Персонаж-трикстер
Автор: Гилберт СавьеДолго ходил вокруг да около этого флешмоба, запущенного Fenix Antureas - и есть у меня такой герой, да отрывка подходящего нет, разве что коротенькое упоминание о нем от другого персонажа, - а потом вспомнил, что он сам рассказывал собственную историю по-разному в разных ситуациях. Очень по-трикстерски, и это только лишь одно из его проявлений. Вот этой историей и поделюсь.
Мой трикстер, как уже догадались читатели - банкир Голденберг.
— Париж зимой уныл. Лучше бы ваша встреча с ним произошла весной, когда он в нежной зелени и розово-белой пене цветов. От первого впечатления зависит, полюбите ли вы город или же он останется в вашей жизни лишь страницей и случайным антуражем.
— Барон хочет сказать, что он влюбился в Париж с самого первого мгновения, когда попал в него в юности, — улыбнулась Ариан, взглянув на Эрику и предвосхищая историю банкира.
— Это была любовь с первого взгляда, и, признаюсь вам по секрету, взаимная. Чудный, потрясающий, очаровательный, невероятный майский рассвет. Я вышел из дорожной кареты с маленьким саквояжем — в нем было все, что я имел на тот момент — и я понял, что этот город — моя Земля Обетованная, любовь всей моей жизни. Он непременно станет моим, и только в нем я умру. Вы знаете, что значит для еврея найти дом?
— Барон, то же самое вы рассказывали о Вене, — подмигнув барону, громко прошептал судья.
— Серьезно? Но мы же с вами не в Вене, и в Вене я умирать не собираюсь, — еще шире улыбнулся барон. — Я люблю приезжать в новый город на рассвете, потому наши с ним встречи всегда душевны и трепетны. Впрочем, Карлов мост в Праге впечатлил меня даже ночью, сверкая огнями, отражающимися от водной глади Влтавы, затмевая россыпь созвездий небесного купола. Я даже попросил извозчика остановиться на мгновение, пытаясь сохранить в сердце эту красоту. Жаль, что невозможно запечатлеть в веках то, что поразило нас в одно мгновение.
— От чего вы бежали?
— А вы? — перехватил его взгляд Гиллис.
Глаза Голденберга на миг расширились от удивления — он не ожидал такого вопроса, — а по лицу пробежала тень улыбки, тут же погасшая, растворившаяся в мимолетном вздохе. Через несколько долгих секунд он отвел глаза и тихо спросил:
— Вы знаете, что такое погромы?
— Нет.
— Когда вырезают целые семьи тех, кто отличается от остальных. Тех, кто исповедует другую религию, кто чтит другие традиции. Кто еврей. Когда истязают мужчин, насилуют женщин, вспарывают животы беременным, разбивают о стены головы младенцев. Когда сжигают дома, заколотив внутри хозяев — детей, стариков. Когда на месте еврейского поселка остаются горящие руины, а запах паленой плоти разносится на километры вокруг. — Голденберг плеснул себе вина, чтобы смочить пересохшее горло. — Мне было семнадцать, когда Королевство Польское и Великое княжество Литовское — мою родину — решили поделить между собой Российская империя, Германское королевство Пруссия и Австрийская монархия Габсбургов, — продолжал барон. — И спустя двадцать лет она перестала существовать. А тысячи евреев были убиты лишь за то, что в этой стране они имели свободу вероисповедания и были равны со всеми остальными. В тот день мы вместе со стариком-ювелиром, у которого я был в подмастерьях, уезжали в город. Вернулись только поздней ночью — и не узнали наш поселок. Старик остался в повозке — стало плохо с сердцем, а я побежал домой. Отец, мать, младшие братья. Я увидел их… — барон на мгновение запнулся, но тут же продолжил, — выпотрошенные тела во дворе. До сих пор не могу понять, как не лишился разума от собственного вопля и отчаяния, которое захлестнуло меня. Те, кто сделал это — наемное казачье войско Екатерины — уже уехали, лишь потому меня никто не услышал и не пришел добить. А жаль. Не знаю, сколько прошло времени. Я обошел все дворы — и везде было то же самое: пылающие дома, лужи крови, убитый скот, мертвые тела. Все те, кого я знал с детства — все были мертвы. Не помня себя, не видя от слез ничего вокруг, добрел до повозки, к единственному живому человеку во всей округе. Пока еще живому. Старик уже задыхался, я еле разобрал слова. Он молил меня позаботиться о его дочери, живущей в соседнем селе, и ее детях. А потом умер. Я закрыл его остановившиеся глаза, забрал саквояж, выпряг из повозки лошадь…
Гиллис смотрел на Голденберга — и не узнавал его. Вернее, узнавал в нем того опустошенного, изломанного жизнью человека, с кем беседовал тет-а-тет два дня назад, кого искал весь сегодняшний день за напускной веселостью и шутовством. Барон говорил спокойно, словно бы равнодушно, но за его словами стояла такая понятная Гиллису боль, такое знакомое отчаяние.
— Я гнал лошадь, что есть мочи, — продолжал барон, — надеялся, что их поселок не тронули, но не успел. Вернее, успел в самый разгар бойни. И я испугался. Я никогда не считал себя трусом, но в тот момент не выдержал — развернул коня и поскакал за запад. Все дальше и дальше. Может быть, кто-то из них был еще жив — ведь я же остался жив, — может быть, я смог бы кого-нибудь спасти… Сменялись страны, менялись лошади и извозчики. Я вздрагивал от каждого резкого звука или окрика. Я прикрылся выдуманным именем, чтобы никто не узнал, к какому народу я принадлежу, хотя чем дальше от родных мест я находился, тем легче дышалось. Остановился только здесь, в Париже.
— Весной. Ранним утром, — произнес Гиллис, вспомнив слова барона на приеме. Так вот что стояло за его забавными рассказами про знакомство с новыми городами исключительно на рассвете. Видимо, страх его был так силен, что он боялся путешествовать среди бела дня.
— В мае шестьдесят девятого, — подтвердил Голденберг.
— Вы сильный человек, Айзек. — Слова сочувствия казались неуместными, даже несмотря на их искренность.
— Это очень старая история, о ней мало кто знает.
— И мало кто догадается, — покачал головой Гиллис. Барон на приеме упоминал о том, как приехал в Париж, преподнося все как забавный анекдот, а на самом деле за этим стояла его личная трагедия. Он бы так не смог.
— Вы спросили, от чего я бежал. — Барон потер висок пальцами. — Получается, что от смерти.
Гг слушает рассказ барона.
