ЗАмок, не зАмок -- но всё-таки...

К флэшмобу от Богдана Костяного -- "привести отрывок с описанием какого-нибудь замка".

ЗАмков как таковых у меня нет: времена там не те. Есть римские форты и городские крепости -- но они похожи на замки только своей оборонительной функцией (но обороняют вовсе не феодалов-землевладельцев). Единственное исключение, и то частичное, -- имение шерифа Кудды в "Дочери Хранительницы". Это еще не зАмок, но уже укрепленная усадьба.

Маленькое замечание. В описываемые времена слова "шериф" еще не существовало. Но в ранних англосаконских королевствах уже были ривы -- наместники королей, представлявшие их власть на тех или иных территориях. Уже потом эти территории стали именоваться ширами, а их наместники -- ривы широв - шир-ривами -- шерифами.

И всё-таки в русской передаче я назвал рива Кудду именно шерифом. Во-первых, потому, что так привычнее именовать нехорошего персонажа как минимум тем, кто читал о Робине Гуде. Во-вторых, у меня Робин Кудде и противостоит -- хотя и не тот.

А теперь -- раскиданное по тексту описание усадьбы Кудды.

По счастью, девушки если куда и посматривают, то в сторону рощи. Заметно ускорив шаг, они торопливо идут по дороге, повернувшись друг к другу и о чем-то перешептываясь, настолько тихо, что даже сида с ее острым слухом не может разобрать слов. А дорога огибает наконец рощицу, и перед Танькой вдруг открывается вид на пологий холм, увенчанный какими-то деревянными постройками, окруженными широким кольцом серых каменных стен. Теперь дорога уверенно устремляется прямиком к высоким, похожим на крепостные, воротам, и чем ближе те становятся, тем беспокойнее делаются Танькины спутницы. Севи, словно бы позабыв, как она открещивалась от Мабин и обвиняла ее во всех грехах, вдруг судорожно хватает ее за руку, и та вовсе не отталкивает подругу-изменницу.

До стены остается еще метров двадцать, когда в нос Таньке ударяет отвратительный запах гниющей тины. Оказывается, здесь перед стеной, как у самой настоящей крепости, вырыт глубокий ров, в котором лениво плещется мутная темная жижа, кое-где подернутая желтовато-зелеными пятнами ряски. Нет, после летних практик Таньке уже не привыкать к грязным канавам и лужам: ведь именно в такой воде они всей группой собирали для опытов головастиков и всякую другую живность. Но все равно на лице у сиды помимо ее воли появляется гримаса отвращения.

А вот Севи и Мабин, похоже, не обращают на это зловоние никакого внимания. Быстро перейдя через узкий подъемный мост, они останавливаются перед самыми воротами — деревянными, высокими, узкими: всадник проедет точно, а вот колесница — пожалуй, уже нет.

И снова Танька удивляется: белый день, а ворота наглухо закрыты. И не видно ни души, словно бы поместье изготовилось к осаде и все люди укрылись внутри от неприятельского войска. Но с той стороны ворот совершенно определенно кто-то есть: чуткое ухо сиды ловит звуки шагов и тихое бряцание металла.

Севи и Мабин снова о чем-то спорят — по-прежнему шепотом, но теперь уже Таньке удается разобрать часть слов. Оказывается, девушки всего лишь не могут договориться, кому из них стучать в ворота: каждая хочет, чтобы это сделала не она, а другая. Странно: что в этом такого страшного? Наконец Мабин решается: делает шаг вперед и робко дотрагивается до висящего на стене большого молотка.

Гулкий удар по металлической пластине — и тотчас же из-за стены раздается басовитый лай собаки, а шаги начинают приближаться. Правая створка ворот вдруг приоткрывается, и в проеме появляется человек — коренастый бородач в желто-бурой стеганой куртке, с большим ножом на поясе.

Бородач быстро оглядывает Севи, чуть дольше задерживается взглядом на перепачканной дорожной грязью Мабин, морщится, однако же кивает и чуть сторонится, пропуская обеих девушек внутрь. Стоящую в небольшом отдалении от ворот Таньку он словно бы не замечает. А потом раздается громкий стук захлопывающейся створки ворот.

И снова, как на рассвете, Танька растерянно стоит перед закрытым входом — только теперь совсем одна: ни толпы, ни Орли рядом. Горькая обида захлестывает сиду, комком становится в горле, мешает вдохнуть, на глаза наворачиваются слезы. Как же легко обманули ее эти девчонки: довели почти до цели — и бросили в самый последний момент! Вот что теперь делать-то? Ждать? Стучаться?..

Вскоре, однако, где-то далеко за воротами скрипит дверь, а потом вновь раздаются мерные тяжелые шаги. Опять распахивается створка ворот — на сей раз почти настежь.

Знакомый уже бородач хмуро и, кажется, с каким-то опасением смотрит на Таньку, однако же почтительно кланяется.

— Уилку́мэ, хлэ́фдийе! — торопливо произносит он непонятную фразу и, чуть отступив к столбу ворот, делает приглашающий жест рукой.

Едва Танька заходит внутрь, как ее тут же обступает с десяток воинов — все как один высокие, бородатые, в грубо пошитых стеганых куртках, с болтающимися на поясах большими ножами в кожаных ножнах. Воины настороженно и в то же время с явным любопытством разглядывают сиду, словно какого-то диковинного зверя, отчего ей делается совсем не по себе. А вскоре откуда-то появляется тучный пожилой священник в черной сутане, с выбритой по-римски тонзурой на темени. Не говоря ни слова, священник осеняет опешившую Таньку крестным знамением и лишь потом начинает тихо бормотать «отче наш» — по латыни, но с явственным саксонским выговором. Что-то в этом не так, неправильно!.. Ну да, конечно: с чего бы объявиться христианскому батюшке в имении закоренелого язычника Кудды?

А потом священник что-то приказывает воинам, указывая пальцем на Таньку, — и вот уже те, обступив сиду со всех сторон, ведут ее мимо бурых деревянных построек, очень похожих на увеличенную в размерах хижину из Уэстбери. Возле одного из домов Таньке вдруг чудится доносящийся из крошечного подслеповатого окошка женский плач — и сердце ее начинает бешено колотиться. Да уж не здесь ли томится Санни?! Но когда Танька пытается остановиться и прислушаться, один из воинов, косматый великан с маленькими кабаньими глазками и широченной черной бородой, вдруг грубо подталкивает ее, возвращая на дорожку.

— Гэ фо́ран, мэгз! — низкий голос сакса звучит громко и отрывисто, словно бы лает громадный пес-волкодав. — Гэ!

«Куда же они ведут меня — неужели в темницу?.. Да нет, не может быть, вот же впереди самый большой дом — наверняка дворец!.. — мысли путаются в Танькиной голове, в висках стучит кровь, ноги заплетаются. — Интересно, а кто меня там дожидается? Только бы не отец Санни, а ее мама... леди Ллеуфлед... то есть Леофлед! Ох, только бы не ошибиться с именем, только бы не обидеть ее ненароком!»

Таньку и правда приводят к самому большому дому — и сопровождающие ее воины останавливаются, расступаются, один из них распахивает дверь. А бородач с кабаньими глазками свирепо рычит что-то по-саксонски и грубо вталкивает сиду внутрь.

И вот Танька стоит в длиннющем зале, похоже, протянувшемся через весь дом. Посреди зала как попало расставлены многочисленные столы и лавки, вдоль стен тянутся изукрашенные затейливой резьбой балки. Кое-где в боковых стенах виднеются темные проходы — в жилые комнаты, что ли? Но, видимо, этих комнат не хватает для всех — потому что тут и там развешаны матерчатые занавески: кажется, кто-то выгородил себе таким способом отдельные помещения. А еще прямо посреди зала находится яма, в которой устроен очаг. И всё это так не похоже ни на Жилую башню, ни на богатые камбрийские дома, ни на римские виллы!

С какой радостью, должно быть, Танька, рассматривала бы непривычную, новую для нее обстановку саксонского дворца прежде — но сейчас ей, увы, явно не до того. Два воина-сакса крепко держат ее под локти: не шевельнешься! Еще двое застыли позади, тяжело дышат ей в затылок. А чуть поодаль от них стоит тот самый священник с римской тонзурой, перебирает четки, бормочет себе под нос латинскую молитву.

Худощавая белокурая дама в расшитом золотой нитью красном платье, кажется, немного похожая на Санни чертами лица, медленно приподнимается с высокого деревянного резного кресла — и приветливо, хотя и с легким удивлением, улыбается. Уф-ф, кажется, повезло!

— Леди Альхфлед... — решительно начинает Танька — и тут же в ужасе осекается, замолкает. Все-таки ошиблась — да еще так неудачно, что хуже и не придумаешь! Альхфлед — так ведь не маму Санни зовут, а здешнюю королеву, ту самую, которой ни в чем нельзя верить... Ну почему эти саксонские имена так похожи одно на другое?!

— Что ж, рада, что вы меня узнали, леди Этайн верх Немайн! — неожиданно отвечает дама на хорошем камбрийском языке. А потом, не торопясь оглядев сиду с ног до головы, продолжает с усмешкой: — Милости прошу в скромную обитель нашего доброго подданного, великолепная!