Как поссорились два классика русской литературы

25 июня 1861 года Лев Николаевич Толстой написал в своём дневнике следующее:

"Замечательная ссора с Тургеневым; окончательная — он подлец совершенный, но я думаю, что со временем не выдержу и прощу его."

8 октября того же года в дневнике Толстого появилась такая запись:

"Вчера получил письмо от Тургенева, в кот[ором] он обвиняет меня в том, что я рассказываю, что он трус, и распространяю копии с письма моего. Написал ему, что это вздор, и послал сверх того письмо: Вы называете мой поступок бесчестным, вы прежде хотели мне дать в рожу, а я считаю себя виноватым, прошу извинения и от вызова отказываюсь."

Чем же были вызваны эти заметки и о какой ссоре идёт речь? Ведь вернувшись из Севастополя в 1855 году, Лев Николаевич даже жил в Санкт-Петербурге с 21 ноября в той квартире на Фонтанке у Аничкова моста в доме Степанова, которую снимал тогда Иван Сергеевич. А Тургенев после первой встречи с Толстым восторженно написал Василию Петровичу Боткину:

"Что это за милый человек, а уж какой умница! И мне приятно сказать, что, явясь прямо с железной дороги к Тургеневу, он объявил, что желает ещё видеть меня. И тот день мы провели вместе и уж наговорились! Милый, энергический, благородный юноша — сокол!.. а может быть, и — орёл. Он показался мне выше своих писаний, а уж и они хороши."

Правда, в дневнике Льва Николаевича уже 7 февраля 1856 года появилась запись:

"Поссорился съ Тургеневымъ..."

О том, из-за чего произошла эта ссора, можно узнать из письма Николая Алексеевича Некрасова к Василию Петровичу Боткину от 7 февраля 1856 года:

"Но какую чушь, брат, нёс он [Толстой] вчера зa обедом! Чорт знает, что у него в голове! Он говорит много тупоумного и даже гадкого. Жаль, если эти следы барского и офицерского влияния не переменятся в нём".

А 12 марта 1856 года Лев Николаевич написал:

"Съ Тургеневымъ я кажется окончательно разошелся."

Сам Иван Сергеевич же в разговоре с Афанасием Афанасьевичем Фетом описывал Толстого так:

"Вернулся из Севастополя с батареи, остановился у меня и пустился во все тяжкие. Кутежи, цыгане и карты во всю ночь; а затем до двух часов спит, как убитый. Старался удерживать его, но теперь махнул рукой".

Лев Николаевич Толстой в военном мундире. Фотография сделана в ателье Сергея Львовича Левицкого 15 февраля 1856 года.

Сотрудники журнала "Современник". Лев Николаевич Толстой стоит за Иваном Сергеевичем Тургеневым. Фотография сделана в ателье Сергея Львовича Левицкого 15 февраля 1856 года.

Толстой, вернувшийся с войны, воспринимал жизнь не так, как большинство столичных интеллектуалов, не так, как Тургенев. Из-за этого между ними постоянно возникали какие-то трения и разногласия. Но так же быстро, как возникали, они и развеивались при следующих встречах. Хотя такого восторга, как при знакомстве, уже не появлялось, между писателями сформировалась сложная эмоциональная связь.

16 ноября 1856 года Тургенев написал Толстому:

"Я чувствую, что я люблю Вас как человека (об авторе и говорить нечего); но многое меня в Вас коробит..."

А Лев Николаевич 8 апреля 1857 года отметил в своём дневнике:

"Проснулся в 8, заѣхалъ къ Тургеневу. Оба раза, прощаясь съ нимъ, я, уйдя отъ него, плакалъ о чемъ-то. Я его очень люблю. Онъ сдѣлалъ и дѣлаетъ изъ меня другаго человѣка."

Вот такими порывистыми и неоднозначными были взаимоотношения этих двух русских писателей.

А теперь отвернёмся ненадолго от них и обратимся к жизни третьего литератора.

27 января 1858 года Афанасий Афанасьевич Фет вышел в отставку после двенадцати с лишним лет воинской службы. По традиции того времени, перед увольнением его произвели в чин гвардейского штабc-ротмистра. Будучи человеком деятельным и предприимчивым, Фет в 1860 году купил на средства из приданого жены имение Степановка в Мценском уезде Орловской губернии. Он стал обладателем 200 десятин пахотной земли и деревянного одноэтажного дома под соломенной крышей (семь комнат с кухней). 

Приведя свою усадьбу в порядок, Афанасий Афанасьевич охотно приглашал к себе в гости соседей-помещиков и друзей-литераторов. 26 мая 1861 года к нему приехал из Спасского Иван Сергеевич Тургенев, а из Никольского — Лев Николаевич Толстой. Встреча сначала проходила в теплой и дружественной атмосфере. Обе гостя с удовольствием остались ночевать в Степановке. А наутро между Толстым и Тургеневым произошла словесная пикировка, переросшая в горячее столкновение. Вот как описывал этот инцидент сам Афанасий Фет:

"Утром в наше обычное время, т. е. в 8 часов, гости вышли в столовую, в которой жена моя занимала верхний конец стола за самоваром, а я, в ожидании кофея, поместился на другом конце, Тургенев сел по правую руку хозяйки, а Толстой по левую. Зная важность, которую в это время Тургенев придавал воспитанию своей дочери, жена моя спросила его, доволен ли он своей английской гувернанткой. Тургенев стал изливаться в похвалах гувернантке и между прочим рассказал ей, как гувернантка с английскою пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою дочь его может располагать для благотворительных целей. 

— Теперь, — сказал Тургенев, — англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности.

— И это вы считаете хорошим? — спросил Толстой.

— Конечно; это сближает благотворительницу с насущною нуждой.

— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.

— Я вас прошу этого не говорить! — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.

— Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден, — отвечал Толстой.

Не успел я крикнуть Тургеневу: "перестаньте!", как, бледный от злобы, он сказал: "Так я вас заставлю молчать оскорблением".

Софья Андреевна Толстая, со слов мужа, в дневниковой записи от 23 января 1877 года сообщала другой вариант последней фразы Тургенева: 

"А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу".

Если верна формулировка Софьи Андреевны, то это похоже оскорбление третьей степени, "оскорбительные агрессивные действия одной стороны по отношению к другой, а также угроза их совершить". За такое дворянин уже имел право потребовать сатисфакции.

Но вернёмся к рассказу Афанасия Фета:

"С этими словами, — рассказывает далее Фет, — он [Тургенев] вскочил из-за стола и, схватившись руками за голову, взволнованно зашагал в другую комнату. Через секунду он вернулся к нам и сказал, обращаясь к жене моей: "Ради бога извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь". С этим вместе он снова ушел.

Поняв полную невозможность двум бывшим приятелям оставаться вместе, я распорядился, чтобы Тургеневу запрягли его коляску, а графа обещал доставить до половины дороги к вольному ямщику."

Тургенев поехал к себе в Спасское, а Толстой — в Новосёлки к Ивану Петровичу Борисову. Из дома Борисова Лев Николаевич, который посчитал, что поступок Ивана Сергеевича оскорбил не только его, но и семью Фетов, написал Тургеневу следующее письмо:

"Надеюсь, что ваша совесть вам уже сказала, как вы не правы передо мной, особенно в глазах Фета и его жены. Поэтому напишите мне такое письмо, которое бы я мог послать Фетам. Ежели же вы находите, что требование мое несправедливо, то известите меня. Я буду ждать в Богуславе."

На это послание Иван Сергеевич ответил сразу же, как только получил. И утром 28 мая 1861 года в Новосёлки с нарочным отправилось такое письмо, сочинённое Тургеневым предыдущим вечером:

"Милостивый государь, Лев Николаевич! В ответ на Ваше письмо я могу повторить только то, что я сам почел своей обязанностью объявить Вам у Фета: увлеченный чувством невольной неприязни, в причины которой теперь входить не место, я оскорбил Вас безо всякого положительного повода с Вашей стороны и попросил у Вас извинения. — Это же самое я готов повторить теперь письменно — и вторично прошу у Вас извинения. — Происшедшее сегодня поутру доказало ясно, что всякие попытки сближения между такими противоположными натурами, каковы Ваша и моя, не могут повести ни к чему хорошему; а потому я тем охотнее исполняю мой долг перед Вами, что настоящее письмо есть, вероятно, последнее проявление каких бы то ни было отношений между нами. От души желаю, чтоб оно Вас удовлетворило, и заранее объявляю свое согласие на всякое употребление, которое Вам заблагорассудится сделать из него.

С совершенным уважением, имею честь остаться, Милостивый Государь! Ваш покорнейший слуга

Ив. Тургенев."

Вот только Толстой уже уехал из Новосёлок в Богослово, где долго ждал ответа на постоялом дворе, где остановился, а потом написал Тургеневу новое письмо, текст которого не сохранился. Но Софья Андреевна рассказывала со слов мужа, что "оттуда Лев Николаевич послал за ружьями и пулями, а к Тургеневу — письмо с вызовом за оскорбление. В письме этом он писал Тургеневу, что не желает стреляться пошлым образом, т. е. чтобы два литератора приехали с третьим литератором, с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским, а желает стреляться по-настоящему и просит Тургенева приехать в Богослов к опушке леса с ружьями".

Лев Николаевич Толстой в 1861 году. Фотография И. Жерюзе. Брюссель.

Толстой разозлился не на шутку. Вызов на дуэль — это крайняя мера. Её последствия могут быть необратимыми. Софья Андреевна позднее написала, что "Всю ночь Лев Николаевич не спал и ждал. К утру только пришло письмо от Тургенева".

А человек Ивана Сергеевича доставил письмо своего барина в Новосёлки, откуда утром Иван Петрович Борисов лично отвёз его отправителю. И лишь тогда Тургенев понял, что допустил оплошность. Он приписал к своему письму ещё несколько строчек:

"Иван Петрович сейчас привез мне мое письмо, которое мой человек по глупости отправил в Новоселки, вместо того, чтобы отослать его в Богослов. Покорнейше прошу Вас извинить эту невольную неприятную оплошность. 

Надеюсь, что мой посланный застанет Вас еще в Богослове".

После этого послание Тургенева спешно отвезли в Богослово.

Получив это письмо, Толстой на его обратной стороне написал Афанасию Фету:

"Я не удержался, распечатал еще письмо от Г. Т[ургенева] в ответ на мое.

Желаю вам всего лучшего в отношении с этим человеком, но я его презираю, что я ему написал, и тем прекратил все сношения, исключая, ежели он захочет, удовлетворения. Несмотря на всё мое видимое спокойствие, в душе у меня было не ладно; и я чувствовал, что мне нужно было потребовать более положительного извинения от Г-на Тургенева, что я и сделал в письме из Новоселок. Вот его ответ, которым я удовлетворился, ответив только, что причины, по кот[орым] я извиняю его, не противоположности натур, а такие, которые он сам может понять. Кроме того, по промедлению, я послал другое письмо довольно жестокое, с вызовом, на которое еще не получил ответа, но ежели и получу, то не распечатав возвращу назад. Итак, вот конец грустной истории, которая ежели перейдет порог вашего дома, то пусть перейдет и с этим дополнением."

Тургенев же, получив второе, более разгневанное письмо Толстого с вызовом на дуэль, ответил так:

"Ваш человек говорит, что вы желаете получить ответ на ваше письмо; — но я не вижу, что бы я мог прибавить к тому, что я написал. Разве то, что я признаю совершенно за вами право потребовать от меня удовлетворение вооруженной рукой. Вы предпочли удовольствоваться высказанным и повторенным моим извинением — это было в вашей воле. — Скажу без фразы, что охотно бы выдержал ваш огонь, чтобы тем загладить мое действительно безумное слово. То, что я его высказал, так далеко от привычек всей моей жизни, что я могу приписать это ничему иному, как раздражению, вызванному крайним и постоянным антагонизмом наших воззрений. — Это не извинение, я хочу сказать — не оправдание, а объяснение. — И потому, расставаясь с вами навсегда, — подобные происшествия неизгладимы и невозвратимы, — считаю долгом повторить еще раз, что в этом деле правы были вы, а виноват я. Прибавляю, что тут вопрос не в храбрости, которую я хочу или не хочу показать, а в признании за вами права привести меня на поединок, разумеется, в принятых формах (с секундантами), как и права меня извинить. Вы избрали, что вам было угодно, и мне остается покориться вашему решению.

Снова прошу вас принять уверение в моем совершенном уважении. Ив. Тургенев"

На это уже более или менее успокоившийся Лев Николаевич ответил коротко:

"Вы меня боитесь, а я вас презираю и никакого дела с вами иметь не хочу".

Злость прошла, а настаивать на поединке без секундантов было глупо. Общие знакомые из числи творческой интеллигенции России просто бы не поняли такого. Так что Толстой предпочёл не доводить дело до дуэли.

Обиженный Тургенев 5 июня 1861 года написал Фету: 

"Любезнейший Афанасий Афанасьевич. Позвольте вам написать — надеюсь окончательное слово в известном вам неприятном деле. Оказывается, что граф Толстой оскорбился формализмом моих извинений. — Быть может, он прав; но, желая, прежде всего, быть искренним — я не мог извиниться иначе. Моя обязанность состояла в том, чтобы сделать эти формальные извинения как можно более полными, несомненными и гласными — и я так и сделал. Граф Толстой мог не принять такого рода извинения; по требовать другие — или, приняв их, оскорблять меня — уже выходило из черты того, что я признаю его правом. — Однако, так как вызвать его было бы с моей стороны и смешно и странно, притом же я чувствую, что в его раздражении есть сторона законная, — то мне не остается ничего более, как предать это дело забвению — и предоставить графу Толстому судить обо мне как ему угодно. 

Остаюсь любящий вас Ив. Тургенев".

В сентябре 1861 года Тургенев написал Толстому разгневанное послание:

"М. Г. Перед самым моим отъездом из Петербурга, я узнал, что вы распространили в Москве копию с последнего вашего письма ко мне, причем называете меня трусом, не желавшим драться с вами и т. д. Вернуться в Тульскую губ. было невозможно, и я продолжал свое путешествие. Но, так как я считаю подобный ваш поступок после всего того, что я сделал, чтобы загладить сорвавшееся у меня слово — и оскорбительным и бесчестным, то предваряю вас, что я на этот раз не оставлю его без внимания» и, возвращаясь будущей весной в Россию, потребую от вас удовлетворения. Считаю нужным уведомить вас, что я известил о моем намерении моих друзей в Москве для того, чтобы они противодействовали распущенным вами слухам. И. Т."

8 октября 1861 года Лев Николаевич ответил на него так:

"Милостивый Государь,

Вы называете в письме своем мой поступок бесчестным, кроме того, вы лично сказали мне, что вы "дадите мне в рожу", а я прошу у вас извинения, признаю себя виноватым — и от вызова отказываюсь.

Гр. Л. Толстой."

Переписка между Львом Николаевичем и Иваном Сергеевичем прекратилась, но Афанасий Афанасьевич Фет пытался примирить бывших друзей. В результате, в январе 1862 года досталось и ему:

"Тургенев — подлец, которого надобно бить, что я прошу вас передать ему так же акуратно, как вы передаете мне его милые изречения, несмотря на мои неоднократные просьбы о нем не говорить.

Гр. Л. Толстой.

И прошу вас не писать ко мне больше, ибо я ваших, так же как и Т[ургене]ва, писем распечатывать не буду."

Но уже через короткое время, встретив Фета на театральном маскараде, Лев Николаевич подошёл к Афанасию Афанасьевичу и сказал:

— Нет, на вас сердиться нельзя!

После чего протянул Фету руку, которую тот пожал.

А 9 октября 1862 года в адрес Афанасия Афанасьевича было отправлено очень эмоциональное и очень дружелюбное письмо:

"Фетушка, дядинька и просто милый друг Афанасий Афанасьевич. — Я две недели женат и счастлив и новый, совсем новый человек. — Хотел я сам быть у вас, но не удается. Когда я вас увижу? Опомнившись, я дорожу вами очень и очень,и между нами слишком много близкого, незабываемого — Николенька, да и кроме того. Заезжайте познакомиться со мной. Целую руку М[арьи] П[етровны]. — Прощайте, милый друг. Обнимаю вас от всей души.

Л. Толстой."

Примирение с Тургеневым произошло лишь весной 1878 года. 6 апреля Лев Николаевич написал своему бывшему другу:

 "Иван Сергеевич!

В последнее время, вспоминая о моих с вами отношениях, я, к удивлению своему и радости, почувствовал, что я к вам никакой вражды не имею. Дай бог, чтобы в вас было то же самое. По правде сказать, зная, как вы добры, я почти уверен, что ваше враждебное чувство ко мне прошло еще прежде моего.

Если так, то, пожалуйста, подадимте друг другу руку, и, пожалуйста, совсем до конца простите мне всё, чем я был виноват перед вами.

Мне так естественно помнить о вас только одно хорошее, потому что этого хорошего было так много в отношении меня. Я помню, что вам я обязан своей литературной известностью, и помню, как вы любили и мое писанье и меня. Может быть, и вы найдете такие же воспоминания обо мне, потому что было время, когда я искренно любил вас.

Искренно, если вы можете простить меня, предлагаю вам всю ту дружбу, на которую я способен. В наши года есть одно только благо — любовные отношения с людьми. И я буду очень рад, если между нами они установятся.

Гр. Л. Толстой."

Тургенев ответил 8 мая не менее дружелюбно:

"Я только сегодня получил Ваше письмо, которое вы отправили post-restante [до востребования]. Оно меня очень обрадовало и тронуло. С величайшей охотой готов возобновить нашу прежнюю дружбу и крепко жму протянутую мне Вами руку. Вы совершенно правы, не предполагая во мне враждебных чувств к Вам; если они и были, то давным-давно исчезли — а осталось одно воспоминание о Вас, как о человеке, к которому я был искренне привязан, и о писателе, первые шаги которого мне пришлось приветствовать раньше других, каждое новое произведение которого всегда возбуждало во мне живейший интерес. — Душевно радуюсь прекращению возникших между нами недоразумений. Я надеюсь нынешним летом попасть в Орловскую губернию, — и тогда мы, конечно, увидимся. А до тех пор желаю Вам всего хорошего — и еще раз дружески жму Вашу руку."

8 сентября 1878 года Иван Сергеевич заехал в Ясную Поляну. Встреча писателей была тёплой, но былого очарования дружбы уже не возникало. В письме Николаю Николаевичу Страхову 5 сентября 1878 года Лев Николаевич написал:

"Тургенев был опять и был также мил и блестящ; но, пожалуйста, между нами, немножко как фонтан из привозной воды. Всё боишься, что скоро выйдет и кончено."

Позднее, уже после смерти Ивана Сергеевича, Толстой писал 1 декабря 1883 года тому же Страхову:

"Бываютъ лошади — красавицы: рысакъ цѣна 1000 рублей, и вдругъ заминка, и лошади-красавицѣ, и силачу цѣна — грошъ. Чѣмъ я больше живу, тѣмъ больше цѣню людей безъ заминки. Вы говорите, что помирились съ Тургеневымъ. А я очень полюбилъ. И забавно, за то, что онъ быль безъ заминки и свезетъ, а то рысакъ, да никуда на немъ не уѣдешь, если еще не завезетъ въ канаву. И Пресансе, и Достоевскій — оба съ заминкой. И у одного вся ученость, у другого умъ и сердце пропали ни за что. Вѣдь Тургеневъ и переживетъ Достоевскаго и не за художественность, а за то, что безъ заминки."

Довольно странное сравнение...