О бунтах (затишье перед бурей)

«Откажется. Непременно. И всему конец. Ну, да и в бездну» - мысль прошла границей яви и сна, но не встревожила. Наоборот стало легче дышать, хотя, возможно, причиной этому был посвежевший утренний воздух.

Он полежал еще несколько секунд с закрытыми глазами, словно надеялся, что сон вернется, хоть и знал, если мысли пришли в движение, уснуть не удастся. Чувствуя, как с каждой секундой сон уходит все дальше, а явь – трелями проснувшихся птиц, шорохом ветра, свежим влажным воздухом, втекавшим под полог шатра – проступает все отчетливей, он встал с кровати. Поежившись от волглой прохлады накинул на плечи халат, нащупал ногами домашние туфли, привел себя в порядок, оделся и по толстым, коврам прошел к выходу; отдернул полог, слушая как комариным писком звенит утренняя тишина. В утреннем мраке, менее чем в пятидесяти метрах темнели руины пожарища.

Он вышел из шатра. Тут же один из охранников, доселе незримых,  шагнул к нему. Луч фонаря лег на землю, подсвечивая путь. Он знал, что это решение – покинуть  безопасный номер в представительстве и поставить палатку практически в чистом поле, едва не свело его охрану с ума. «Амалгира небезопасна», - твердили ему, но он настоял на своем.  Охрана раздобыла генераторы силового поля и портативные  источники энергии – огородила периметр. К руинам особняка, некогда принадлежащего Ареттару, незамеченной не могла бы проскользнуть и мышь, и  все равно охранники дергались, особенно когда он без предупреждения выходил из шатра.

Амалгира небезопасна. Амалгира ранена, обескровлена и от голода и боли почти обезумела. Намного безопаснее спрятаться за толстыми стенами представительства, закрыться от нее, не видеть и не знать. Но почему-то вернуться в представительство он не мог – даже стены давили. Преследовало ощущение чужого взгляда, нацеленного в спину между лопаток. Ощущение – ничем не подкрепленное, ничем не подтвержденное – было сильнее всех логических построений, доказательств и выкладок, он был уверен – информация утекает. И не его люди виной этим утечкам. Все шло не так и он понимал – находясь в представительстве он ничего с этим не может поделать.

Его решение покинуть безопасную территорию ираскинуть палатку практически в чистом поле чуть не свело с ума и управляющего и охрану, добавляя им головной боли. Должно быть, и сам он показался им полубезумным самодуром. Пусть… так даже лучше. Главное под открытым небом ощущение утечек исчезло и его отпустило. А охрана… охрана на то и нужна – решать неразрешимые задачи.

Да-Деган медленно прошел мимо руин, бросив в их сторону единственный взгляд. Подумал, еще дней семь или десять и завалы будут разобраны. Еще немного и он сможет предать земле останки Рейнара.

Ком встал в горле – вспомнился последний день жизни мальчишки, и от собственной беспомощности Да-Дегана чуть не затошнило, пальцы сами сложились в охранный знак, словно прося прошлое его не беспокоить. Какое там… Мысли невольно возвращались к прошлому. Жгло понимание – Рэй не мог спастись, и в том, что он мертв есть и его вина: это он научил мальчишку ценить жизни тех, кого тот любил. И когда Рейнара поставили перед фактом, что его сопротивление будет стоить жизни отцу и воспитателю, тот сделал выбор.

Да-Дегану хотелось нахлебаться оноа и забыть, что не смог увести от погони, спасти или убить мальчишку милосердно, не отдавая в руки мучителя. Глупости и надежды, что все обойдется, не мог себе простить.

До сих пор стоит ему бросить взгляд на руины и наваливается память, даже дышать не дает – словно ошейник с взрывчаткой все еще обжимает шею, а Энкеле Корхида, крепко держа в ладони дистанционный пульт, щерится в довольной ухмылке, выплевывая слова: «стоит мне выронить этот пульт, Рэй, или просто руке разжаться – бомба взорвется, оторвав головы твоим отцу и воспитателю. Так что придержи коготки, котенок. Что ты пытаешься контролировать меня, я замечу, а заметив, успею расслабить руку».

Подойти бы к руинам, сесть на землю, облегчить боль слезами, только от внимательных взглядов охраны не спрячешься, да и боль эту не выплачешь, не забудешь. Генерал мертв, но та, что отдала распоряжение убить мальчишку жива. И до нее обязательно нужно добраться. Этой змее просто необходимо свернуть шею – чтобы она больше никого не покусала. А вот потом… потом, может быть. И можно будет поддаться всем своим слабостям. Можно будет нахлебаться оноа и все забыть, чтобы начать жить заново.

Да-Деган тихо прошел мимо развалин, глядя на мертвые стволы деревьев опаленных пожаром, груды камней и чудом уцелевший  фрагмент стены с аркой окна, по старой аллее заросшей было кустарником (который заметив что этим путем он ходит к берегу, внимательный управляющий уже распорядился расчистить), вышел на тропку,  ведущую к берегу.

Берег в этой части острова высоко возносился над морем. Ветер дул прямо в лицо, хватал длинные пряди волос, играл с шелком одежды. Ветер был бурен и свеж. Ветер требовал – «отступи», но он шел к берегу, к потемневшим от влаги скалам, возносившимся, казалось прямо из бездны морской – отвесные утесы возвышались над морем почти на две сотни метров, а где-то глубоко внизу неистовствовал прибой. И бездна эта манила.

Один из охранников задержал его, не позволяя подойти к самому краю. Остановившись, Да-Деган смотрел на посветлевшее, предрассветное небо, ожидая, когда солнечный диск вынырнет из воды и, уменьшаясь,полетит к зениту из алого, розово-медного, золотого становясь слепящее-белым и жарким.

Утро. Новый день. Он сорвал травинку, сунул в рот, передвинул из угла в угол, подумал снова, уже не тая от себя правду, что бродила по тонкой границе, боясь из сна прийти в явь. «Он откажется. Но, может, так даже лучше».

Несколько минут Да-Деган стоял, наблюдая за восходом, вслушиваясь в шум прибоя, бившегося в гранит, впитывая по капле жемчужное молоко предрассветья. Потом закрыл глаза, словно вслушиваясь… Тишина.

Странная, невероятная невозможная тишина, которую он, казалось, уже когда-то слышал, была разлита в воздухе, земле и воде. Перед бунтом, - подумалось ему. Я слышал такое однажды перед самым бунтом. Неслышимый скрежет движения шестерен незримого механизма Судьбы. Вот – что это.

Он открыл глаза, приветствуя восходящее солнце. Поклонился – едва заметно, но как господину, отмахнулся от предчувствий, повернулся инеспешно проследовал назад к шатру. Вся прогулка заняла едва две трети часа – привычное время, Так оно и катилось, уже начиная формировать привычную колею -  ранний подъем, встреча рассвета, дела,  легкий обед… потом – снова дела и визиты...

Вернувшись в шатер, он сел разбирать корреспонденцию, доставленную курьером. Таблицы, сводки, биржевые курсы, отчеты шпионов. Важные сведения и пустопорожние сплетни, причудливо сочетались между собой. Он привычно выхватывал главное, отсекал второстепенное. Выискивал скрытый смысл между строк личных писем. Главное – знать, где искать. Курьеры были надежны, шифр, которым он пользовался для переписки с Хаттами Элхасом - тоже. И он был доволен, что дела не требовали его присутствия на Раст-эн-Хейм. Он сейчас должен быть на Рэне.

Суета спасала, отрывая и от предчувствий и от воспоминаний. Особенно – от воспоминаний. Он знал - прошлому место в прошлом, но, знал и то, что прежде его прошлое отпустит его окончательно и бесповоротно – нужно закрыть все дела и отдать все долги. Он должен расставить точки, как бы болезненно это ни было.

Перешагнуть через прошлое, оставив все как есть, все равно, что с разбега прыгнуть с двухсотметровой отвесной стены в море – так же безумно, и, безусловно, смертельно. Прошлое нагонит. Его прошлое его не отпустит. Однажды оно уже настигло – и его светлый солнечный мир был вывернут наизнанку. Изнанка любви – ненависть. И имя ее – Локита.

Он оторвался от корреспонденции, прикрыл глаза, невольно вспоминая визит Ильмана и так царапнувшие слова: «ты поможешь мне отомстить Ордо? Скажи прямо. Поможешь мне убить эту тварь?»

Не помогу, - подумалось вновь, упрямо. - Не помогу.

Не нравилось ему то, как мальчишка склонял его к убийству. Не нравилось слишком многое. Не нравилось так, что хотелось выть волком. Подумалось – то были не просто слова… Не просто.

Более двух недель прошло с того визита, и с каждым днем ощущение опасности лишь нарастает, а ожидание выматывает. Хочется верить, что пуганая ворона и куста боится, и вся причина  копящегося напряжения  лишь в нем самом. Это было бы… оптимально.

Однако, несмотря на весь этот успокоительный бред, меры он принял. Ордо, разумеется, будет в бешенстве, когда узнает. Ордо, разумеется, откажется иметь с ним какие-то дела и ныне и впредь, если откроется – на поле космопорта Акк-Отт, наряду с транспортами, груженными техникой и провизией «для личных нужд» стоят несколько  грузо-пассажирских судов с сотнями отчаянных вояк на борту – закаленными в боях с лигийцами и стычках между Гильдиями, ветеранами, списанными на берег по завершению контракта с «Иллнуанари». Однако, у многих старых псов, не однажды выживших в мясорубках чуйка и опыт, не молодняку чета.

Он прошелся по шатру, разминая ноги, приказал приготовить легкий обед. Убрав корреспонденцию, вышел из палатки. Вскинул голову вверх, глядя на легкие белые облака, беззаботно плывшие по небу. В небе меж облаками можно было утонуть – так глубока была его синь.

Голоса рабочих, переговаривавшихся между собой, вернули его из небесного заплыва. Он посмотрел, как вольнонаемные разбирают завалы – тяжелая работа, но желающих было в избытке – он ведь гарантировал  каждому подрядившемуся еду, медицинское обслуживание и энную сумму денег в валюте Торгового Союза. И эти люди были бы рады, если временная работа стала постоянной.

Подошел управляющий, доложив, что обед готов и Да-Деган проследовал к столу, накрытому под тентом в тени, посмотрел на запеченное мясо и рыбу, сыры, фрукты, вино. Собственной рукой налил форэтминского в бокал, и почувствовал, как помимо воли дрожат его пальцы – словно он сделался немощным старцем.

— Ильмана не нашли? – поинтересовался у управляющего.

Тот виновато покачал головой. Да-Деган недовольно скривился, взял бокал, пригубил. «Один глоток – слово» - выплыло из памяти. А Ильмана не нашли, словно то был не визит, а пьяный бред. Только он не был пьян, ни тогда, ни сейчас, но вдруг захотелось напиться и ни о чем не думать.

Он поставил бокал на стол, понимая, что то, о чем подумал – не выход. Взял в руки кисть сине-черного с сизым отливом винограда, отрывал от кисти виноградины, бросал их по одной в рот, раскусывал, насыщаясь сладостью с едва заметной  ноткою терпкости; время останавливалось – и ветер стих, как обычно, когда солнце подбиралось к зениту. Застыла, словно впаянная в жаркий воздух листва. Он наслаждался и зноем – почти позабытым чувством, когда теплый воздух окутывает тебя и ты пьянеешь – от одного этого жара пьянеешь.

— Принесите холодной воды, - попросил он.

Потом опустился на стул, положил на скатерть голую веточку винограда, вновь вслушиваясь – в голоса, шорох трав под ногами людей и лапками ящерок, не понимая, почему  тишина так беспокоит. Странный трескучий звук, неспешно приближавшийся откуда-то с другой стороны города, заставил его поднять голову, глубоко втянуть ноздрями горячий воздух, словно пробуя его на вкус. Запах напомнил – так уже было. Именно так все и начиналось чуть больше, чем четыре года назад.

Он вскочил, крикнул, привлекая охрану, приказав переформировывать силовую ограду в купол.  Поймал  старшего охранника за грудки, распорядился:

— Резиденция Ордо здесь рядом, всего в паре километров. Распорядись, пошли подкрепление. И… пусть войска с космопорта немедленно выдвигаются в город. Кажется, будет жарко…