Рыжебородый царь Июль

В последний день, когда Июль объезжает свои владения, рыжий конь его ступает так же неспешно, как в начале пути, и тем же нестерпимым  жаром горят золотые бубенчики в медно-красной челке. Конь идет свободно,  он не знает поводьев, а порыжевшие, как шкура скакуна, пропыленные  сапоги всадника лишены шпор. Не нужны Июлю ни поводья, ни шпоры, ни бич,  ни угрозы — слишком могуч царь года, слишком беспределен его свет,  чтобы нуждаться в чьем-то повиновении. Все и так знают, что, хоть  одеяние Июля безыскусно и просто, как одежда селянина, среди месяцев он  выше всех по силе и славе.  

Высок  Июль, широк в плечах, крепко сложен. По лицу его морщины пролегли,  словно русла высохших весенних ручьев в пустыне, но в синих глазах живой  огонь горит. Не молодой огонь приключений и не пламя опыта, а иное  что-то, нездешнее, словно бездна, пронизанная живым огнем. Смотришь в  нее и  
клонишься, клонишься, вот-вот перегнешься и упадешь в  сверкающую необъятность, то почти черную, непроницаемую, то  прозрачно-голубую, а в ней мириады светильников кружат, в сиянии их  дорога видна — куда ведет, не знаешь, но пройти по ней с детства мечтал.
Едет  Июль и едут, летят, бегут за ним вслед духи зноя, похожие на струи  расплавленного стекла, и духи пустыни, что извиваются и сворачиваются,  словно змеи, и бирюзовые девы летних озер, и веселые духи оазисов в  венках из тутовых и виноградных листьев, и джинны с толстыми ногами,  крючковатыми носами и синими лицами, что обитают в развалинах древних  городов и в подземных ходах под курганами. И все они славят своего царя и  его царицу, Владычицу летних ночей, перед чьей красотой умолкают лучшие  из поэтов, а мудрость превосходит все знания этого мира. Рыжебородый  царь Июль дотрагивается легко до руки Владычицы ночи, взгляды их  встречаются, и вечер, последний вечер кануна августа, словно гроздь  лилового винограда, падает на землю