Нужен ли пролог

Года три назад.

У коляски расшатано колесо.

Скрипит, вихляется. Коляску толкают с усилием, преодолевая сопротивление. Кто? Неважно. Подручный.

Ее руки лежат на подлокотниках расслабленно, как у куклы. Как у барби, кисти лодочками: парализованные мышцы-сгибатели сильнее разгибателей.

Глаза живые. В уголках — слезы.

Не моргает.

Не может.

Бледная, как смерть. И нос в веснушках.

— Тэун, выходи, — смеется дядюшка, так по-доброму смеется, улыбается ему, как неразумному ребенку, — выходи, родной. 

В дядюшке столько магии, что она заполняет площадку, стелется в ногах темным, душным туманом, льется вниз, водопадом с площадки, зыбким ковром на тысячу тысяч ступеней.

На самом деле их двести девяносто три. Двести девяносто три ступени нужно преодолеть, чтобы оказаться на площадке у входа в колумбарий. Двести девяносто три ступени — а потом пересечь площадку, открыть дверь, подняться на второй этаж по еще одной лестнице, зайти в одну из многих комнат и открыть ячейку.

Там было сокровище.

Никто его не охранял.

Только портреты мертвых и урна с их прахом.

Но и они неплохо справились.

Дядюшка хочет сокровище себе. Вот, как порядочный дракон, подогнал на обмен принцессу. Роняет тяжелые веки, вытягивает голову на мощной шее, ящер. Взял след.

— Бросай дурить, Тэун. Я знаю, где ты. 

— Снимаю шляпу, — отвечает Тэун.

И правда — снимает. И появляется из неоткуда, магический туман лижет его ноги, ластится к сильному. Тэун токкэби, в правой руке у него дубинка. Настоящая дубинка токкэби, только обращались с ней неподобающе. В бурых пятнах, во вмятинах — бейсбольная бита в руках яначи, никогда не игравшего в бейсбол.

Он волочит ее за собой, скребя по камням площадки. 

В левой руке — кэпи. Кэпи-неведимка. 

— У меня твоя жена.

Гоблин останавливается в трех шагах от дракона. Хотя — еще не дракона, змея. Чтобы змей стал драконом, ему нужна жемчужина. Чтобы обрести жемчужину…

…токкэби растопчут по пути.

Подручные — полукругом, как статуи. Не вмешиваются, не мешают. Присутствуют. Демонстрация силы.

Батарейки.

Токкэби снимает со спины рюкзак, не спеша открывает переднее отделение и запихивает туда кэпи.

— Я вижу. — говорит он, и возвращает рюкзак на плечи, перехватывает дубинку двумя руками. — А дальше что?

Руки у него чуть дрожат, и он досадливо цокает, крепче сжимает дубинку побелевшими пальцами. Повторяет упрямо, глядя на дядюшку исподлобья.

— Дальше-то что?

Мелковат он супротив дядюшки. Токкэби вообще мелковаты.

— Мне дубинку, тебе жену. Все просто. Я оставлю вас в покое. Какая-никакая семья. Хоть могли бы и позвать на свадьбу. Я обижен.

— Не было свадьбы. — театральный поклон, почти кивок, жест неуважения, — Так, расписались… Нахрена тебе дубинка? Ты ж ее даже не удержишь? — за вызовом в голосе прячется отчаяние.

— Так ты тоже, — ласково отвечает дядюшка, — оказываю тебе услугу. Храню молодую семью от опасной штуки. Исполняю свой долг, можно сказать. Давай, родной. Просто отдай дяде бяку.

Он протягивает руку.

— Забирай.

На лице дядюшки читается удивление. Так просто? Шаг вперед.

Токкэби замахивается битой, и своя магия мешается с чужой, закручивается вихрем, бьется в щиты подручных, плещется, гудит, разозленная, сминает одного, второго, щиты лопаются со звоном, хрустят кости. Магия токкэби размазывает людей, как пластилин. Дядюшка кривится, сплевывает желчью под ноги, вскидывает руку, высасывая из мира силу и краски, и его щит перестает трещать под напором, загорается ровным светом, гладкий, как зеркало. Подручный-за-коляской падает на колени, булькая горлом, кашляя кровью, выпитый, коляска кренится — колесо над пропастью, мгновение колебания в хрупком равновесии растягивается в вечность… Безвольное тело брошенной куклой катится по ступеням…

Двести девяносто три ступени вниз.

Тысяча тысяч, если считать ребрами.

Но вниз — проще, чем наверх…

Он...