его поиска. Мне важно было все, каждая деталь. Я дважды писала на адрес, оставленный на сайте Херлесхаузена для переписки, но ответа не получила. Увы. Не удалось мне найти в Интернете и адрес мэрии, чтобы написать обычным письмом, видимо, не хватило знаний немецкого. Я была обескуражена неудачей, и ждала подходящего случая, чтобы связаться с официальными представителями общины.

В сегодняшней Германии живут нормальные люди, у подавляющего большинства немцев сохраняется комплекс вины за прошлое страны. Они пытаются избавиться от него, в том числе и помогая сохранять память о жертвах фашизма.  Так волонтеры  продолжают заботиться о кладбище советских военнопленных в Херлесхаузене. Но как с ними связаться?

Горсть земли Отечества

Мне в помощь господь послал моих студенческих друзей - когда-то учились в университете в Томске. Живем мы в разных городах, но видимся довольно часто. Моя подруга из Новосибирска Светлана Сучкова  приехала в гости и среди прочего рассказала, что ее дочь Аня едет в Берлин, и надолго. Аня Андриевская хорошо говорит по-немецки, и я попросила ее участия. Моя история с поисками деда впечатлила Анечку, и она взялась переводить мои письма. Выяснилась важная вещь: отправления с моего российского адреса в Херлесхаузен просто уходят в спам, потому и не было мне ответов. В общем, без Ани я бы не справилась.

Ответ на мое письмо с Аниной помощью пришел быстро.  Гельмут Шмидт, в прошлом - бургомистр общины (ныне он на пенсии), очень обрадовался, что нашлись родственники еще одного военнопленного. Он с большой теплотой и заботой выполнил мою просьбу: принес на могилу цветы и сделал фото. В завязавшейся переписке Гельмут, узнав, что я не смогу приехать, предложил прислать землю с могилы моей бабушки, чтобы по русскому обычаю возложить ее на место последнего пристанища деда.

Бабушка, Мария Филипповна, покоится на старом деревенском кладбище на берегу Ангары, в семи километрах  от поселка, где живут мои родственники.  Люди они уже пожилые, а чтобы съездить на погост, нужно раздобыть бензина. Увы, ближайшая от поселка заправка находится в 75 километрах, в районном центре Богучаны, чтобы заправиться, надо ехать, а чтобы ехать, надо заправиться.  У нас в России многое так, и кажется все время, что миссия невыполнима, но мы же как-то здесь живем! Гельмут ждал и не очень понимал, почему задержка, а я никак не могла ему объяснить про то, что у нас тут в Сибири это не у них там в Германии. 

Зато у них в Германии вряд ли бы дошел по почте обычный конверт с насыпанным туда порошком: земля у нас в деревне – желтый сыпучий песок, в котором прекрасно растут ангарские корабельные сосны. В краю непуганых сибирских почтовиков никого не напряг этот конвертик с горстью могильного песка. Зато моя попытка отправить его дальше – в Германию, была пресечена на первом же этапе. На почте мне объяснили, что для пересылки через границу и прохождения таможни понадобится заключение, что это безопасный, не радиоактивный, ничем не зараженный грунт. И вроде бы справки эти дают в той инстанции, что раньше называлась санэпидстанция.

Роспотребнадзор – это было только начало. Я и не предполагала, что у нас столько всяких органов и организаций, которые стоят на страже всего и вся. Никто точно не мог сказать, что за бумаги нужны на мою бандерольку с горстью земли Отечества, в каждом учреждении меня отправляли все дальше: таможня, Ростехнадзор, Росприроднадзор, Роснедра… 

В лаборатории Роспотребнадзора, услышав мою историю, усомнились, что смогут помочь: мы, конечно, даем заключения по составу почвы, ее безопасности, например, перед строительством детского сада, но нам для этого нужно не меньше килограмма грунта, и назад мы ничего не сможем отдать… Ну и стоит это… Цифру мне не рискнули назвать. А в следующем учреждении, услышав про чайную ложку погребального песка, предупредили, что надо будет доказывать, что это не минеральное сырье. Его нельзя вывозить из страны. 

Освященный песок прибавился к горсти земли после отпевания раба божьего Григория в церкви. Он был крещеным, и я хотела, чтоб душа его покоилась с миром в чужой земле.  Бесплодные попытки отправить бандероль пришлось прервать на середине: я уехала на встречу со своими однокашниками в Томск. 

И они меня снова выручили, да так, что теперь их имена навсегда занесены в историю моей семьи.  Оля, староста моей студенческой группы вместе с мужем Гарри Минхом улетали в Германию и вызвались отвезти мой бесценный груз.

Бандероль моя срочно улетела в Москву, а оттуда позвонила Оля: «Мы с Гарри посоветовались и решили заехать на могилу вашего дедушки». Боже мой! Вот какие слова можно найти, чтобы выразить мои чувства? И они это сделали, отложив свои дела, намотав на колеса лишние сотни километров по Германии. 

Вместе с двумя бургомистрами – нынешним -  Бурхардом Шельдом, и прежним - Гельмутом Шмидтом Ольга и Гарри побывали на кладбище советских военнопленных, принесли цветы и горсть русской земли на могилу нашего Григория Василевского. А в ответ отправили мне землю с его могилы. Кажется, вся эта история в Херлесхаузене оставила и у них сильные впечатления. 

Весной, когда сойдет снег, я собираюсь в свой поселок на Ангаре, туда, где покоится моя бабушка. У ее надгробной плиты я рассыплю горсть немецкой земли и пошепчу ей тихо о том, что мои друзья, дай бог им здоровья, навестили на чужбине ее Григория, что его перед этим чинно отпели в церкви Иоанна Предтечи, а за могилой деда ухаживают, как подобает.

Что останется в памяти поколений?

Сегодня найти информацию о погибших в Великую Отечественную войну легче, чем 10-20 лет назад. Я это знаю по своей семейной истории. Вопрос только в том, что сменилось три поколения. Кому придет в голову возобновить поиск деда, прадеда, если их  хотели найти после войны и не нашли? И все-таки. На кладбище, где покоится мой дед 1593 фамилии. Редко у какой могилы можно найти приметы того, что ее навещали. Бросается в глаза обилие азербайджанских, туркменских, узбекских фамилий. Есть грузины, армяне, башкиры, татары и много кого еще. Я нашла в списке красноярцев. По крайней мере, уроженцев Красноярского края:

Тимофей Михайлович Душевский 1921 года рождения из Ново-Егоровки Абанского района; Георгий Константинович Карнаухов 1913 года рождения из деревни Привалихино Кежемсого района, Павел Константинович Мазур 1907 года рождения из деревни Петропавловка-1 Ирбейского района; Потехин Павел Григорьевич, 1921 года рождения, из деревни Игрыш Новоселовского района. Может хотя бы правнуки этих советских солдат узнают правду о них, узнают, что есть место на земле, где можно поклониться своим прадедам. 

Да и нам, спустя 70 лет надо научиться отдавать должное не только героям войны, но и невольным ее жертвам. У нас не принято говорить публично о трагедии пленных - тех, кого жестоко и несправедливо заклеймили в войну как врагов и предателей. Как это ни печально, мы остаемся под властью этих стереотипов и сейчас. Буквально на днях прочитала дискуссию о том, почему в нашей стране не показали фильм о восстании советских военнопленных офицеров-смертников в Маутхаузене. Двадцать лет назад лента «Охота на кроликов» австрийского режиссера Андреаса Грубера стала в Австрии событием, взяла несколько премий, а у нас она практически не известна. И никто ни понимает, почему?

Все просто. Потому что это история о пленных. Потому что отношение к ним за 70 лет мало изменилось. Приказ № 227 – он все еще незримо, через память нескольких поколений действует на нас.

(с)

2015 год

моя мама Светлана Тюльберова.