О пищевой зависимости

"Полки супермаркетов во Франции и Бельгии начинают пустеть. Нет фермеров - нет продуктов" (с) Таня Жукова, ВК

Тем, кто сладко мриет о сияющем будущем, где булки и колбасы сами будут зарождаться в настенной розетке и валиться на стол - увы, этого не будет никогда. До тех пор, пока вы не научитесь превращать солнечные лучи в углеводы и прочие нямки, как это делают растения.
И ваш светлый город будущего тупо сдохнет от голода через две-три недели, если в него перестанут завозить корм от сиволапых крестьян.
А тот, кто поедет в село с продразвёрсткой, может получить вилы в живот или картечь в башку - на выбор.

Крестьянин в своём огороде
При власти любой будет в моде.
Любая крестьянская морда
Дороже английского лорда.
Создайте крестьянам колхозы -
И будет все голы и босы.
А если весь труд из-под плётки -
Дерьмо будешь жрать и подмётки.

(с) Станислав Виткевич "Сапожники"

Заметим, что наиболее башковитые горожане всегда провидят, что жизненно зависят от тружеников сельского хозяйства.
Скажем, Карел Чапек, человек абсолютно городской, умел глядеть и вглубь, и вдаль, а потому ясно и чётко прогнозировал, как себя будет вести оголтелое кулачьё... ой, то есть честные селяне, если городская цивилизация накроется медным тазом.
Конечно, рассматривались чешские селяне, причём без стоящих за спиной дойч-военов с огнестрелом, ласково побуждающих пейзан сдать пищевые продукты в пользу рейха по цене, которую герр официр скажет.

Итак, цитата из раннего романа Чапека "Фабрика Абсолюта" (1922):

"Естественно, самым тяжелым оказалось положение с продовольствием, однако, по счастью, в нашей стране — поскольку я описываю события в своем отечестве — на страже общественных интересов стоял славный труженик села. Господа, вдумайтесь теперь в смысл того, что мы твердим испокон веков: наш сельский труженик — ядро нации; об этом даже поется в одной народной чешской песне: «Кто этот парень? Вряд ли ты знаешь. Это чешский крестьянин, кормилец наш!» Кто же тот кремень, о который разбилось лихорадочное расточительство Абсолюта? Кто же тот гранит, что твердо и невозмутимо пережил панику, охватившую мировой рынок? Кто же этот герои, кто не сложил молитвенно рук, не потерял головы и «остался верно стоять, на посту»? Кто этот человек? Вряд ли ты знаешь! Это чешский крестьянин, кормилец наш!

Да, это был наш сельский труженик (кстати, в иных странах наблюдалось аналогичное явление), именно он на свой манер спас мир от голодной смерти. Представьте себе, если бы им, так же как городскими жителями, овладела мания раздавать все неимущим и нуждающимся; если бы крестьянин за здорово живешь отказался от своего зерна, буренушек и телятушек, курочек, гусей и картошки — через две недели в городах начался бы голод, и деревня была бы выжата, истощена, сама осталась бы без запасов, под угрозой вымирания. Благодаря нашему деловитому селянину этого не произошло. Теперь пусть это объясняют чудодейственным инстинктом нашей деревни, его верной, чистой, глубоко укоренившейся в народе традицией или, наконец, тем, что на селе Абсолют был менее заразителен, так как в сельском хозяйстве с его раздробленностью карбюратор не нашел такого массового применения, как в промышленности, думайте, что хотите, но факт остается фактом: в момент общего краха экономической системы и рынка крестьянин не раздавал, не раздавал ни крошки. Ни соломинки, ни овсяного зернышка. На развалинах древней промышленной и торговой системы наш сельский труженик безмятежно торговал тем, что имел. И торговал втридорога. Непостижимым чутьем он учуял катастрофическую роль изобилия и вовремя притормозил его. Притормозил, взвинтив цены, хотя амбары ломились от добра. И это свидетельствует о поразительно здоровом начале нашего сельского труженика, который, не тратя слов попусту, без вождей и без всякой организации, ведомый лишь спасительным внутренним голосом, поднимал цены везде и всюду. Подняв цены, он уберег добро от разбазаривания. Среди безумного изобилия он отстоял островок нехватки и дороговизны. Чуял, должно быть, что тем самым спасает мир от верной гибели.

Ибо между тем как прочий, обесцененный, даром раздаваемый товар с естественной неизбежностью сгинул и не появлялся на рынке, продукты питания продавались по-прежнему. Разумеется, за ними вам приходилось прогуляться в деревню. Ваш пекарь, мясник, лавочник ничего не могли предложить вам, кроме братской любви и святого слова. Поэтому, перекинув через плечо котомку, вы побрели за сто двадцать километров в деревню; шли от хутора к хутору — ан глядь! — и подхватили: там кило картошки за золотые часики, а тут яичко за полевой бинокль, еще где-нибудь — килограммчик отрубей за гармонику или пишущую машинку. И — вот видите! — нашлось чем перекусить. А если бы крестьянин все это раздал — вы давно протянули бы ноги. Крестьянин приберег для вас и фунтик масла — приберег оттого, что возмечтал получить за него персидский ковер или редчайшей красоты кийовский народный костюм*.

Итак, кто установил безумные эксперименты Абсолюта? Кто не утратил здравого смысла в переполохе, наделенном половодьем добродетели? Кто устоял во время рокового потопа изобилия, кто, не щадя животов наших и добра, уберег нас от погибели?

Кто ж этот парень? Вряд ли ты знаешь,
То чешский крестьянин, кормилец наш."