Предзимнее

Давно ничего не приходило, а тут внезапно пришло, но вставать было лень, да и устал, но больше лениво, чем устало, в общем, не пошел ронять чернила на снег, перо осталось сиротливо блестеть вставным зубом на подоконнике, а я лежать и размышлять о странном. Шел дождь, по соседской жести молотили капли, как барабанны вспугнуиых аборигенов, летели тучи, на голову давило, но так, словно обруч не столько узок, сколько чувствуется. Щелкал обогреватель, переключая режимы, только задремлешь и раз... На готовый стих наслаивались бесконечные строки, которые ничего не добавляли, но уточняли уже сказанное, как новые книжки на самиздатовской платформе для революционеров. Было прохладно, но уютно.

Утром от стиха осталась строфа и воспоминание. Я подумал, что зря вчера поленился, но подумал вежливо, без раздрая, а раньше бы переживал, что вот пришло, а я...

Сейчас дописалось. От того, что было осталось воспоминание. 

Пылали звезды, плыл январь,

Летела даль к чертям собачим,

Сиял ухоженный хрусталь,

Гонялся нож за настоящим.

Во мраке скомканном и пошлом

Висела туча, дождик шел,

Играла музыка, как в прошлом,

Когда ты стих чужой прочел,

И пару капель с вышней крыши

Поймав открытым к небу ртом,

Ты слушал, как вздыхая, дышит

Весь этот мир и окаём.

Зима, когда летят квадраты

И на ладонях тает снег,

Когда цветет невероятно

 С ума сошедшая сирень,

Зима, в которой есть объемы,

И мир, в котором краски есть,

Когда задумываешь чтобы

Звучало счастье и свирель.

***

На старом, покосившемся заборе сохли штаны. Почти новые, в крупную пижамную полоску, с претензией. Рядом висели, видавшая виды футбольная майка и потертая, на уже случившихся олимпиадах, олимпийка. Краски сходили с забора пластинками с не стриженый ноготь величиной, закручиваясь по ходу движения солнца, раскрывая серую древесину и дожди. Вдоль забора тянулась неглубокая канавка, в которой лениво текла непонятного цвета и назначения вода и непрезентабельные ошметки газет.

Кто-то до сих пор читает газеты. Выписывает и читает. Люди и книги-то забыли, когда читали, читают только состав на разноцветных упаковках, все пытаются поймать на несоответствии производителей, выискивают неточности и негодные сроки. Рассматривают и рассматривают, а тут – читают и стирают. Возможно, руками. Возможно, в холодной, проточной воде и стильные полосатые брюки.

К этим брюкам еще бы звездочек. 

Или розочек.

И бахромы побольше.

Нет, бахромы не надо. Бархатно должно быть внутри. И не от слова, а от одного лишь ощущения. И неба. И не только его.

Сейчас иду через небольшой сквер с засаженными кустами. Кто их туда засадил? Чем и зачем? И почему  я иду через все это, через этот страшно неухоженный сквер, да еще и почти ночью? А за надом. Мне - так надо. Нужно подобраться к статуе вечно живого вождя и прикоснуться к холодному слепку его тела, а еще, почему-то, хочется выпить пива. Не знаю почему, но хочется и все, хоть тресни. Как раз справа есть подходящий павильон, но он закрыт насовсем и давно, его облюбовали пьяные ссыкуны еще в пору моей юности. 

Ветер еще такой себе, прохладненький, дуновеет, сволочь, вечер опять же, темнотища, хоть глаза выколи, ну и… ваще, гаденько как-то.

Мне будет не хватать тебя, дядя Ролтон! И тебя, тетя Юпи. Сколько ни добавляй воды, вкус детства не изменится, все портится со временем, вкус тоже. В продуктах стало чуть больше аммиака и чуть меньше витаминов, да и не до них сейчас.

У каждого человека наступает время, или времена, когда он спрашивает, когда озвучивает один простой как смерть вопрос, как это делали до него многие и многие, и не получает ответа. Есть такие вопросы, на которые ответа нет. Это много хуже игры с кукушкой в темном лесу. Там, там есть призрачная надежда на ответ, на пусть внятный, хоть и нечестный, но вопрос. Здесь же, ничего нет и, вряд ли когда-нибудь появится. Точнее, ответы есть, но от людей, от таких же, как все мы здесь с вами. 

Умные, продуманные, пустые. 

А все важные вопросы звучат или озвучиваются детскими голосами, с той непосредственностью и живостью, которая, кажется, доступна только им, детям. 

«Почему небо синее?» 

«Почему люди умирают?»

или

«А почему рыбки дохнут?»

С рыбками, кстати, не все так плохо. С кормом для них несколько хуже, но пока есть. С попугаями бяда.

- Закурить есть?

Да, блин горелый… сколько ж можно?!

- Нету.

- Не куришь, что ли?

- Курю, закурить – нету.

- Чё так? Здоровеешь? Наверное и не пьешь?!

- Пью. Соки пью, воду, коньяк могу… если есть… а есть? Есть, нет?!

- Ничёсе! Борзый* что ли?

- А ты чё, спросить хочешь? Так за себя для начала скажи, кто ты по жизни. А я, да, определенно Б.О.Р.З.*, но это временно, до первого дождя. Пойдет и перестану.

*Б.О.Р.З. Без определенного рода занятий. По статье 209 УК СССР в тунеядстве и которые не желали трудиться "во благо социалистической Родины". То есть, асоциальный элемент, наглый и резвый, но не бычара, а скорее кочегар и сторож в детском саду. Борзеть - значит наглеть, поступать не по понятиям, то есть поступать не по правилам, установленным внутри воровского мира, жить не по своей масти.

Как и все растущее на земле, люди встречаются разные. Это не заметно, пока живешь в лесу, а если в городе, среди людей… стоит только выйти на любое открытое пространство, поле, площадь, сквер,  как сразу же люди становятся заметнее. Оттуда, то есть с поля, хорошо видны как отдельные деревья, так и крайние люди. 

Дубы, березы, вязы, яблоньки. 

Кого тут только нет. 

Все – есть. Как в Турции. Но в Турции нет нас, а у нас нет мандариновых деревьев.              

Что тоже жаль...