О героях рукастых и головастых (к флэшмобу "Самоделкины")

К флэшмобу от Жанны Гир.

Вот никогда не считал своих персонажей безручьями, а стал искать сцены с их умениями -- и нашел совсем немного. Больше всё как-то у меня начинающие (и уже состоявшиеся) ученые попадаются -- ну, воинов, плутов и моряков я сейчас не трогаю, хотя с руками-то могут быть и они тоже.

Почему так вышло? Ну, возможно, потому что эффективное прогрессорство предполагает разделение труда, да и масштабы работы там обычно таковы, что кустарю-одиночке не по плечу (и вообще, инженеры нужны, а не то можно и бед натворить). Я вообще-то скорее "за", когда речь идет об умении что-нибудь смастерить, но вот фокусируется у меня внимание на другом -- причем помимо моей воли. Иногда даже противопоставление возникает, причем совершенно непрошеное. Ну вот смотрите:

Согревшись возле огня и разомлев от выпитого, обычно немногословный Лэри вдруг разговорился: ни с того ни с сего повел речь о погоде. Сначала он посетовал на частые дожди, потом — на ветер, целые месяцы напролет дующий в одну и ту же сторону. Но когда Сигге попробовал заговорить о пользе сидовских косых парусов, Лэри насмешливо хмыкнул, а потом, подняв вверх указательный палец, назидательно произнес:

— Парень, нашим куррахам от таких парусов верная смерть. Нашелся уже в Тревене один умник: отходил пару лет на «Анье», а как домой вернулся — взял да и поставил себе на лодку похожую штуку. Ну и что из этого вышло? Свежий ветер поднялся — и мачту ему повалил, и борт проломил.

Сигге пожал плечами и промолчал. На языке у него так и вертелось насмешливое: «Так зачем же вы такие хлипкие лодки делаете — из тонких реечек да из шкур?» — однако ссориться с Лэри определенно не хотелось. Было во взгляде громадины-ирландца что-то бычье — мрачное, грозное и упрямое.

А Лэри вдруг задумчиво посмотрел на него, а потом, чуть смутившись, произнес:

— Слышь, парень, ты мне вот что лучше объясни! Что это за чудо такое объявилось возле Требедрика под самый Лугнасад? Корабль трехмачтовый вроде греческого дромона знай себе прет против ветра без весел и со свернутыми парусами — а дым над ним, как от плавильной печи. Как он из-за мыса выглянул, у меня аж глаза на лоб вылезли, а уж рыбаки мои — те и вовсе...

Лэри махнул рукой и, похоже, смутившись окончательно, оборвал фразу. Зато Сигге, наоборот, приосанился. Гордо ухмыльнувшись, он небрежно бросил:

— Так это, должно быть, мы на «Модлен» машину испытывали.

А как сказал — так сразу и испугался. Вот спросит его Лэри, как эта машина устроена — и что он ответит? Сам-то Сигге был специалистом по корабельному лесу, в паровых машинах особо не разбирался. Так что, спохватившись, он тут же на всякий случай исправился:

— Ну то есть не я сам, конечно, а инженеры с нашего факультета.

Видите, что получилось? Местный "кулибин" даже простую лодку угробил, а инженеры, пусть и местного разлива, пусть и с подсказками на основе знаний, оставшихся от попаданца, аж пароход соорудить помогли. :) Еще забавно, что Сигге, затеявший разговор о парусах, -- сам специалист по корабельному лесу. Но влез не в свою область -- и попал впросак. А ведь вроде бы тоже корабельное дело.

У меня есть еще пара кусочков с мастерами-умельцами, но там уже не понять, ремесло это или искусство, так что на поток такое производство не стОит ставить уж точно. Речь пойдет о производстве фарфора и о художественной росписи посуды. Место действия -- Корнуолл. Вообще-то в нашем реале там традиции производства фарфора не сложилось, но месторождения каолина имеются действительно. Так что почему бы и нет?

Итак, первый кусочек:

Как же рвалась Гвен в Босвену, как мечтала вновь ее увидеть! С этим городом, раскинувшимся на пологом холме среди вересковой пустоши, были связаны самые дорогие ее сердцу воспоминания. Густой плющ, обвивающий старый ясень возле дома, улыбающееся лицо матери, вечно взлохмаченные черные как смоль волосы старшего брата, то и дело таскавшего ее на спине, учившего колоть орехи и добывать шмелиный мед. А еще — так часто звучавший в доме тонкий, нежный, мелодичный звон — слышимый знак доставшегося его обитателям чудесного сидовского дара.

Только потом, став старше, Гвен стала понимать, насколько необычной была их семья. Отец ее, Мадрон ап Маррек, с малолетства слыл чудаком и неуемным мечтателем, а в отрочестве и вовсе сбежал из родительского дома, прибившись к труппе бродячих актеров-мимов. Пространствовав много лет, изъездив и исходив едва ли не всю Британию, в первую мирную весну он все-таки вернулся в родную Босвену — уже немолодым, изрядно располневшим и почти растерявшим былую жизнерадостность. В Думнонии, только что пережившей долгую кровопролитную войну, мужчины ценились высоко, так что он, несмотря на возраст, быстро нашел себе жену — юную Ловенек из клана Плант-Бреок, прежде, до войны, славившегося искусными ремесленниками — кузнецами и гончарами. Вскоре на свет появился маленький Дениг, а потом с промежутками в год-два родились пять его сестренок: Годиг, Авелиг, Нориг, Ненног — и Гвеног, самая младшая. И вся эта орава как-то помещалась в скромном домике на окраине Босвены.

В очень богатых семья Мадрона не числилась, однако и не бедствовала — во всяком случае, ни Гвен, ни ее брат и сестренки не чувствовали себя чем-то обделенными. Держалось их благополучие почти целиком на матери. Гвен была совсем маленькой, когда какой-то гленский колдун занес в Керниу сидовское искусство создания тончайшей, просвечивающей насквозь, невероятно красивой посуды из вроде бы обычной белой глины. Ловенек, одна из немногих в Босвене, решилась пойти к колдуну в ученицы — и, как оказалось, не прогадала. На памяти Гвен мать уже славилась как искусная мастерица, создававшая чудесные расписные кубки и блюда. Эти изделия, звавшиеся смешным, фыркающим словом «фарфор», время от времени забирал у нее все скопом знакомый купец. Он загружал их на большую подводу, запряженную бурыми длиннорогими волами, а потом куда-то увозил по южной дороге. Взамен купец привозил на той же самой подводе комковатую белую глину и черные как уголь камни; их так и называли — каменным углем. Камни были угловатые, с острыми краями, блестящие и неожиданно легкие. Среди них иногда попадались украшенные странным узором: казалось, какой-то неведомый умелец старательно высек на их слоистой грубо обтесанной поверхности разрезные папоротниковые листья. Это было красиво и загадочно.

Гвен любила бывать в маминой мастерской — маленькой пристройке к дому. Там уютно пахло известью и дымком: уголь хоть и звался каменным, но горел как настоящий. Там возле печи дни напролет колдовал, обжигая новую посуду, мамин помощник — одноглазый силач Коллен, ветеран саксонской войны. А самое замечательное начиналось, когда обжиг заканчивался, посуда остывала и мать принималась ее проверять. Тонкой палочкой она ударяла то по одному блюду, то по другому — и звучала волшебная музыка, словно в мастерскую пробрались маленькие пикси из окрестных пустошей и устроили в ней веселую вечеринку. Но горе было посудине, которая отзывалась неверным тоном: мать немилосердно разбивала такую, сколь бы красивой она ни казалась, — даже ни разу не отдала девочкам для игры.

Со временем помощников у матери прибавилось. Сначала повзрослевший Дениг освоил сложное искусство обжига и стал подменять старого Коллена у печи. Потом Нориг научилась расписывать посуду красивыми узорами из листочков и веточек. Стало находиться дело в мастерской и для младших сестер. И только двоим сидовское колдовство не давалось совсем — отцу и Гвен. Но если Гвен находила себе некоторое утешение в помощи по домашнему хозяйству, то отец, похоже, чувствовал себя совсем лишним в дружной работящей семье. Изо дня в день сидел он возле дома, смотрел на дорогу и беспрерывно ворчал, жалуясь на дурные времена и с тоской вспоминая веселую лицедейскую юность.

Второй кусочек о той же семье довольно грустный: секрет фарфора утрачен со смертью матери семейства, а потом погибла и та ее дочь, что обладала талантом художницы. Но пусть будет и он тоже.

— Ох, Гвеног, — печально вздохнула тетушка в ответ. — Не сказала я тебе — совсем старая стала, видно... Нориг-то нашей давно уж нет на белом свете!

Вроде ко всему уже была готова Гвен — и все-таки новость застала ее врасплох. Только и смогла, что выдохнуть испуганно:

— Как?!

— Да вот так, Гвеног, — буднично вымолвила тетушка. — Сначала-то всё у Нориг славно складывалось. Пока она у меня жила — приноровилась расписывать оловянные миски, и так у нее это ладно выходило! А вскорости присватался к ней Эвин-оловянщик из Плант-Эларов, свадьбу им сыграли богатую — думали, заживут счастливо...

Тетушка вдруг замолчала, затем поднялась из-за стола. По-старчески шаркая ногами, подошла к полке. Достала с нее большое белое блюдо, изукрашенное разноцветными узорами. Протянула его Гвен, вздохнула.

— Вот, милая, посмотри: на память от нашей Нориг осталось.

Блюдо оказалось покрытым пылью, но совершенно целым, без единой царапинки: должно быть, им не пользовались, берегли. По его белой глянцевой поверхности переплетались в причудливом узоре темно-зеленые разрезные — точь-в-точь как на памятных с детства кусочках каменного угля — листочки папоротника, желтые солнышки лютиков и ярко-лиловые кисти вереска. И листья, и цветы выглядели совсем живыми: казалось, наклони блюдо — и они посыплются с него, разлетятся по дому. Потрясенно рассматривала Гвен это чудо, не в силах поверить, что сотворила его старшая сестра, обычная девушка из Босвены, а не какая-нибудь волшебница из народа холмов.