К "бунтовскому" флэшмобу

Мой скромный вклад во флэшмоб от Елены Веленской "Бунтовать изволите?" (отрывки из произведений, связанные с бунтом. Государственным, общественным или просто личностным).

Есть у меня такая сценка. Я, правда, больше ценю ее за плутовскую проделку Робина Доброго Малого, но по факту там ирландский погром в средневековом корнуольском городке. А погром, тем более, не санкционированный властью, - чем не бунт?

Ближе к вечеру в заезжий дом вернулись еще двое постояльцев — купцы из Арморики, отец и сын. Вести они принесли не особо радостные: волнения в городе продолжали набирать силу. Какие-то разгоряченные молодчики даже вломились в населенное ирландцами предместье — правда, были оттуда с позором изгнаны.

Рассказывая новости, старший из постояльцев смотрел на хозяина с беспокойством и сочувствием: должно быть, узнал о его матери-ирландке. Сам же Меррин тревожился за армориканцев: пожалуй, находиться в заезжем доме было теперь небезопасно для всех. Однако уезжать те не спешили. Похоже было, что они всерьез настроились дать отпор погромщикам.

Внизу, кроме армориканцев и хозяина, оставался только Робин. Одевшись в явно слишком просторную для него рясу и силами Гвен избавившись от волос на лбу, он вдруг каким-то непостижимым образом сделался неотличим от настоящего монаха. Пусть ряса висела на нем мешком, пусть бледный выбритый лоб отличался по цвету от остального лица — всё это совершенно не бросалось в глаза. У Робина изменились и осанка, и взгляд, и манера говорить. Вот только кашель и хрипы в груди никуда не делись.

Тем временем брат Шенах — конечно же, это был он — переодетый в подобранную с горем пополам мирскую одежду, оставшуюся от покойного Давета ап Бренги, обосновался наверху, в одной комнате с Эрком и почтенной Катлин. К удивлению своему, он чувствовал себя в их обществе покойно и уютно. Слушая певучий, так похожий на мунстерский, говор Катлин, брат Шенах временами и вовсе забывал, что находится вдали от родных мест. Почтенная вдова рассказывала ему о жизни британских ирландцев, он слышал знакомые имена гаэльских кланов: И Лахан, Дал Каш — и это казалось ему приветом с родины. Брат Шенах был бы и рад поведать в ответ мунстерские новости, но, увы, ничего толком не знал: уже много лет он почти не покидал обители. Так что пришлось ему вместо этого делиться впечатлениями от своего путешествия на Придайн, казавшегося ему невероятно долгим и трудным. Конечно, упомянул он и о встрече с удивительной саксонкой, почти превратившейся в ирландку.

Отнеслись к рассказу об этой встрече его слушатели вовсе не так, как он ожидал: не умилились преображению дикарки, не восхвалили Господа благочестиво. Странного облика, похожий на лепрекона, однако казавшийся просвещенным и весьма неглупым коротышка-бритт поначалу молчал, лишь пару раз хмыкнул да разок кашлянул. А почтенная вдова, с которой брат Шенах до сих пор так неплохо ладил, и вовсе осерчала на него, заворчала недовольно — разве что с упреками не напустилась. Поначалу он даже не понял, в чем дело, — но коротышка разъяснил. Тот ни ворчать не стал, ни тем паче ругаться, а просто посмотрел на монаха с укоризной, головой покачал да всё ему и высказал:

— Ох, отче! Вот что тебе там на рынке не помолчать было? Не расскажи ты про эту девушку торговцу — глядишь, и нынешней бучи бы в городе не было, и прятаться бы тебе не пришлось, и все ирландцы здешние жили бы себе и дальше спокойно!

Брат Шенах как это услышал, так за голову и схватился — да только как теперь ошибку поправишь? Только и осталось ему что молиться да каяться.

* * *

Непрошеные гости в заезжий дом все-таки заявились. В дверь забарабанили уже в сумерки, когда Меррин ап Давет совсем было успокоился.

— Отворяй по-быстрому, хозяин! — раздалось снаружи. — Не то сейчас дверь разнесем!

Младший из армориканцев вдруг потянулся к поясу, вытащил из ножен кинжал, потрогал пальцем лезвие клинка.

— Обожди, сынок, — шепнул ему второй. — Сначала поговорим.

Дверь содрогнулась от могучего удара: стоявшие за нею ждать явно не намеревались. Старший армориканец и Меррин мрачно переглянулись. Ни один не обронил ни слова.

Тем временем Робин неторопливо поднялся из-за стола, подошел к двери. Посмотрел на хозяина. Тот со вздохом кивнул. Подмигнув ему в ответ, Робин отодвинул засов.

Дверь тотчас же распахнулась. В заезжий дом с топотом ввалилась целая толпа — человек двенадцать, не меньше. Предводитель, невысокий, но широкоплечий парень с красным лицом, вышел вперед, порыскал глазами по зале. Отыскал наконец Меррина, остановил на нем взгляд.

— Эй, почтенный Меррин ап Давет! — выкрикнул он слегка заплетающимся языком. — Тут люди сказывают...

Парень вдруг запнулся. А Меррин, как ни странно, чуточку успокоился. «Почтенный» — значит, в глазах незваных гостей, по крайней мере, их предводителя, он по-прежнему оставался хозяином заезжего дома, человеком уважаемым и даже облеченным немалой властью, освященной обычаем. Да и сам предводитель вдруг почему-то показался ему знакомым. Правда, вспомнить, где он видел этого парня прежде, Меррин никак не мог.

— Сказывают, говорю, у тебя тут ирландцы прячутся — девки какие-то и еще монах с ними, — продолжил между тем предводитель. Толпа зашумела, кто-то в ней вдруг поднял над головой большой плотницкий топор.

— Не, ты не бойся, мы с монахом только поговорим, — чуть смутившись, добавил предводитель. — Коли он настоящий, ничего ему не будет. Мы божьих людей почитаем.

— Что ж, поговорить — это я всегда готов, — тотчас же откликнулся Робин.

Парень удивленно повернулся.

— О! — пробормотал он, уставившись на фигуру в монашеской рясе. — Ты, отче, откуда тут взялся? Я тебя не видел.

— Да во́т, — пожал плечами Робин. — Раз меня ищут — отчего ж не прийти-то? А уж перед таким праздником — и подавно.

Парень пьяно покачнулся, захлопал глазами.

— Что еще за праздник? — переспросил он недоуменно.

— Завтра день святого Могана! — торжественно возгласил Робин и, посмотрев на парня с укоризной, печально добавил: — Разве можно такое забывать, сын мой?

Толпа вдруг замолчала.

— Что, Битек, уел тебя монах? — выкрикнул кто-то в тишине.

Опомнился Битек быстро. Растерянность на его лице сменилась решимостью. Насупившись, он двинулся на Робина. Тот, однако, не только не отступил, но даже не шелохнулся.

Подойдя к Робину вплотную, Битек остановился. Хмыкнул с пьяной удалью:

— Да кто ты такой будешь-то?

— Я-то? — Робин хитро прищурился. — Ты сам сказал. Божий человек. Странствую вот от монастыря к монастырю.

— Пф-ф. — Битек фыркнул, икнул, поморщился. — Странствуешь, значит? Только-то?

— Ну, положим, не только, — невозмутимо ответил Робин. — Еще и несу свидетельство о чуде Господнем добрым христианам. Слыхал ли ты, сын мой, что случилось недавно возле Кер-Ваддона?

Тут Робин набожно перекрестился, потом загадочно посмотрел на Битека.

Тот оживился, пьяно заулыбался:

— О! Чудо — это славно! Рассказывай, отче, рассказывай!

Тут Меррин наконец вспомнил, где прежде видывал этого Битека: в городском соборе. Во время воскресных проповедей тот почти всегда стоял возле самого пресвитерия и самозабвенно, вытянув шею и приоткрыв рот, внимал священнику.

— А случилось вот что, — неторопливо продолжил Робин. — Шла одна благочестивая девушка через прибрежный луг, увидала ветлу, пристроилась отдохнуть в тени. Пристроилась да и задремала. И явились к ней во сне святой Патрик, святой Давид и святой Шор — все трое разом. А надобно сказать, была та девушка ирландкой...

Стоило Робину произнести слово «ирландка», как незваные гости загомонили.

— И тут-то ирландцы вперед всех успели! — перебил Робина высокий толстяк, стоявший позади Битека.

— А что она у саксов забыла? — выкрикнул стоявший подле толстяка рыжий парень с кривым носом.

— Как что? — Робин пожал плечами. — Будто не знаешь о целебных источниках Кер-Ваддона, благословленных самим святым Давидом?

Рыжий парень смущенно кивнул, отступил назад.

— Так во́т, — продолжил Робин. — Потому, должно быть, и заговорил с ней именно святой Патрик, покровитель гаэлов. И объявил он той девушке, что надлежит ей отправиться в Думнонию и передать тамошним бриттам слова вразумления. Потому что возгордились думнонцы своей победой непомерно и позабыли, что не в одиночку изгоняли они язычников-саксов на восток! А ведь благочестивый воин Кэррадок был перенесен к ним волею Господней с берегов Туи, а ведь Мэйрион-освободительница явилась из болот Аннона, а ведь леди Хранительница пришла на Придайн из полых холмов Коннахта! А ведь с морского побережья не раз приходили бриттам на подмогу славные сыны и дочери гаэльских кланов И Лахан и Дал Каш. Так говорил святой Патрик, а святые Шор и Давид стояли рядом и сокрушенно качали головами. А когда та девица пробудилась ото сна, тотчас же у ветлы обломилась большая ветвь, и прямо из дерева явился к ней сам святой Шор — как ему и подобает, в доспехе и при оружии...

— Э... А не выдумала ли она всё это? — снова встрял толстяк.

— Не выдумала. Свидетельствую перед Господом, что я сам видел того рыцаря, — отрезал Робин и решительно перекрестился.

Толпа снова загудела — теперь уже от изумления.

А Робин вдруг поманил толстяка пальцем.

— Подойди-ка сюда, сын мой!

Тот огляделся, с недоумением сделал шаг навстречу.

И тогда Робин запустил руку за ворот своей рясы — и вдруг извлек оттуда блеснувшую бронзой фигурку.

Толстяк растерянно посмотрел на нее, разочарованно протянул:

— Игрушка...

— Игрушка? — загадочно улыбнулся Робин. — Э нет! — и, укоризненно покачав головой, грустно продолжил: — Господь с тобой, сын мой! Разве можно так называть образ святого Шора?

В толпе снова загомонили. Толстяк замер, изумленно уставился на фигурку. Битек побледнел и торопливо, испуганно сотворил крестное знамение.

— А скажи, отче, — вдруг заговорил толстяк снова. — Девица, которой явились святые Давид, Патрик и Шор, — уж не та ли это, что здесь прячется?

Робин удивленно поднял бровь.

— Зачем ей прятаться? Разве ей что-то угрожает?

— Ну, отче... — замялся вдруг кривоносый.

А Битек вдруг взял да и рубанул сплеча:

— А это смотря кто она. Ежели честная ирландка, вроде почтенной Катлин Ник-Ниалл, — разве же мы ее обидим? А ежели изменница — тут уж, отче, не взыщи!

— Верно Битек сказал, — поддакнул толстяк. — Достойную ирландку — не обидим.

Тут Меррин капельку перевел дух: по крайней мере, его матери вроде бы ничего не угрожало.

А Робин — тот аж за голову схватился:

— Что ж вы несете такое, неразумные? Да разве явился бы святой Шор недостойной?!

Битек почесал затылок, потом вдруг хлопнул себя по лбу. Пробормотал испуганно:

— Ох, грех-то какой!

И, торопливо перекрестившись, он громко зашептал на ломаной латыни: — Конви́теор дэ́о омнипоте́нти...1

* * *

Бронзового рыцаря Орли доверила Робину не без сожаления. Когда протягивала ему фигурку, в голове упорно вертелась нелепая мысль: не только рыцаря отдает она сейчас, но и всю свою удачу. И все-таки Орли справилась с собой — даже виду не подала, что огорчена. Ну а как же было поступить иначе? Робин — он ведь такой: раз просит, значит, и правда надо! Да и не насовсем же расставалась она со своим рыцарем — только на время.

А сейчас Орли старательно выполняла Робиново поручение: слушала доносившиеся снизу голоса. Дело это оказалось непростым: попробуй разбери, о чем там говорят, если все кричат, гомонят, перебивают друг друга — да еще и по-британски, да еще и со здешним невнятным выговором, словно рты у них набиты горячей кашей! Одно только и утешало: сам Робин выговаривал слова громко и разборчиво — должно быть, старался нарочно для нее.

Голоса доносились не только снизу. Поневоле Орли то и дело отвлекалась на разговоры, слышавшиеся из-за дверей двух ближних комнат. За одной дверью тихо вещал о своих странствиях мунстерский монах. Время от времени его однообразное бубнение ненадолго сменялось голосами Эрка и старой Катлин. А за второй дверью то тихо переговаривались Этнин, Санни и Гвен, то ручейком звенел тоненький голосок саксонского мальчишки.

Как ни соскучилась Орли по родной мунстерской речи, в рассказ монаха она старалась не вслушиваться — чтобы не отвлекаться. А слушать старую Катлин ей и без того не хотелось. Отношения с ней у Орли не заладились с самого начала, даром что обе были ирландками. Как Орли узнала, что старая хозяйка заезжего дома происходит из И Лахан, так сразу и насторожилась. В окрестностях Корки И Лахан был самым многочисленным кланом. С Дал Каш он вроде как не враждовал, однако и в друзьях тоже не числился. К тому же И Лахан считались родичами эоганахтов — для Орли одного этого было достаточно, чтобы никому из них не доверять. Ну а старуха оказалась то ли наблюдательной, то ли проницательной — а может, ровно так же не доверяла О'Кашинам. Вот и обходили они уже второй день друг друга стороной.

С голосами из второй комнаты вышло еще проще: нечего там было слушать совершенно! Этнин почти всё время молчала, а остальные разговаривали между собой по-саксонски, так что Орли узнавала лишь отдельные слова, да и то сомневалась. Вскоре она перестала и пытаться что-либо понять, и голоса слились для нее в сплошное бессмысленное лопотание.

Между тем обстановка в зале явно изменилась. Доносившийся снизу гомон вдруг приутих. Неожиданно кто-то забормотал на латыни покаянную молитву — Орли с трудом узнала ее из-за непривычного бриттского выговора. Непроизвольно она вдруг принялась вторить молящемуся — и вскоре ею тоже овладело молитвенное настроение, словно бы она находилась сейчас не в неведомом британском городе, а в соседнем с ее Иннишкаррой Корки, не в заезжем доме, а в хорошо знакомой с детства маленькой церквушке. «Ме́а ку́льпа2», — шептала Орли, и перед глазами у нее как наяву вставали все вольные и невольные прегрешения, совершенные ею за последние дни: вот она напоила Этнин запретным элем, вот потеряла ее возле ворот саксонского города, вот ни за что ни про что обидела Робина в первый же день их знакомства...

«...Ад до́минум дэ́ум но́струм3», — прозвучали наконец последние слова молитвы. И во внезапно наступившей тишине вдруг раздался голос Робина:

— Спускайся сюда, благочестивая девушка!

* * *

Робин стоял возле выхода, опершись о стену. Он был необычно бледен, и только на щеках у него горел странный яркий румянец, словно Гвен подкрасила их своими лицедейскими красками. Но красок у Гвен в запасах больше не было — это Орли знала точно. Вид Робина сейчас не просто тревожил ее — пугал.

А со всех сторон Робина обступали незнакомые британцы — молодые парни и взрослые мужчины, по-разному одетые, с ленточками разных кланов, сплошь вооруженные. И, казалось, все они смотрели сейчас не на Робина, а на нее, на Орли, — кто с любопытством, кто настороженно, а кто и с плохо скрываемой угрозой.

— Расскажи о чуде, девушка! — хриплым, незнакомым голосом распорядился Робин и закашлялся.

Вроде договорились они с Робином обо всем заранее, всё обдумали, всё обсудили. Но как же трудно давался Орли этот рассказ! Мучительно борясь с не слушающимся, сопротивляющимся языком, она старательно излагала якобы виденный сон, выдуманный от начала до конца, и чувство вины становилось у нее всё сильнее и сильнее. Очень хотелось самой поверить в рассказываемое, но это никак не удавалось. Справиться с собой помогало лишь одно: непоколебимое доверие Робину. Раз он велел — значит, так надо, значит, другого выхода нет. Правда, когда рассказ дошел до явления образа святого Шорши из ветлы, стало намного легче: здесь врать уже не приходилось. И, странное дело, тут же переменилось и настроение слушателей: насупленные лица стали понемногу разглаживаться, кто-то даже заулыбался.

— Благодарю тебя, благочестивая девушка! — торжественно произнес Робин, едва она закончила свой рассказ. — Храни же этот образ как подобает! — и протянул ей бронзово блеснувшую в свете масляной лампы фигурку.

Приняв ее, Орли поклонилась Робину, перекрестилась. Отступила было назад — но толпа вдруг загудела. И тогда Орли, повинуясь вдруг охватившему ее озарению, вновь подошла к собравшимся вокруг Робина людям и двинулась мимо них, держа драгоценного рыцаря в вытянутой руке. Те благоговейно рассматривали его, набожно крестились.

А Робин одобрительно кивнул ей украдкой, а затем возгласил:

— Так помолимся же верному рабу Божьему и непобедимому мученику святому Шору!

Потом все — и Робин, и хозяин заезжего дома, и двое поднявшихся из-за стола купцов-постояльцев, и те самые британцы — дружно читали молитву, и лишь одна Орли беззвучно шевелила губами, не смея произнести ни слова. Несчастную девушку раздирали противоречивые, никак не совмещавшиеся друг с другом чувства: она сразу и возмущалась устроенным Робином лицедейством, и восхищалась им. О том же, что натворила она сама, Орли и вовсе страшилась думать. Рассказывать про величайших святых небылицы и выдавать их за правду — прежде такое не могло присниться ей и в страшном сне.

Опомнилась Орли, лишь когда незваные гости собрались уходить. Были они к тому времени совсем присмиревшие и смущенные, а их краснолицый предводитель напоследок даже пообещал хозяину привезти бочонок самого лучшего пива — в знак извинения за беспокойство. И покидали залу они тихо-тихо, чуть ли не на цыпочках.

— Ну вот и всё, — устало улыбнулся Робин, едва за британцами закрылась дверь. — Налей-ка, почтенный Меррин ап Давет, нашей отважной Орли Ник-Кормак самую большую кружку...

— Нет-нет, я не могу, — испуганно перебила Орли.

— ...Парного молока: заслужила! — весело договорил Робин, подмигнул Орли — и вдруг снова закашлялся. Кашлял он долго, по его бледному свежевыбритому лбу крупными каплями катился пот.

— Тебе бы самому молочка попить, Робин, — вздохнула Орли. — Теплое молоко — оно от кашля помогает.

— Пустяки, — беспечно мотнул головой тот. — Дома отлежусь.

1Искаженное латинское Confiteor Deo ompipotenti («исповедую Богу всемогущему») — начало покаянной молитвы.

2Моя вина (лат.)

3Господу Богу нашему (лат.)