Пётр Первый и Космос

Тогда мы курили все. Ну, или почти все, не думая о ЗОЖ, вреде легким и раке. Девяностые еще не убили систему детско-юношеского спорта, заниматься было где, но подростков тянуло во взрослую жизнь. А сигарета, как не крути, прямое отражение типа твоей самостоятельности. Даже если прячешься сам или прячешь ее от взрослых.

Мне разрешала курить мама. Мама моя женщина мудрая и, вполне понимая весь характер своего сына, решила, что так будет проще. Сложностей ей хватало, чего уж. Остаться вдовой с двумя детьми куда как не просто, особенно, если на дворе все еще идет приватизация, бригады чаще всего не строительные, капитализм дикий, а ты просто преподаватель. 

Дед мой, Сергей Макарович, начавший воевать в восемнадцать под Сталинградом, прошел Великую Отечественную до Варшавы, форсировал Вислу, получив на оставшуюся жизнь вторую Красную Звезду и осколки у плеча. Мы с ним сидели на кухне моего непутевого, но доброго, дядьки-алкоголика и курили. Дед «Приму», я «Петра Первого». Поразить деда чем-то было крайне сложно, но еще не ускакавшее в никуда детство требовало выхода, и язык-помело понес рекламные слоганы о сигаретах в черной пачке с желтым орлом. 

- Настоящий мужской вкус, о как, слышь, дед?!

Дед, уже не такой прямой, жесткий и суровый, как был всегда, только ворчал. Понять всю странную грусть в его глазах тогда было просто нереально. Жизнь учит многому, дает и дарит опыт с пониманием, только, чаще всего, слишком поздно. Жизнь вообще штука несправедливая, но понимаешь это чересчур «потом». 

Дед курил свою «приму», в стареньком и все равно ярком сине-белом свитере с горлом, смотрел на ухайдаканную и всегда неприбранную квартиру своего сына, глядел на меня, сына своей дочери, несущего самую натуральную пургу и еще не видевшего будущего. Дед, как-то так вышло, будущее мое видел куда ярче и четче меня самого. 

И оказался прав. Даже неудивительно. 

Пролетел с поступлением после одиннадцатого, как фанера над Парижем.

Пошел в каблуху, учиться совершенно ненужной профессии и ждать весны. 

Получил повестку от военкома и, как-то обыденно и дико, отправился в армию.

Дед умер за полгода до моих первых криво намотанных портянок и вкуса «примы», ставшего нужным, вкусным и куда уж как мужским. 

Как-то, зимой девяносто девятого, вернувшись из Дагестана, мы с Гризли переворачивали нашу каптерку, разбирая оставшиеся от уволившегося каптера завалы. Дерьма хватало, мы были совсем молоды, духи к нам еще не приехали, снабжение было лажовым, а мы наткнулись на настоящие сокровища. 

Тревожные пакеты, толстые и пластиковые, запаянные утюгом и хранившие в себе сопревшие нитки с иголками, кусок простыни на подшиву, перемолотые в труху старые обеззараживающие таблетки и по пачке наших самых любимых сигарет без фильтра. Вопрос о вскрытии пакета, где болталась бумажка, подписанная уже неизвестным нам старлеем, даже не стоял. Нож в хорошей кладовке есть всегда.

Примины, ставшие овально-плоскими, заплесневели. Натурально, в зеленую крапинку и даже пятнышки. Думаете, не стали курить? Вот тут вы ошибаетесь. Таскать что-то из полка и продавать за-ради покурить особо было нечего. Да и карма не позволяла. Да и что упрешь из части в город, в живой и огромный Краснодар, чего там не видели? Аккумулятор с БТР-а подешевке? Так мы и не служили в автороте и не охраняли автопарк. 

- Ну, с Новым годом, Манасып! Держи!

Мазур, кубически-коренастый, как всегда с шапкой, странно-лихо держащейся на затылке, раздавал подарки. Новый Год стучался в затянутые всем возможно-теплым окна нашей палатки на сорок человек, а картонные коробки уже стали привычными. 

- Космос. – Коля крутил в руках пачку голубоватых сигарет с кораблем «Союз» и хмурился. «Космос» Коля откровенно не любил. 

Мы торчали посреди голого поля в Чечне, прямо напротив Аргунского ущелья и выбирать не приходилось. «Космос» закончился уже к вечеру и запасливый Коля, принесший недавно со второго батальона пачек сорок усманьской горлодерки был самым настоящим Суперменом. Ну, или Бэтменом на худой конец. 

Через полгода, стоя на небольшой площади своего родного Отрадного и жуя фильтр «Винстона», мне было странно грустно. 

«Петр Первый» за два года превратился в ощутимую какашку.

Гражданка вдруг казалась не такой уж и клевой.

Война стала родной, близкой и тянула назад. 

И просто хотелось поговорить с дедом. И даже стрельнуть у него «примы».