Фантастические твари. Вера Пирожкова. Часть 1

Здравствуйте, мои маленькие любители истории. Этим постом я открываю новую рубрику "Фантастические твари", и речь тут действительно пойдёт про фантастических мразей тварей. Алярм - будет мнокабукаф, и это только первая часть.

И сегодня у нас в гостях Вера Пирожкова - ажно цельный профессор политологии Мюнхенского университета, историк, журналистка, автор многих курсов лекций по политологии. И т.д., и т.п.

Но в первую очередь тут интересна её книга мемуаров "Потерянное поколение: воспоминания о детстве и юности", вышедшая в 1998 году. 

Аннотация гласит:

"У автора книги «Мои три жизни» В. А. Пирожковой действительно три жизни. Первая началась вскоре после революции и окончилась Великой Отечественной войной. Вторая — пятьдесят лет жизни в Западной Германии, в течение которых она закончила Мюнхенский университет, стала профессором политологии и создателем журнала "Голос зарубежья". Третья — возвращение в Россию, в Санкт-Петербург, на Родину. Судьба автора этой книги — зеркало XX века, явившего человечеству и его бессилие, и его жизнестойкость. По сути, это книга о верности: верности своему языку, своей культуре — самому себе..."

Не очень понял про "Мои три жизни" - книгу вышедшую четырьмя годами позже, но вот такое мне попалось в нескольких аннотациях именно к этой книге в электронной версии. Хотя "Три жизни", насколько я понимаю - примерно те же мемуары Пирожковой, только дополненные и расширенные. Так что ладно, пусть будет. Ибо в тему.

Так вот. Ммм, как я люблю эти аккуратненькие причёсанные скользкие аннотации... Про то, что произошло между началом войны и пятьюдесятью годами жизни в Германии, почему-то скромно умолчали. А чаво это? 

А того. Мадам Пирожкова - предательница, сознательно сотрудничавшая с немецкими оккупационными властями, причём по направлению пропаганды - в легендарной коллаборантской газете "За родину".

Скажу сразу, целиком книгу я не читал. В первую очередь меня интересовал период, проведённый Пирожковой в оккупации, и её дальнейшие приключения. Части, посвящённые семье, детству, и юности, я пробежал по диагонали. Но это, собственно, и не обзор книги, это обзор Пирожковой. 

Да и не думаю, что эти мемуары несут какую-то особую историческую ценность. Просто потому, что, во-первых, авторка - яркий образец старорежимной интеллигентщины, так что всё повествование пронизано стандартными заламываниями рук с горестной пожалейкой о "России, которую мы потеряли", толикой мистики с духовностью, и многочисленными сентенциями о "разгуле хама, сорвавшегося с цепи" и всяческой паскудности советской власти. Всё в духе среднестатистического пассажира "философского парохода", на который стоило бы попасть и её родителям. 

Ну а во-вторых - это, напомню, коллаборационистка, сотрудничавшая с нацистами и писавшая статейки для газеты немецких оккупационных властей. Поэтому все приведённые в мемуарах "случаи из жизни" я бы делил как минимум на десять. Не говоря уже про субъективные оценки самой Пирожковой.

Поэтому же, увы, не имею никаких моральных сил цитировать тут все её одиозные пассажи. Ибо тогда всё это придётся ещё и хоть немного разбирать, и портянка получится длиной уже эдак с повесть. А у меня и так лоб болит от постоянных фэйспалмов... Так что ограничусь только самым ярким.

Но вот как памятник эпохе и людям определённого сорта - книга, конечно же, имеет кое-какую ценность. Ибо про такое стоит помнить. 

А теперь поподробнее. Начнём с семейной экспозиции.

Дед Веры Пирожковой, по её словам, был мелким служащим. И, видимо, не особо бедствовавшим, потому как сумел отправить  учиться в Петербург аж четырёх сыновей и дочь.

Все четыре брата окончили Петербургский университет по математическому факультету и одна из сестер окончила Высшие женские курсы, тоже по математике.

Отец Веры пошёл в преподаватели, к началу ВОВ был доцентом в псковском пединституте. Его старший брат, дядя Пирожковой, отличился на ниве переводов и издательского дела. Но издательство в итоге прогорело, и он так же пошёл в преподаватели математики. 

В общем, средней руки дореволюционная интеллигентская семья. Трудно сказать были ли у Пирожкова-старшего личные счёты к большевикам, настолько ли напугали его Революция и Гражданская война, или он просто органически был против коммунистической идеи, но никакой лояльности к советской власти, насколько я понял, он не испытывал, и всю дорогу жил с "фигой в кармане". Как, в общем-то, по традиции и полагается классическому светлоликому рукопожатному интеллигенту, ага.

В семье моего отца, среди его братьев и сестер, господствовала типичная русская интеллигентская петербургская атмосфера. [...] 

Непрактичность в житейских делах, высокая мораль, почти ригористическая гуманность, интеллектуальная честность и гражданское мужество мало приспосабливали к жизни в советских условиях. И если они уцелели, то лишь благодаря своему сугубо неидеологическому, абстрактному предмету — математике; советским пропагандистам было невдомек, как можно включить в урок математики коммунистическую или атеистическую пропаганду. А специалисты царского времени еще были нужны. Нельзя было выбросить всех.

Это был студент псковского педвуза, открытого в 1934 году, где мой отец читал высшую алгебру. «Александр Васильевич, — сказал он, — нам, студентам, дали какие-то старые винтовки и так, в гражданской одежде, послали навстречу наступающим немцам. Я бросил винтовку и сбежал не из трусости, а потому, что не хочу воевать за советскую власть. Спрячьте меня». Мой отец, конечно, никогда не высказывал открыто своих убеждений, это было бы самоубийственно, но студенты, которые его очень любили, и без слов знали, «чем он дышит». Этот студент пришел к нам с полным доверием и не ошибся.

Мать была из семьи железнодорожного служащего (дослужился до начальника станции). Вышла замуж за офицера из мелких дворян, но тот погиб на Русско-японской. Позже, во Пскове, она познакомилась с будущим отцом Веры, и вышла замуж во второй раз.
Кстати, тоже вот яркий штрих:

Им помогли родители ее покойного мужа, дворяне, имевшие небольшое состояние.

Все же жить приходилось скромно — по тем понятиям! Мать имела не только прислугу, но и бонну для детей. 

Ну, тут всё понятно, думаю. Господам всё же было что терять, и они явно затаили. Хоть почему-то и не поехали в эмиграцию. И, надо полагать, в соответствующем духе была воспитана и Вера Пирожкова. 

Поэтому давайте-ка перешагнём через десятки абзацев её маленьких мещанских радостей и высокопарных страданий от непосильного гнёта кровавых большевиков в школе и институте, и перейдём к самому интересному. 

Итак, 40-41 годы, Верочка учится на третьем курсе ЛГУ. 

Я продолжала думать о положении в стране. По моим тогдашним прикидкам 90–95 % крестьян были настроены против советской власти. Среди рабочих, думала я, соотношение 50 на 50. Хотя рабочим тоже жилось очень тяжело, многие из них еще поддавались пропаганде о рабоче-крестьянской власти. Так мне тогда представлялось. Молодая интеллигенция, студенты, были, по моим тогдашним представлениям, на 80 % против советской власти. В этом пункте я, видимо, ошиблась. Я исходила из наблюдений особо оппозиционного Ленинградского университета. За два с половиной года я только раз столкнулась с приверженкой Сталина. [...]

Однако потом мне пришлось убедиться, что в провинции и, вероятно, в Москве было больше приверженцев власти, а тем более приверженцев марксистского учения среди студентов.

Советскую же бюрократию, в том числе и беспартийных, я зачисляла процентов на 70 в сторонники советской власти и, вероятно, была права.

Ну да, ну да...  И вдруг, откуда ни возьмись, нарисовались миллионы ребят, имевших вполне определённое желание сражаться с оккупантом, причём не просто за свою Родину, но и за тот строй, который их воспитал, обучил, и дал всё то, что они имели.

Начинается война. И Пирожкова начинает эту часть повествования с такого: 

Если человек замурован в могильном склепе и начинает задыхаться от недостатка кислорода, то, услышав, что кто-то ломает стенку склепа, он бросится к дыре, чтобы вдохнуть свежего воздуха, не спрашивая, кто именно сломал стену, благородные спасатели или же грабители могил. 

И далее, продолжая мысль, цитирует Пастернака.

[...] И когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки, и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мёртвой буквы. [...]

Почувствуйте градус пафоса. И это ведь человек писал не тогда, а спустя полвека, уже в старости. Тотальная война, треть мира в огне, десятки миллионов людей превратились в труху, а у мадам "журналистки" - "облегчение от колдовской силы мёртвой буквы". Хотя о чём это я? Человек же работал в нацистской газете.

Стоит ли тут напомнить цитату Ленина про интеллигенцию, или и так всё понятно? Про доверие к фактам, приведённым подобной личностью, надеюсь, всё тоже понятно. 

Но продолжим. Лето 41-го Пирожкова проводила у родителей, во Пскове. Там её и застало начало Великой Отечественной.

Советская армия отступала, начались первые бомбардировки. Хотя, по её словам, бомбили в основном ж/д пути и узлы. Но появились и первые погибшие - из тех, кто жил рядом с путями. 

Гринин и многие другие утверждали потом, что Запсковье бомбардировали не немецкие, а советские самолеты, чтобы отомстить населению, не желавшему бежать с отступавшими советскими войсками. Я не могу судить, насколько правильны были эти утверждения.

Угу, не могу судить, но всё равно скажу. Кто бы сомневался.

Далее во Псков вошли немцы. И здесь, и ещё много раз далее по тексту Пирожкова отмечает приветливость и вежливость немецких солдат. Дескать, и в очереди первыми не лезли, и пайком делились, и людей лечили, и вообще - исключительно милые и приятные люди. В отличие от сами понимаете кого. 

Мой отец и я пошли в город и, конечно, прежде всего к другу моего отца, художнику, о котором я уже писала. Зная его антикоммунизм, мы были уверены, что встретим его, а также семью его сестры, и поговорим о событиях. Велико было наше удивление, когда мы узнали, что они все бежали с отступавшими советскими войсками.

Ой, а вот это поворот! 

Кстати, мадам почему-то обошла эту тему стороной, и создаётся такое впечатление, что в их семье вопрос "бежать вместе с советскими или оставаться?" даже не стоял. Впрочем, я ни разу не удивлён. 

А вот что меня действительно удивило - упоминание встречи со знакомым евреем, который почему-то не эвакуировался. 

И вот этот-то Цилевич шел нам навстречу. Он нам обрадовался и воскликнул: «Как хорошо, что и другие интеллигентные люди остались. О немцах говорят ужасы, но ведь это сказки, не правда ли?». Он заметно волновался. Мы тогда искренне не верили всем рассказам о нацистах, мы искренне думали так же, как и Цилевич. И все же у меня сжалось сердце.

Я видела по лицу моего отца, что и он чувствует так же. Конечно, мы знали, что нацисты относятся к евреям плохо, но самое худшее, что мы могли предполагать, это известную дискриминацию, некоторые притеснения, но уж никак не убийства. Тем не менее, повторяю, у нас стало на душе смутно при виде Цилевича.

И, дескать, поначалу местных евреев действительно не трогали, и даже выдавали продуктовые карточки наравне с остальными. Но...

Закончим здесь, однако, печальную историю, которую я начала рассказывать. В одну ночь, когда все спали, совсем как НКВД, СС вывезло куда-то немногочисленных псковских евреев. Нельзя утверждать, что мы отнеслись к этому безразлично, кто как, конечно. Но в городе говорили, обсуждали, жалели.

Псковская немка Б. Ф. Эман пошла в немецкую комендатуру и от имени граждан Пскова спросила, куда увезли евреев. Ей ответили, что для евреев будут созданы особые места жительства в восточной части Польши, где население не очень многочисленно. Поляки будут эвакуированы в другие места, а там будет что-то вроде «Биробиджана», еврейской автономной области, где они смогут жить и работать. Конечно, это было крайне неудовлетворительно, но мы были уверены, что есть похожий план и что пока евреев содержат в лагерях, где, хотя и не очень хорошо, но как-то можно жить.

Все это временно, думала я, так как когда Россия будет свободна, то русские евреи получат одинаковые права со всеми гражданами. Но сначала нужно скинуть коммунистическую диктатуру и на этом сосредоточить все внимание. 

Пожалуй, оставлю без комментариев. Как и следующий блистательный отрывок. 

Сначала мы не сомневались в том, что скоро, очень скоро, в каком-нибудь крупном городе, — мы предполагали Смоленск, — образуется русское правительство, временное, конечно, отчасти из представителей подсоветской интеллигенции, отчасти, возможно, из русских эмигрантов, начнет формироваться армия и внешняя война перейдет в гражданскую. Немцы будут только давать оружие и поддерживать авиацией, которую нельзя создать скоро. Ведь не может же немецкое руководство думать, что немцы сами могут завоевать всю Россию? Ведь они же тоже изучали историю и слышали хоть краешком уха о Наполеоне.

Ну и не могу не процитировать и следующий пассаж. И здесь, и далее Пирожковой неоднократно отмечается, что оккупационные власти во Пскове были из вермахта, поэтому всё было типа уютно и почти по-домашнему. 

А вот рейхскомиссариаты с начальством из "партийцев" - это да, совсем другое дело, там и злоупотребления могли быть!

Собственно, вот она, практически в классическом виде - легенда о "чистом вермахте", которую после войны разгоняли в ФРГ недоденацифицированные высшие офицеры бывшего Третьего Рейха, да и часть западных историков. Остаётся только смахнуть скупую слезу и слегка зигануть. 

Трудно рассказывать о настроениях в начале войны и поведении немецкой армии, совсем не таком, как это внушалось десятилетиями. История Второй мировой войны во всем мире, а не только в СССР, теперь бывшем, существует в искаженном виде. Ни в демократических странах-победительницах, ни в побежденной Германии историки не пытались доискиваться до истины. Все работали теми клише, которые возникли во время войны. Бывали редкие исключения, но таких историков моментально заклевывало мировое общественное мнение. Я попытаюсь описать то, что я видела и пережила.

Так-так, кажется подвезли "этодругин" и срыв покровов...

Но, может быть, как раз на этом месте следует подчеркнуть, что между немецкой армией и нацистской партией, а также войсками СС была огромная разница. Гитлер за шесть лет не смог даже начать переделывать армию. Она была такой же, как и до него, и она была беспартийной. 

"Я тебе, конечно, верю, разве могут быть сомненья..."

Помню, как я была удивлена, когда узнала, что члены национал-социалистической партии, вступающие в армию, временно, пока они в армии, погашают свое партийное членство, считаются беспартийными.

Одна история упоительней другой. Временно погашают своё членство, угу. "Ладно, Ганс, ты же идёшь воевать за фюрера, Третий Рейх, и арийский либенсраум? Ну ладушки, сдавай партбилет - так и быть, НСДАП как-нибудь протянет без твоих взносов!" 

В СССР было как раз наоборот, членство в партии всячески подчёркивалось, а начиная с более высоких чинов (впоследствии, начиная с майора), все командиры должны были быть членами партии.

Ай-ай-ай, чёртовы кровавые совки, и тут они со своей идеологией! Хорошо, что хоть в Германии такого не было...

Немецкая армия была старая, в основном дисциплинированная и воспитанная. Она вела себя по отношению к населению корректно, что, конечно, не исключает отдельных эксцессов, которые в военное время неизбежны.

Мы прожили все время оккупации под военным управлением, и у нас не было многих отрицательных явлений, которые происходили, например, в Белоруссии и на Украине, где управление было передано рейхскомиссарам, то есть крупным партийцам, которых военные насмешливо называли «золотые фазаны» за их блестящие формы.

Мы жили все время оккупации без ежедневных газет и без регулярных известий, хотя о главных событиях, особенно на фронте, сообщало радио, а несколько позже в книжном магазине можно было покупать издававшуюся в Берлине газету «Новое Слово» под редакцией В. М. Деспотули, но она, конечно, была под цензурой и не все могла сообщать. Еще позже в Риге была создана газета «За Родину», где писали преимущественно бывшие подсоветские, был еще эмигрантский «Русский Вестник», но он до Пскова не доходил. [...]

Так, я уже много позже узнала, что как раз в Смоленске сразу же после оккупации возник комитет из граждан, предложивших немецкому командованию считать его зародышем будущего свободного русского правительства. Этот комитет был немедленно распущен и запрещен, кажется, члены его не были арестованы, но точно я не знаю. Украинское правительство, которое тоже сразу же образовалось в Киеве, село в тюрьму. Но обо всем этом мы узнали много позже, кое-что лишь после окончания войны.

Ой, чот это мне напоминает. "Отдельные перегибы на местах", "Гитлер не знал, в НСДАП пробрались враги!", "честные армейцы и паскудные ССовцы", и вот это всё. Интересно, это мадам так изысканно троллила ненавистных ей сталинистов, или на самом деле не заметила, что практически один в один скопировала их риторику? 

Но ладно, пожалуй, пора заканчивать первую часть, а то портянка и так уже вышла с рассказ. Разумеется, будет и вторая, а может даже и третья часть. Как пойдёт.

Ибо вкусного там ещё много. )