"Мартовские иды" продолжаются...

Кабинет первого министра – целый зал. Макс прежде не бывал здесь. Его, Юстина-полукровку, даже на порог Квиринала никогда не пускали, а тем более сюда, в святая святых имперской власти, где решаются судьбы державы Фортуната и всей Ойкумены. По крайней мере, прежде тут всегда решались. 

В центре зала стол, огромный, необъятный. Во главе стола сидит его бабушка София, рядом с нею стоит его единокровный брат Донат, любимец бабушки и теперь её наследник, чистокровный, подлинный Юстин. Донат на год старше Макса, ему девятнадцать. А за столом – прежние министры, все высокородные князья из оптиматов, фракции высшей знати. Всего министров здесь должно присутствовать двенадцать, но остались только пять. Двое из них вошли и в новое правительство, Макс видел их фамилии в утверждённом августой эдикте. София, конечно, об этом не знает. Она-то думает, все пятеро верны ей. Эх! Если бы бабушка относилась к нему лучше, хотя бы на совсем чуть-чуть, не как к последней скотине, ему, наверное, её бы стало жаль в этот момент. Совсем чуть-чуть, но жаль. 

– Божественная Филиция! – провозглашает Порций, и все, кто в этом кабинете, встают со своих мест и низко кланяются молодой августе.

Все, кроме Софии и Доната. Она остаётся сидеть, а он – стоять, как и стоял, рядом с креслом первого министра. 

– Ты, вероломная тварь… – слышит Макс из уст своей бабушки, которая во все глаза глядит на августу. 

Он видит, что руки Софии дрожат, а в руках Доната какие-то бумаги. Макс замечает на этих бумагах эмблему с орлом, восседающем на земном шаре, и понимает: это только что объявленные Urbi et Orbi императорские эдикты. Очевидно, «революция августы и народа» застала чистокровных Юстинов врасплох!

Из-за широкой спины Порция появляется Медея:

– Оскорбление Божественного Величества. Карается смертью. Статья сто двенадцать Кодекса Истинной Веры.

– Я ничего не слышала, – улыбается Филис. – Порций, пусть мои палатины возьмут под охрану княгиню Софию и со всеми надлежащими почестями доставят её во дворец Юстинов. Для тех, кто носит эту славную фамилию, на улицах Темисии пока небезопасно.

– София, я прошу тебя, – это мягкий баритон Димитрия Адрина, – не надо ничего здесь говорить. Сейчас нам лучше молча подчиниться.

К Софии подходят семеро императорских гвардейцев. Не дожидаясь, когда они применят силу, уволенная правительница, наконец, встаёт и сама направляется к выходу. Бросив полный ненависти взгляд на Филис и полный презрения – на Медею, свою недавнюю подругу, София Юстина покидает кабинет, который занимала так часто и так безуспешно, как думает Макс, её внук. Палатины следуют за нею, не то как конвой, не то как почётный эскорт.

– Я всё равно открою уголовное дело, поскольку здесь совершено тягчайшее из всех возможных преступлений, – говорит Медея и объясняет: – Таков мой долг как генерального прокурора Империи.

Макс помнит, что эта очень хитрая, умная, осмотрительная и компетентная особа возвысилась когда-то при поддержке его бабушки, затем почти тридцать лет бессменно правила Илифией, богатейшим из имперских царств, пережив все злоключения и потрясения. А недавно, после загадочной смерти императора Павла Юстина и также с подачи Софии, стала генеральным прокурором уже всей Империи. Бабушка всерьёз надеялась, что эта давняя подруга, с её известной всем дотошностью, проведёт необходимое расследование и поможет осудить виновных… виновную. Эх, бабушка, бабушка, снова думает Макс, если бы ты относилась ко мне совсем чуть лучше, не как к последней скотине, стоящей ниже раба – я бы тебя предупредил, наверное, что доверять материнскую месть за любимого сына женщине по имени Медея – глупо и нелепо. А тем более этой Медее Тамине, которая, с её невероятным чутьём на перемены в силе, одной из первых примкнула к заговору против давней «подруги». Эх, бабушка! Да ты и слушать бы меня не стала…

Димитрий Адрин следует за женой, потом вдруг останавливается, смотрит на августу, решается, подходит к ней и говорит вполголоса:

– Моя жена больна, как вам известно. И… вы мне дали слово, Ваше Величество. Слово фараона!

– Своё слово я сдержу, – отвечает Филис. – А всё остальное будет зависеть от неё самой. Ступайте же за нею, князь Димитрий, и постарайтесь успокоить. Попробуйте ей снова объяснить, что я не враг её, что для неё же будет лучше принять мою волю с достоинством и не становиться у меня на пути. Её время ушло, не стоит за него цепляться. Как муж и врач, найдите нужные слова, прошу вас.

Он кивает, кланяется и выходит. Донат Юстин сначала следует за ним, но потом, словно что-то позабыв, направляется к Филис. Порцию это не нравится, он хмурится и встаёт на пути чистокровного Юстина, но Филис мягко отстраняет префекта своей гвардии и сама подходит к Донату. Они говорят тихо, друг другу на ухо, но у Макса отличный слух, многажды тренированный, и он всё слышит.

– Присоединяйся ко мне, Дон. Ещё не поздно! Самое время.

– Ты бесподобна, Филис. Я предупреждал бабушку, что ты не успокоишься, пока не захватишь в свои руки власть над всеми нами. Но она тебя недооценивала. София не верила, что мечты о новой тирании вынашиваются в столь юной и прекрасной головке. Она считает, твоя цель скромнее: ты всего лишь хочешь истребить нашу семью.

– Ваши страхи напрасны. Мне не нужна абсолютная власть, и я не желаю зла Юстинам. Мои мечты – лишь о спасении моей державы и благе моего народа. В отличие от вас, которые привыкли думать только о себе.

– О, да, я же должен поблагодарить тебя за место в Сенате! Это было очень благородно с твоей стороны – удалив Софию от власти, сделать её почётным сенатором, а её место главы княжеской фамилии Юстинов передать мне. Ты так надеешься, что моя молодость, неопытность и… репутация – внесут разброд в ряды сенаторов-оптиматов?

– Я сделала это с удовольствием, Дон. Мне нужны новые друзья в Сенате.

– Не сомневаюсь! Знай, я буду очень горевать, когда ты сломаешь себе шею, дорогая. Другой такой, как ты, я не найду…

Донат целует – Максу даже кажется, кусает – девушку в ухо, потом усмехается и выходит, бросая на ходу своему единокровному брату:

– А тебя недооценил я. Но я же это и исправлю, грязный бастард.

Макс вздрагивает, словно от удара. Он привычен к угрозам брата, к его ненависти и презрению, он с ними вырос, не встречая ничего другого. Но теперь в этих угрозах, в самом тоне Доната, ему чудится что-то новое. Он слышит мрачную решимость. Конечно, брат, этот подлинный Юстин, до сих пор любит Филис, с которой был когда-то обручён и на которой бы женился, если б всё в их жизни было по-другому. Или Донату кажется, что любил, что любит до сих пор. Донат не посмеет убить Филис, хотя считает её злейшим врагом своей семьи. Но, чтобы причинить ей боль, он убьёт Макса, ведь в глазах настоящего Юстина этот бастард – презренный конкубин, рождённый как Моше в утробе иври, – не стоит и ломаного обола.