Похоронная команда

Офис рекламного агентства занимал половину этажа в газете «Советская культура». Редакция была нашим соучредителем, и отношения с ее коллективом сложились тесные.

Поэтому когда в столовой к нам подошел журналист Синяев, мы просто указали ему на стул. Но Синяев садиться не стал.

Мы — костяк "отдела прессы", трое оболтусов-одногодков, всем по двадцать три, — как раз втихаря разливали по кофейным чашечкам коньяк. На одну часть кофе одну часть коньяка. Это я придумал. Всем нравилось. Очень, знаете ли, бодрило.

— Одолжите кто-нибудь ствол, — сказал Синяев.

Мы переглянулись.

— А что случилось-то?

— Киму Костенко очередь на машину подошла. Но забирать надо из Тольятти, а там по дороге народ... Шалит.

Синяев пожевал губами и добавил:

— Костенко сам не водит. Как нарочно.

Мы опять переглянулись.

— Нету ствола, — сказал Паша Литвинов, делая такие честные глаза, будто у него под рабочим столом лежал, как минимум, гранатомет.

На самом деле там стоял ящик вишневого ликера.

Паша Краминов, у которого наверняка что-то было, только плечами пожал.

— Ствола нет, — сказал я. — Но... Давай я с тобой поеду. Будем вести по очереди. Я конечно тебе в подметки не гожусь, но все-таки хоть немного отдохнешь в дороге.

Синяев глядел на меня секунды две. Потом сказал:

— Спасибо. Не надо, справлюсь.

Красивый сорокалетний дядька, он в прошлом был автогонщиком. Водил прекрасно, хотя и резковато. Азартно водил. Я с ним ездил.

— Охрану тряхани! — посоветовали Синяеву вслед. — Хочешь, мы с ними поговорим?

С охраной мы дружили. Настолько крепко, что меня однажды увели с работы пить коньяк под дулом пистолета. Правда, когда я пистолет взял посмотреть, тот оказался газовым. Но согласитесь — это уважение.

Синяев отмахнулся. Он охрану презирал.

*****

Утром я как обычно слопал тарелку гречневой каши и стакан виски. Вышел на улицу. Не глядя махнул рукой. Остановилась машина.

Я не успел бросить привычное "На Бутырский вал за пять!" Из машины сказали знакомым голосом:

— Садись быстрей!

За рулем был мой отец. Две недели не виделись и вот — нате вам.

Правая рука отца лежала на спинке пассажирского сиденья. Он пропихивал свою "шестерку" сквозь пробку у Белорусского вокзала одной левой. Дико ругая врачей, которые не дали бюллетень. Хотя у него явное отложение солей в локте и правая почти не действует.

Я открыл форточку и выдыхал строго за борт. Но отцу было не до обнюхивания сына. Отец ругал врачей. Высадил меня у редакции и покатил дальше, чертыхаясь.

Я поднялся на второй этаж, зашел в комнату "отдела прессы" и остановился на пороге, озадаченный.

Ребята как-то очень странно на меня смотрели.

Синяев на трассе воткнул "девятку" в припаркованный у обочины грузовик. Не разглядел в утреннем тумане. Снес правую половину машины к черту. Сам отделался сломанной рукой.

Костенко погиб. По слухам, в клочья.

— Везучий ты, — сказал Паша Литвинов. — На, хлопни рюмашку. За упокой души Костенко и твой второй день рождения!

Я хлопнул.

*****

Мы как раз в столовой втихаря разливали по кофейным чашечкам коньяк, когда подошел шеф.

— Молодые люди! — сказал он. — Получайте хер на блюде, хе-хе... Есть дело. Надо завтра рано утром забрать из морга Костенко.

Все опять посмотрели на меня. В который раз.

— Извините, — сказал шеф. — Просто в газете одно старичье. Им тяжело гробы таскать. Надо помочь. Возьмете четвертым Диму Новика.

— Сделаем, — Литвинов кивнул за всех сразу. — Но ты нас тогда отпусти. И Новика тоже. Надо подготовиться.

— Конечно, — сказал шеф. — Только не переусердствуйте. А то еще уро́ните гроб. Костенко собирали по частям.

Все снова посмотрели на меня. Честно говоря, мне это уже надоело.

— Ладно, отдыхайте... Похоронная команда...

*****

Чтобы никто не опоздал в морг, Литвинов решил ввести тотальный контроль личного состава. А именно: все едем к нему и пьем.

Пить мы начали под фильм "Чужие".

— Не надо, он страшный, — сказал я.

— Ага! — согласился Литвинов. — Я только страшные фильмы и смотрю. Я люблю пугаться!

Еще он любил, проснувшись с похмелья в шесть утра, начать всем звонить с вопросом: "Ну как ты там?"

— А что мне делать, если я с похмелья всегда просыпаюсь в шесть утра? — оправдывался он.

— Не пить, — говорили ему.

— Пробовал, — отвечал Литвинов. — Слишком противно жить.

Вот почему и я за завтраком выпивал. Что-то было не так в тысяча девятьсот девяносто первом году. Мы очень любили свою работу, но понимали: это только начало. Самое веселье еще впереди. И никто не знал, какое. Страну выворачивало наизнанку. А вместе с ней и нас.

Пили опять коньяк. Помянули Костенко — чисто номинально, мы его почти не знали, хотя он был человек известный, из "старой гвардии". Потом бестактный Литвинов предложил тост за мое здоровье.

— Уроды, — сказал я.

И немедленно выпил.

Поднявшись утром, я увидел в коридоре Литвинова. Он стоял в трусах и майке перед большим зеркалом и с отвращением разглядывал себя.

К нему, слегка шатаясь, подошел Краминов, тоже в трусах и майке. Встал рядом. Уставился на себя с не меньшим отвращением.

Посмеялись. Выпили кофе и поехали в морг.

*****

Кроме нас за Костенко не приехал никто. Только прислали ПАЗик. Из морга надо было везти покойного на гражданскую панихиду.

Костенко в гробу выглядел неплохо. Будто просто умер.

— Аккуратно, парни, — предупредил некто в белом халате. — Без резких движений. Мы вашего друга сшили буквально на живую нитку. Старайтесь не трясти гроб. А то… Мало ли.

— Не вопрос, — опрометчиво пообещал Литвинов. — Ну, взяли.

Мы подогнали каталку к ПАЗику и обомлели. У автобуса была открыта передняя дверь. Очень узкая.

— Это что значит? — спросил Литвинов. — Открывай задний люк.

— Не открывается, — сказал водитель. — У меня же не катафалк.

— А что у тебя? — спросил Литвинов.

— Автобус, — веско ответил водитель. — Засовывайте.

Литвинов тяжело вздохнул. И сказал:

— Засовываем.

По счастью, Костенко был небольшой. И гроб был небольшой. Мы взвалили его на плечи. Разжали, как могли, дверь. И начали пропихивать гроб в автобус. Обдирая о дверь красную обивку клочьями.

Матерясь, как только могут отставные сержанты и солдаты разных родов войск.

— Надо было взять бутылку, — сказал Литвинов наконец, когда мы засунули.

— Гроб придерживайте, чтобы не елозил, — сказал водитель. — Ноги на него поставьте.

— Спасибо, — сказали мы.

Дороги в Москве тогда были ого-го. ПАЗик трясло нещадно. Больше всего я боялся, что когда мы привезем Костенко на панихиду, бедняга окажется в гробу галстуком вверх, а носом вниз.

Обошлось.

*****

Извлечение гроба из автобуса на улице Правды прошло легче — и мы приноровились, и помощников набежало. Площадка перед Домом культуры была запружена народом. И здесь уже стоял нормальный катафалк.

Провожать Костенко пришло очень много людей. Казалось, тут собрался весь московский журналистский корпус, от мала до велика.

Страшно рыдала вдова.

Настроение было отвратное. Казус с автобусом раздражал неимоверно. А еще хотелось спросить: если вы все так любите Костенко, почему забирать его в морг поехали четверо ребят, толком не знавших покойного?

В том числе я, чудила грешный.

Не хотелось думать, что это судьба.

Это была просто нелепая случайность.

Мы поставили гроб на подиум и отправились курить.

Первым, на кого я наткнулся, выходя из ДК, был Кушнерёв, мой заведующий отделом в «Комсомольской правде», а теперь ответственный секретарь газеты. То, что я вообще здесь, его не удивило нисколько.

— Ты когда перестанешь страдать херней? — спросил он.

— Ну Серёжа, ну я это... — сказал я. — Ну вот так.

— Херней страдаешь, а мог бы работать, — заявил Кушнерев и ушел к гробу.

Я прикинул, что если сейчас появится Света Орлюк с примерно тем же текстом, но еще будет глядеть на меня, как однажды в командировке, тогда просто хоть сквозь землю провались — и потянул ребят подальше, на уголок. Типа, чтобы не мешать серьезным людям. Там, на углу, меня и поймал Щекочихин.

Это как для вас... не знаю, ну, кого считаете первым в вашей профессии, вот он такой подходит и хвать за рукав.

— Ты чего здесь?

— Я в похоронной команде. Гроб таскаю. Здравствуйте, Юрий Петрович.

— Привет. Ты зачем ушел из журналистики, балбес?

— Так получилось, — сказал я, пряча глаза.

Подумать не мог, что он помнит меня в лицо. Мы виделись один раз пять лет назад, мэтр сосватал мальчишку Кушнерёву, и всё.

— Балбес, — повторил Щекочихин. — Ты упускаешь золотое время. И свое, и вообще. Тебе сейчас надо много писать и много печататься. Делать себе имя! Такие возможности! А ты сбежал в рекламу. Там что, так много платят? Ой, да какая разница! Деньги это ерунда. Работать надо! Ты же можешь работать! У тебя способности — а ты их в жопу засунул! Стыдно, Олег. Стыд-но!

Господи, он помнил даже как меня зовут.

Стало очень стыдно.

*****

Клали гроб в катафалк другие люди. Друзья покойного. Нам поручили грузить венки. Венки были очень тяжелые и страшно колючие. У меня в кармане нашлись перчатки, я одну отдал Новику, стало полегче.

Потом хоронили. Мы несли венки, медленно и печально. Накрапывал грибной дождик. Его еще иногда называют "слепой дождь".

— Прости нас, Кимушка! — простонал над могилой министр печати.

Не знаю, что он имел в виду, но толпа тихо вздохнула. Как мне показалось, неодобрительно.

Потом мы наконец вернулись в агентство. Попытались работать, но не выходило. Литвинов что-то прихлебывал из большой кружки.

— Хочешь чайку? — спросил он.

В кружке оказался портвейн.

В тот день на меня еще пару раз странно посмотрели.

А потом перестали.

Синяева я увидел назавтра с рукой на перевязи, он совсем не изменился, будто ничего и не случилось. А через месяц красавец Синяев вдруг одним махом необратимо состарится. Выцветет.

Осенью я уйду в пресс-службу громадного концерна и приму живое участие в пропивании его уставного фонда.

Потом будет карманное рекламное агентство "на троих", которое учредители пропьют, не успев даже зарегистрировать.

Потом я сгребу с балкона пустые бутылки, чтобы купить поесть. Бутылки я привезу к пункту сдачи стеклотары на машине. Правда, через пару дней на меня с антресолей упадут две пачки червонцев: я их нарочно спрятал, чтобы не пропить, и забыл.

Потом еще много чего будет.

Позже одному из коллег и друзей я надпишу какую-то свою книгу: "Тому, с кем мы вместе пропивали нашу молодость".

Это будет честно.

*****

Когда в 2003 году при загадочных обстоятельствах не стало Щекочихина — никто по сей день не верит, что Юрий Петрович просто умер, — я собрался было на похороны. Но вдруг понял, что туда припрутся немцовы и хакамады, и меня затошнило.

Я еще немного выпил, а потом сел и написал этот текст.

Я в тот момент понятия не имел, что уже давно погибла Светлана Орлюк, а Политковская в «Новой газете» заняла именно ее место, и больше того, многие зовут Аню чуть ли не преемницей Светы. Правда? Ничего, что они антиподы? Света год за годом на Кавказе спасала несправедливо осужденных русских солдат. Аню русские волновали только в сочетании с термином «военные преступления»... Но главное в другом. Аню, с ее лабильной психикой, вообще нельзя было пускать в серьезную журналистику. Разрешить Политковской взяться за социальные вопросы было таким же билетом на тот свет, как отпустить Орлюк в ее последнюю командировку.

Так сказал бы любой из нас — Краминов, Литвинов, я. Все, кто работали с Аней в том самом рекламном агентстве и знали ее как облупленную. У меня с ней был один водитель на двоих, мы часто мотались по делам вместе. А Краминов с Аней тесно дружил и беззастенчиво заигрывал, чему та невинно радовалась.

Хочет быть журналистом? Пусть про цветочки сочиняет, и хватит с нее, заявили бы мы хором. Разбираться в хитросплетениях человеческих, а не дай бог еще и политических проблем, для Ани — прямая дорога либо к сумасшествию, либо к смерти.

У нее получилось и то, и другое...

Думая об этом, понимаешь, что есть поступки, есть решения, которые нельзя после искупить кровью, за которые не расплатишься ни жизнью, ни смертью. И когда человека тянет в ту сторону, то именно тянет, неумолимо. Словно все уже решено за него.

И тому, кто рискнет остановить приговоренного, схватить за руку, оттащить от края, придется за свой поступок заплатить чертовски дорого. Всего лишь за попытку. Ведь спасенный встанет на край снова.

И ты не бог, на всех не хватит.

Судьбы тех, кого я знал, причудливо сплетались и сходились в один сюжет, чтобы кончиться очень похоже. И я ничего не мог поделать.

Ну правда же ничего.

Я шагал по обочине, глядя, как пролетает мимо жизнь.

(с) Олег Дивов, 2003, 2023