Немного текста
Автор: ГердаЖертвы мучителей становятся подобиями своих палачей…
И уже не сказать, что с ним-то не так, с ним все иначе. Потому как вспоминается другой разговор. И то как Рэй мимоходом упоминает о том, что он уже уподобился своим палачам… А он отмахнулся «Вот и славно, Рэй. Вот и славно… Может быть, это как раз то, что мне нужно». И ведь мальчишка пытался достучаться до него не один раз. Лезет в голову их разговор, что состоялся за несколько часов до прихода большой волны. И так, как его воспитанник, по сути Высокородный, внук той самой Локиты говорил ему, упрямо повторяя «Люди – не игрушки. И даже если очень хочется, то нельзя играть в них, как в куклы». А он сам нес какую-то чушь про ложь и не ложь, изменившееся время, контекст…
Дали небесные! Какой стыд…Как им в глаза-то смотреть? Им – своим воспитанникам. Рейнару, Ильману, Лии…
Почему лишь сегодня дошло – в день, когда Тень грубо лапал его любимую женщину, здесь, у него на глазах, овладевая ею – абсолютно на это согласной, что он сам действительно мерзок.
Что сам он ей мог-то дать? Кроме собственноручно срезанных роз, куртуазных разговоров да фривольных ласк? Она – не Локита, а в нем самом давно и фатально что-то сломалось. И как жгло понимание – не нужен он ей. Совершенно не нужен. Ни чувства его, ни деньги – ничего… Почему же такая злость взяла, такая боль – дышать мог и то через раз – увидев как она плачет после той, единственной ночи… Надо было выпросить прощения, придумать что-то и отпустить – самому отпустить. А он стал опутывать, находя уязвимости, используя чувства…
И уже не закрыться от понимания, от того, от чего пытался бежать, чего предпочитал не заметить – и под Императора он ее положил тоже сам. Предпочитал отмахиваться от намеков, не понять ни истинного значения драгоценнейшего презента, ни слов Таганаги о том, что Император положил на нее глаз. Ведь все понимал. Знал, что за язва она – эта Эрмэ. И уходя с Таганагой, когда он позвал – где-то там, глубоко внутри боялся, что когда вернется – ее уже не будет. Отворачивался от этого страха, закрывал на него глаза. А защитить, да хоть попросить взять ее с собой, даже не попытался.
И ничего уже не отменить, ничего… Только дурацки и виновато лыбиться, ловя отражение в зеркалах.
«Как же ты мерзок, Дагги Раттера, как же ты мерзок» И бей, не бей дорогой фарфор – ничего от этого не изменится. Бей зеркала, не бей, отворачивайся, не отворачивайся, тому кем когда-то ты был, даже смотреть на тебя противно. И прав эрмиец, ты сам добивал Ареттара. Своими руками. Ты уломал Вероэса – ты сам, выпросил, вымолил, выканючил – остановить выработку пигмента. Несложная процедура. Ты вылинял. Потому что струсил. Рожденная на Эрмэ подленькая тварь. И памятью Ареттара ты лишь прикрывался. Но ты им не был. Нет, не был…
Ареттар бы не стал смотреть как его женщину, словно особое блюдо дегустируют у него на виду. Было бы все иначе. Совершенно иначе. До такого просто бы не дошло.
«Как же ты мерзок, Дагги Раттера!» Ведь ты взбесился, совершенно взбесился, когда узнал, что мадам Арима принимает любовника. Тебе донесли. И все что ты устроил – все это было лишь для того, чтобы наказать ее. За те слезы, за попытки – робкие – отстоять свою независимость. За ее ошибку, что Дагги Раттера – нормален.
Ты ведь и ее любовника отправишь на виселицу только за то, что он подарил ей немного счастья. Не волнует тебя другое.
Прав Тень – ты давно стал подобием Локиты. Потому и не поешь. Было бы смешно, если бы такие как Локита запели. Песня – лишь отраженье души. Если нет ни любви, ни страсти – никого она не увлечет. Даже если на миг обманешь – очень быстро обман рассеется.
И завтра утром ты будешь смотреть как этого парня повесят. Но хотел-то ты другого. Ты хотел, чтобы это увидела она – чтобы стояла рядом с тобой – ты бы ее не отпустил, не позволил ей отвернуться. Ты не позволил бы ей упасть в обморок. Провел бы ее до конца. А после сорвал бы с ее платья ту клятую розу и растоптал. Потому что твоя женщина – только твоя…
Мразь…
И ведь тебя просили за него – Гай Элхас пытался добиться встречи. И ведь ты знаешь этого парня – он когда-то вписался в заговор - спасти твоего сына. Он не позволил отправить на каторгу твоего внука. Впрочем не твоего. В мальчишке пылает Ареттаров огонь, а у тебя вместо души – кусок мерзлой грязи.
Дали небесные да какую же гадюку пригрел на груди Ареттаров старый друг, не распознал врага, не понял, не увидел. А его внучка открыла двери в высшее общество…
Какая же мразь…
И себя уже не обманешь. Тень снял маски, ткнул носом. Хорошо ткнул, правильно. И к кому теперь бежать у кого просить защиты от Тени? К Локите?
Беги Дагги Раттера, беги! Она будет рада увидеть во что тебя превратила! Это будет миг ее торжества!
Белым призраком скользить по дому, вздрагивать, сталкиваясь с отражением в зеркалах. Как же это невыносимо…
— Господин! – очнуться глядя в мерзко улыбающуюся рожу Катаки. – Что делать с Эль-Эмрана? Гость покинул дом. Нам продолжить?
Привычно махнуть рукой «продолжайте»… С ужасом глядеть на удаляющуюся спину, но не с меньшим, переведя взгляд, на собственную руку – тонкая кисть, удлиненные пальцы (десятки раз ломаные пальцы, что раз за разом собирали лейб-медики Императрицы).
Что ж ты делаешь, сучий потрох?! Пряха, помоги!
Взмолиться из самой глубины, там где под слоем пепла еще осталась единая искорка, упрятанная от самого себя – иначе бы растоптал – взмолиться, крича на всю Вселенную безмолвно и оглушающе: «Спаси меня, Пряха! Спаси!»
…от беды, от тщеты, от неверной судьбы…
Тих голос матери, шепчущей старый заговор. Ее ласковые руки кладут на лоб смоченную в ледяной воде тряпицу. Но дышать практически нечем. Горло сдавило. Он хватает сухими потрескавшимися губами воздух как выброшенная на берег рыбина. Воздух ускользает, воздух никак не может пройти через сжатое спазмом горло. Даже самыми маленькими глоточками. Воздух – обычно мягкий и неощутимый самым слабым своим потоком словно острым ножом режет грудь.
«Спаси меня, Пряха! Мама, родненькая, спаси!»
Но никто не придет. Никто не спасет. Никто не подаст руки. В этом мире – некому. Всех оттолкнул. Надеяться можно лишь на себя…
Белый шквал пришел с залива. Ливануло – мир исчез, а потом ударил ветер, так ударил, что затрещали рамы, посыпались стекла…
И почему он, тихо смеясь, словно обезумев, ногами выгребает угли из камина, разбрасывая по комнате, удовлетворенно наблюдая как разгорается огонь, как его оранжевые остренькие язычки поцелуями лижут ковры, ластятся к драгоценному дереву дорогой мебели? Как обнимает огонь все до чего дотягивается – согревая, любя. Что бы что-то жило и дышало, что-то должно сгореть – в пепел.
Он смеется, глядя на эту вакханалию. Он выходит из комнаты, легко, словно танцуя идет в покои Лии Ордо – названной жены своей. «Ох и повеселимся мы, девочка».
Руки, привычно, как когда-то давно, перед выступлением, берут в руки кисть, накладывая тон на лицо, шею, руки, краска ложится на ресницы и брови. Исчезает блеклая моль, он стирает ее из бытия – руки ни разу не дрогнули. Из зазеркалья смотрит Ареттар, подмигивает, он убирает под сетку волосы, надевает парик – самый простой, закрепляет так, чтобы не удалось сдернуть, собирает волосы в хвост, поправляет огненные пряди. Он сдирает с себя дорогой ирнуальский шелк, достает из одного из шкафов брюки и тунику – угольно-серые, припасенные внучкой для Дона. Обувь тоже летит в угол. Где-то тут были короткие сапожки. Совсем короткие, на удобной бесшумной подошве – они ему по ноге. Он обувается, тянется к сокрытому за картиной в алькове сейфу, доставая плащ и нож тени – лишними точно не будут. Он оглядывает комнату, и вспоминает – аволу Лия вчера унесла с собой. Еще лучше – руки свободны.
Незримый, невидимкой - тенью он выходит из комнат и усмехается – в доме все идет заведенным порядком, только крики пленника терзают слух. (Держись, брат, я уже иду.) Никто еще не заметил пожара. Того, что пламя уже вырывается в коридор, растекаясь по этажу. Ничего. Скоро заметят. Очень скоро заметят.
Он бесшумно скользит вдоль стен – там где тени гуще, он спускается вниз по лестнице. Иногда останавливается, пережидая, прекрасно осознавая он не настолько быстр, как воин-эрмиец. Он отмечает как поднимается паника… Слышит – огонь в господских покоях, огонь на всем этаже… И поднимается суета.
А там внизу с пленником уже только двое, и настежь распахнутая дверь (привыкли спокойно жить, мерзавцы, попляшите-ка теперь под другую музыку!).
Он бьет Катаки в висок рукояткой ножа, прикладывает головой о стенку второго, находит ключи, освобождает пленника из кандалов… Смотрит в затуманенные глаза, шепчет в ухо:
— Давай, парень, держись. Помогай мне, я один тебя не вытащу, ты хоть сам держись за меня…