Мих. Дудин. О мертвых мы поговорим потом. (93)

Жизнь — беззащитна, и любовь — нежна.

И разум Землю облагает данью.

И точная ответственность должна

Сопутствовать великому познанью.

(с) Михаил Александрович Дудин — русский писатель, поэт, переводчик и военный корреспондент.  Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных  премий СССР и РСФСР.

Начал печататься с 1935 г. Первый сборник стихов вышел в 1940 г. в Иванове.

С 1939 г. воевал на фронте, сначала на Финской войне, затем на великой Отечественной, с  1942 г. служил во фронтовых газетах, в том числе в осаждённом нацистами Ленинграде. Награжден медалями "За отвагу" и "За оборону Ленинграда".

Издано более 70 книг стихов.

Совместно с Сергеем Орловым написал сценарий гениального фильма "Жаворонок" (1964), посвящённый подвигу танкистов, оказавшихся в плену на территории Германии. К сожалению данная тема испохаблена современным фанфиком "Т-34".

Автор надписей на пропилеях у входа на Пискаревское мемориальное кладбище и на монументе героическим защитника Ленинграда.

5 сентября 1973 г. в «Литературной газете» было опубликовано письмо  четырех ленинградских писателей, среди них Дудина, под шапкой «Гневно  осуждаем», в которой осуждалась антисоветская деятельность А.Д. Сахарова.

Депутат Верховного совета СССР (1975—85 гг.)

Самое известное стихотворение «Соловьи» ( 1942г.)

Умер 31 декабря 1993 в Санкт-Петербурге.

Соловьи.

О мёртвых мы поговорим потом. 

Смерть на войне обычна и сурова. 

И всё-таки мы воздух ловим ртом 

При гибели товарищей. Ни слова 

Не говорим. Не поднимая глаз, 

В сырой земле выкапываем яму. 

Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас 

Остался только пепел, да упрямо 

Обветренные скулы сведены. 

Трёхсотпятидесятый день войны. 

Ещё рассвет по листьям не дрожал, 

И для острастки били пулемёты… 

Вот это место. Здесь он умирал - 

Товарищ мой из пулемётной роты. 

Тут бесполезно было звать врачей, 

Не дотянул бы он и до рассвета. 

Он не нуждался в помощи ничьей. 

Он умирал. И, понимая это, 

Смотрел на нас и молча ждал конца, 

И как-то улыбался неумело. 

Загар сначала отошёл с лица, 

Потом оно, темнея, каменело. 

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней. 

Запри все чувства сразу на защёлку. 

Вот тут и появился соловей, 

Несмело и томительно защёлкал. 

Потом сильней, входя в горячий пыл, 

Как будто сразу вырвавшись из плена, 

Как будто сразу обо всём забыл, 

Высвистывая тонкие колена. 

Мир раскрывался. Набухал росой. 

Как будто бы ещё едва означась, 

Здесь рядом с нами возникал другой 

В каком-то новом сочетанье качеств. 

Как время, по траншеям тёк песок. 

К воде тянулись корни у обрыва, 

И ландыш, приподнявшись на носок, 

Заглядывал в воронку от разрыва. 

Ещё минута - задымит сирень 

Клубами фиолетового дыма. 

Она пришла обескуражить день. 

Она везде. Она непроходима. 

Ещё мгновенье - перекосит рот 

От сердце раздирающего крика. 

Но успокойся, посмотри: цветёт, 

Цветёт на минном поле земляника! 

Лесная яблонь осыпает цвет, 

Пропитан воздух ландышем и мятой… 

А соловей свистит. Ему в ответ 

Ещё - второй, ещё - четвёртый, пятый. З

венят стрижи. Малиновки поют. 

И где-то возле, где-то рядом, рядом 

Раскидан настороженный уют 

Тяжёлым громыхающим снарядом. 

А мир гремит на сотни вёрст окрест, 

Как будто смерти не бывало места, 

Шумит неумолкающий оркестр, 

И нет преград для этого оркестра. 

Весь этот лес листом и корнем каждым, 

Ни капли не сочувствуя беде, 

С невероятной, яростною жаждой 

Тянулся к солнцу, к жизни и к воде. 

Да, это жизнь. Её живые звенья, 

Её крутой, бурлящий водоём. 

Мы, кажется, забыли на мгновенье 

О друге умирающем своём. 

Горячий луч последнего рассвета 

Едва коснулся острого лица. 

Он умирал. И, понимая это, 

Смотрел на нас и молча ждал конца. 

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле 

Когда он, руки разбросав свои, 

Сказал: «Ребята, напишите Поле: 

У нас сегодня пели соловьи». 

И сразу канул в омут тишины 

Трёхсотпятидесятый день войны. 

Он не дожил, не долюбил, не допил, 

Не доучился, книг не дочитал. 

Я был с ним рядом. Я в одном окопе, 

Как он о Поле, о тебе мечтал. 

И, может быть, в песке, в размытой глине, 

Захлебываясь в собственной крови, 

Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине: 

У нас сегодня пели соловьи». 

И полетит письмо из этих мест 

Туда, в Москву, на Зубовский проезд. 

Пусть даже так. Потом просохнут слёзы, 

И не со мной, так с кем-нибудь вдвоём 

У той поджигородовской берёзы 

Ты всмотришься в зелёный водоём. 

Пусть даже так. Потом родятся дети 

Для подвигов, для песен, для любви. 

Пусть их разбудят рано на рассвете 

Томительные наши соловьи. 

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет 

И облака потянутся гуртом. 

Я славлю смерть во имя нашей жизни. 

О мёртвых мы поговорим потом.

1942